Обреченные

      Умути всегда уходил тихо — бесшумно собирался, не оставляя после себя ни единой вещи, едва слышно прикрывал за собой дверь. Ни записок, ни сообщений, ничего.       В такие дни Куаньцзюй просыпался раньше обычного, но все равно не успевал застать тот момент, когда Умути укрывал его одеялом, босоногий бродил по комнате, одеваясь, а потом уходил. Лишь иногда удавалось услышать на грани сна и реальности, как щелкает в прихожей замок.       Разлепив веки, Куаньцзюй еще долго лежал в постели не шевелясь, глядя на тусклый солнечный свет, проглядывающий сквозь тяжелые шторы. Тело тоже казалось таким — тяжелым, неподъемным, словно вылитым из свинца. Сбросить это ощущение не получалось даже со звоном будильника, но тогда все равно приходилось соскребать себя с кровати, чтобы не опоздать.       Днем они неизменно пересекались в университете. На дорожках кампуса, в холле, в столовой, на застекленных «мостиках», соединяющих корпуса. Умути обязательно коротко ему кивал, и они расходились. Куаньцзюй обычно даже не моргал, пока тот не пропадал из поля его зрения.       Порой ему казалось, что Умути — призрак, заключенный в стенах этого университета, которому нужно возвращаться сюда чуть ли не перед восходом солнца, чтобы не растаять в воздухе. Это объяснение его тихим уходом Куаньцзюя устраивало.

***

      Они встретились на приветственной церемонии для первокурсников.       Найти человека со схожими романтическими интересами — задача непростая в небольшой провинции, поэтому Куаньцзюй искренне думал, что им крупно повезло. Они нашли друг друга взглядами на скромной «вечеринке» тем же днем и больше не отпускали. По крайней мере, на время того вечера.       Умути был красивым. Его бледная кожа и мягкие, но выразительные черты лица выделяли его в толпе, так что было неудивительно, что с первых же дней учебы он обзавелся толпой поклонниц. Даже девушки с других факультетов обращали на него внимание — Куаньцзюй стал подозрительно часто слышать перешептывания немногочисленных одногруппниц об этом, по их словам, «неприступном принце».       По скромному мнению Куаньцзюя, Умути был кем угодно, но никак не принцем.       И дело не во внешности — все же он признавал его привлекательность, — а в том, что принцы должны обладать хоть какими-то манерами и знать, что такое этикет. Умути не знал.       Разумеется, он не разбрасывал в столовой еду, не приходил на лекции небритый, в грязной одежде, и вообще выглядел вполне аккуратным. Просто эта его аккуратность не распространялась на социальные взаимодействия с другими людьми. И ладно бы он был главным заводилой драк и конфликтов, но нет — Умути по большей части просто молчал. Холодно, давяще, будто ни один человек из всего университета не был достоин общения с ним.       Девушки на это велись. Их привлекала подчеркнутая отстраненность, они добровольно ставили себя перед ним в неловкое положение, лишь бы ухватить крупицу его внимания.       Куаньцзюй не понимал их. Возможно, отчасти потому, что его Умути вниманием не обделял.       Когда он впервые заговорил с ним через несколько дней после их «ночи знакомства» (прошедшей, как можно догадаться, довольно безмолвно), Куаньцзюй понял, что попал.       Бархатистый, слегка хриплый голос обволакивал, заставляя удивляться столь изящному контрасту со внешностью. Ему бы подошел более высокий, энергичный тон. Но низкие ноты, мелодично перетекающие друг в друга, вскоре изменили мнение Куаньцзюя.       — Во сколько у тебя сегодня заканчиваются занятия? Давай вместе пройдемся до общежитий.       Это были первые слова, которые сказал ему Умути.       Прогулка и правда состоялась, но, к недовольству Куаньцзюя, больше они почти ни о чем не говорили. Перекинулись парой ничего не значащих фраз, Умути пропустил мимо ушей все намеки на желание поддержать какую-нибудь тему, и в конце концов Куаньцзюй сдался.       Определенное чувство победы над всеми теми девицами, что так рвались заслужить хотя бы одну фразу в свой адрес, все же имелось. Впрочем, лучше было его проигнорировать. Не позволять взрастить росточек чувства своей исключительности, не позволять появиться пустым надеждам, которым предстояло рухнуть.       Этих надежд Умути лишал его очень искусно: подобно морской волне, раз за разом набегающей на построенный на берегу песчаный замок, он подмывал их опору, терпеливо ожидая, когда они разрушатся.       Как бы ни хотел этого Куаньцзюй, их разговоры никогда не перетекали в разряд хоть сколько-нибудь близких и откровенных. Умути ограничивался приветствиями, вопросами о самочувствии, на которые ему совершенно не требовались развернутые ответы, и ночным шепотом: «Так приятно?». Прошло два месяца, прежде чем Куаньцзюй привык к этому и затолкал свои желания поглубже. Ему казалось, что куда ценнее — что Умути отдается физически только ему одному.       Да, скорее всего, это Куаньцзюя и удерживало сильнее прочего. Он ни разу не замечал Умути с кем-то другим, ни разу не слышал на нем ароматы чужих духов и не видел красноречивых отметин на открытых участках тела. Сам Умути эту тему не поднимал, но что-то подсказывало, что интрижек на стороне он не заводит.       Странное слово — «интрижка». Они ведь даже не были в отношениях. Признать их официально и начать целоваться на глазах у всего университета было подобно подписанию себе смертного приговора, но Куаньцзюй в глубине души надеялся, что когда-нибудь они обговорят это друг с другом. Этого бы более, чем хватило. В конце концов, однополые отношения и в крупных городах не особенно в почете, поэтому подобное всегда оставалось между двумя людьми, входившими в них.       Умути, кажется, это нисколько не беспокоило.       Они больше не уходили вместе из университета, хотя знали расписание друг друга. Куаньцзюй никогда не получал приглашения прийти в общежитие Умути, поэтому все их ночные встречи проходили у него — ему повезло с доплатой договориться на отдельную комнату в новом корпусе для аспирантов и преподавателей, куда простых студентов заселяли редко.       Его взглянуть на те отношения, что их связывали, со стороны, то кому-то могло показаться, что это — предел мечтаний. У них была возможность проводить время друг с другом, из-за отсутствия свидетелей их общения никто не мог начать их подозревать, жили они рядом и часто виделись. Вот только Куаньцзюя угнетало то, что даже по прошествии полугода его все еще сковывало ощущение, будто они не стали ближе друг к другу ни на дюйм.

