finally in love

Хаякава — твой человек дождя. Голос его — как расстроенная гитара, не попадает ни в одну ноту, ни одно слово в тоне его тихом не разберешь. Амплитуда волнения выдает Аки. Пляшет огонек зажигалки нервно, трясутся пальцы взволнованно, а он чиркает, чиркает, чиркает нелепо этим огнивом современности, пытаясь выбить хоть одну искру. Наконец тлеет кончик сигареты слабым огнем, освещает его лицо, и Аки так поспешно затягивается, так жадно, будто делает глоток спасительного кислорода. Ты никогда не видела Аки таким. Щеки его бледные розовеют, а в глазах его при взгляде на тебя будто распускаются самые красивые розы. Жар смущения сковывает твои щеки, ты, растерянность свою скрывая, одну за другой выдергиваешь белые нити из тонкого кружева на рукавах твоей блузки. — Я всё давно сказать тебе хотел. — тяжелый вздох такой сокрушительный, убивает дальнейшие его намерения в слова, гасит начало диалога. Теплое молчание виснет между вами тонким полотном. Неужели это смущение? После стольких лет общения оно ощущается впервые острой катаной в груди. Пока ты кусаешь нервно губы, никотин впивается в его легкие как успокоительное. Вздохи и выдохи глубокие помогают уловить Аки нужную ему тонкую грань спокойствия, а тебя уже ничего не спасёт. Ты готова провалиться сквозь этот влажный после дождя асфальт. Непрямой взгляд на друга кидаешь, Аки цепляется за него и вот вы оба смущенно вздрагиваете, резко отворачиваетесь. Как же нелепо… Ливень обезумел и рикошетит каплями, прохожие мелькают всё реже и реже, раз, два, и уже нет никого. Тихо складываешь зонт, стряхиваешь капли себе под ноги. — Что ты хотел сказать? — терпение твоё — не резина, с объяснениями тянуть не хочется, раздражение девичье в твоих движениях и надутых губах сквозит. Аки волнуется ещё сильнее — каждый твой взгляд и вздох сейчас как выстрел ему в голову. — Я так давно тебе это хотел сказать, — на этот раз звучит в голосе его нечто печальное, будто смирение тяжелое опустилось в диалог. — Знаешь, я избегал тебя, — слова как горькие таблетки судорожно сглатывая, Хаякава признает неприятную истину. Ты поджимаешь губы, головная боль комаром впивается в висок. — Я тебе не партия же, понимаешь? — с размаху вбивает в гроб вашей дружбы последний гвоздь цинизма, но поспешные дальнейшие его признания рвут твоё нутро. Сбивчиво, подрагивая от тремора, Аки наконец выдает признание. А ты бледнеешь, вцепившись в изящную ручку зонта. Хаякава подписал контракт с демоном. Контракт, скрепленный юной кровью размашисто, не давал Аки права даже краем глаза смотреть на тебя. Ты ярким пятном оставалась только в его серых воспоминаниях. Те неуклюжие и редкие его порывы в попытках сблизиться с тобой были чреваты всегда наказаниями — минус три дня из его жизни. Из его летописи жизни уже было вычтено двадцать четыре. — Я же…Я не знал, как отпустить тебя из головы. Я же охотником стал осознанно. Я же…я хотел отомстить. — Аки садится на корточки и в приступе ужаса запускает пальцы в аспидно черные волосы, пропускает пряди между ними, и контраст черного с белым иронично похож на жизнь. Черное. Белое. Иногда где-то серое в тенях. — Мне казалось тогда, что мне нечего терять. Но, оказывается, есть, — синее море его глаз волнуется, в их отражении ты видишь себя. Кинематографично кадры вашего знакомства на дне его глаз двигаются, мерцают один за другим, а жизнь тянется, она идёт, только у Аки она всё короче и короче. Хаякава не замолкает, говорит быстро в попытках наверстать упущенное. Надежда, что вызовет у тебя к себе отвращение и ненависть была настолько сильна, что Аки не рассчитал одну деталь — ты не вызывала отвращение и ненависть у него. Утопая в вине своей, он впервые нарушил запрет, появившись на твоем пороге. До этого почти каждую темную ночь он шастал под твоими окнами, проверяя, есть ли свет в твоем окне. Но одного визита ему было мало, хотелось тебя видеть, слышать, говорить с тобой. Целовать тебя. Его метод «с глаз долой — из сердца вон» Хаякавой самим был растоптан — не работают на человеке любимом запреты. — Я теперь не знаю, куда это всё ведёт. Если хочешь, чтобы я ушёл, ты мне скажи. Мне твой выбор важнее моей жизни. — Аки смертельно бледен и спокоен, а у тебя перед глазами счетчик дней его жизни. Чем он к тебе ближе — тем короче жизнь. — Аки… — всхлип вырывается из тебя раньше, чем ты успеваешь присесть рядом и обнять суетливо, зарываясь носом в его плечо. Объятия его в ответ порывисты, судорожны. И касания его рук такие мягкие, говорят «я люблю» тихо. Руки твои ему плети, руки твои цепи ему, отпустить не может, не хочет, а ты сама в ответ каждым атомом тянешься к нему. — Как мне тебе помочь? — дрожащего голоса шепот путается в клубке мыслей. Столько сомнений было развеяно признанием Хаякавы, столько печалей было прожито до этого момента. Столько нежности не было подарено, потрачено столько ночей зря. — Я не хочу, чтобы ты уходил. — Я больше не уйду. — трепет Хаякавы в поцелуях, губы тонкие нежность дарят твоим поцелованным дождем волосам. Щемит сердце от твоего заплаканного лица, почти разрывается. — Я больше никуда не уйду. Честно. ~~~~ Снова дождь. Сжимая крепко ручку зонта, ты погружена в тягостное молчание у свежей могилы. Все сумеречными тенями давно разошлись, но тебе спешка не по душе. Скользишь опечаленным взглядом по буквам, высеченным на камне. Они увековечат имя, пронесут сквозь года память о нём. Тебе тяжело дается вздох, и, опуская голову вниз, ты пытаешься набрать в легкие воздух. — Нам пора, милая. Пойдем, — плечо твоё сжимают легко, но требовательно. — Иду. Я ещё приду, папа, — слезы скорби жгут нещадно глаза, пока ты обращаешься к безжизненному и холодному камню. Среди этих некрополей вечного сна мертвецов только теплая ладонь Аки напоминает тебе о жизни, что скоротечна и имеет свойство обрываться. — Пойдем, — синее море плещется в глазах парня, его волны накрывают тебя с головой. Ты покидаешь обитель усопших за руку с Аки Хаякавой, охотником на демонов, что ради тебя обманул Смерть.