за закрытой дверью

В темноте комнаты видно только слабый контур Лёши, освещаемый светом с улицы — Дарен не закрыл шторы. Сейчас жалеет. И даже этого контура хватает, чтобы чувствовать себя до невозможности уязвимым — Лёша словно повсюду сразу, а Дарен, в этой дурацкой домашней толстовке и таких же домашних шортах кажется самому себе каким-то ничтожно жалким. Хотя — он такой и есть. — Чего ты хочешь от меня? — голос Лёши не громкий, но в этой тишине он кажется оглушительным. Дарен молчит, глядя куда-то в сторону. Лица Лёши не видно, но он всё равно его чувствует. — Какая разница, — спустя минуту выдаёт, тихо, — это не имеет смысла. — Ну а вдруг. Это «вдруг» оседает где-то на подкорке, где-то в глубине души отдаёт эхом битого стекла. В этом лёшином «вдруг» вся выстраданная надежда хотя бы забыть, не говоря уже о том, чтобы получить снова. — Вдруг, — Дарен выдыхает почти завороженно, всё ещё глядя в пространство, коленкой касается лёшиной спины и почти сразу же на голой ноге ощущает горячие руки. Родные, по которым скучал до одури. Глаза закрывает, так даже проще будет, по крайней мере можно убедить себя, что это всё сон, и Дарен на самом деле не такой слабый. Лёша руками ведёт до бедра, проводит по руке, а потом нависает над Дареном. Это какое-то немое кино, на полной импровизации. Дарен по чужим рукам ведёт вверх, кладёт руки на плечи и выдыхает в чужие губы, когда его целуют. Хватает, чтоб сдаться полностью — у него ни капли сил нет, чтобы сопротивляться. Поцелуи настойчивые, жадные. Дарен скучал по ним, и Лёша, как будто, тоже. И губы, и руки, и всё сразу, весь Лёша полностью — большая слабость, его бы вырвать из сердца да с концами. Но Дарен правда думал, что смог. Руками только сжимает чужие плечи, удерживая Лёшу так, чтоб не лез целоваться снова. — Лёш, уйди, — голос тихий, но твёрдый, а Дарен смотрит куда-то в потолок, на блики от уличных фонарей, — пожалуйста. Сейчас. Дать ему шанс — значит простить, а Дарен не прощал. Но в свою способность держаться он больше не верит.