***

      В те ночи, когда они могли отпустить себя и вновь обрести в объятиях друг друга, Куаньцзюю становилось немного легче.       Натянутые нити удовольствия, гаснущего и загорающегося вновь, прижатые друг к другу тела, заглушенные стоны, облитые отсветами фонарей изгибы, едва видные в полумраке. Умути любил прелюдии — на них ему требовалось гораздо больше времени, чем изнывающему от желания Куаньцзюю. Ему казалось, что когда-нибудь он точно сойдет с ума от выверенно медленных, невесомых прикосновений, никому не нужных ласк и прочего, что привносил в их встречи Умути.       Он будто постоянно балансировал на грани. Ходил по острому, как лезвие, канату, едва сохраняя ноги невредимыми и не раздирая их в кровь. Если соскользнуть — больно будет не только физически.       Они оба были относительно тихими. Оба не сбалтывали ненужную ерунду, когда доходили до пика — Умути просто молчал, по своему обыкновению, а Куаньцзюй до крови прикусывал губу или щеку изнутри, запрещая себе о чем-либо думать.       Они засыпали вместе. Реже, когда у Умути появлялись какие-то дела, он уходил почти сразу, после того как принимал душ. И тогда Куаньцзюй оставался один на один с бессонницей и очухивался наутро с больной головой. Но такое случалось нечасто, а в остальные, более привычные разы подъем и сборы проходили в состоянии крайней апатии. Живи они в выдуманном мире древних заклинателей, можно было бы подумать, что Умути — какой-нибудь лис-демон, выбравший его своей жертвой, чтобы выпить всю энергию.       Куаньцзюй восстанавливался только на занятиях танцами и гимнастикой. Когда по вечерам, после нескольких изматывающих пар, приходил в маленькую студию, которую сдавали одному танцевальному коллективу в центре юношеского творчества, и мог излить все накопившиеся эмоции, изводя свое тело. Не до опасного, конечно, но до такой степени, чтобы следующую ночь проспать, как убитому.

***

      Рутина их «отношений» протянулась сквозь весь год. И Куаньцзюй так влился в нее, что не заметил ничего странного, когда в один из дней Умути сел с ним на обеде.       Людей было мало — в университете проходила какая-то спортивная олимпиада, на которую собрались студенты из нескольких ближайших городов, многие занятия отменили, поэтому все с утра торчали на стадионе. Поварихи на раздаче клевали носом, несколько заядлых ботаников сидели в дальнем углу, скрытые за крышками ноутбуков.       Куаньцзюй лениво тыкал палочками в подобие овощного рагу, листая ленту в Weibo. Погода стояла солнечная, однако настроение ему успели испортить. Проблемы — если можно это так назвать — были у него далеко не только с Умути, просто другие отходили на второй план. Правда, в последнее время все чаще начинало казаться, что скоро они продвинутся выше.       — Не против, если я присяду?       Знакомый голос заставил вздрогнуть и оторвать глаза от телефона.       Идеальная, ни разу не треснувшая маска отчужденности и незаинтересованности на лице Умути делала его похожим на актера традиционного театра. К концу первого учебного года в его характере стали больше проглядываться издевки и пренебрежение, которые немного отпугнули воздыхательниц.       — Садись конечно.       Куаньцзюй отодвинул свой поднос, освобождая место.       — Приятного аппетита, — пожелал ему Умути, занимая стул напротив и тоже приступая к еде.       Какое-то время они тихо поглощали пищу; Куаньцзюй для приличия убрал телефон и то и дело нервно поглядывал по сторонам. Если Умути это и заметил, то никак не прокомментировал.       Странного, может, ничего и не было, но беспокойство, что их внезапная кооперация окажется под прицелами внимательных сокурсников, никуда не девалось. Остатки рагу Куаньцзюй запихивал в себя силой.       — Когда у тебя последний экзамен? — поинтересовался Умути, покончив с обедом. Перед ним стояла чашка зеленого чая.       — В следующий вторник.       Основы программирования остались финальным рубежом первого курса. Куаньцзюй с горем пополам сдал прочие предметы, загремев, однако, аж на две пересдачи в следующем году, и теперь ждал возможности поскорее купить билеты и уехать на каникулы домой. Учеба ему давалась легко, просто танцы были важнее — он тратил на них все свободное от университета, Умути и друзей время. Ему нужно было ездить на разные зачеты, чтобы успеть со всем до возвращения в родной город. Поэтому на университетские экзамены он либо опаздывал, либо приходил с получасом сна за спиной и диким желанием потерять сознание на день-два.       Оценки Куаньцзюя не волновали. Ему удавалось сохранять минимальный порог успеваемости, чтобы его не выперли с учебы, удавалось не схватывать слишком сильно от преподавателей, а потом самостоятельно проходить все темы и до идеала доводить навыки. Это было намного легче, чем можно подумать.       — Предполагаю, что после этого ты уедешь домой. — Умути отпил немного чая. — Как насчет того, чтобы провести последний день вместе?       «Последний день учебы в этом году», видимо, имел он в виду — так показалось Куаньцзюю. Тревожный звоночек в глубине сознания заглушил более громкий звонок телефона, на который Умути отвлекся, только услышав согласное:       — Я только «за».

***

      Чемоданы были собраны, комната прибрана, кровать застелена.       Открытые нараспашку окна не пропускали внутри ни капли свежего воздуха из-за неподвижной жары, а работающий кондиционер зря тратил силы, лишь номинально освежая помещение.       Куаньцзюй стоял перед зеркалом в крохотной ванной, замазывая синяки под глазами. Хорошо, если эта маскировка продержится вплоть до прибытия поезда на вокзал его города.       С Умути они договорились встретиться днем. Куаньцзюй не знал, поедет ли тот тоже домой, — они не обменивались адресами и не разговаривали об этом. Сердце с замираниями трепетало от едва сдерживаемых мыслей, что как раз сегодня у них получится двинуться на следующий уровень близости. Не зря же Умути пригласил его при свете солнца?       Убедившись, что вид у него приемлемый, Куаньцзюй вышел на улицу.       Студенты, как сонные мухи, белым шумом мельтешили перед глазами. Кто-то шел к такси с сумками и чемоданами, кто-то бежал через весь кампус с документами в сторону административного корпуса, кто-то просто прятался в тени, изнывая от духоты.       Умути ждал его за пределами университетской территории, в единственном парке этого района. Они здраво рассудили, что под сенью густой листвы жара не так будет действовать на нервы.       Куаньцзюй шел туда, полный уверенности, что в этот день все изменится.

***

      Слова Умути каменной тяжестью навалились на плечи.       Несущиеся мимо машины, спешащие куда-то люди, обилие цветов и красок ослепляли и блокировали все органы чувств. На какой-то миг Куаньцзюй подумал, что на самом деле потерял способность что-либо чувствовать.       Умути стоял перед ним — прекрасный, недостижимый, холодный, как воды северных океанов. Его губы почти никогда не растягивались в улыбке, в уголках глаз не собирались сеточки морщин, голос не выдавал ни намека на реальные эмоции.       «Нам надо все это прекратить».       Он ничего больше не добавил, а когда Куаньцзюй понемногу пришел в себя — с поразительной быстротой, если говорить правду, — стало ясно, что спрашивать о причинах бессмысленно.       Фантомные надежды, ожидания, которым никогда не суждено было сбыться, призрачные мысли о совместном будущем — все это Куаньцзюй напридумывал себе сам. Умути не давал ему знаков, что их связывает что-то серьезное. Понимание этого хранилось где-то глубоко внутри и старалось о себе не напоминать. И рядом, видно, по прошествии времени примостилось смирение.       Вернув себе самообладание, Куаньцзюй моргнул, глаза его оставались сухими. Умути нисколько не поменялся за эту долю секунды.       Невысказанные вопросы таяли на языке, мысли успокаивались.       Возможно, надо было тогда что-то сказать — попытаться что-то выяснить, вытряхнуть из Умути необходимые ответы и объяснения. Но почему-то сил на это не осталось.       — Хорошо.       Наверное, они с самого начала были обречены на провал.