О закрой свои бледные ноги

      О закрой свои бледные ноги…       Всё идёт по чётко выверенному плану — конечно это так.       Ведь контроль — это то, чего ему не занимать.       Люди до сих пор хотят от него исполнения своих несбыточных грёз, а он что? У него ничего для них нет. И никогда не будет — так уж заведено в природе. В аналогию можно было бы, конечно, поставить пресловутую систему «хищник-жертва», но, в самом деле, кому ещё не надоели эти бессмысленные сравнения? Ему не нужна их плоть, а то, что скрывается за её определённым сегментом с иной плотностью и консистенцией, за гладким и витиеватым содержимым — их мечты, их надежды и их страдания.       По большей части.       В вопросах причинно-следственных связей он был краток. На их беззвучные вопросы у него ответов нет. Даже если есть — он их не даст. Почему — уже другой вопрос, а как известно, ответов у него нет.       Ему нечего дать и ей.       Если так посмотреть, это его самое большое вложение за последнее время. Он того не планировал — само повелось. Было весело, и то хорошо. Сколько ей, за двадцать? Если округлять в меньшую сторону, то повёлся он с двадцатилетним ребёнком, не иначе. Она ничего не умеет из того, что умеют пустоголовые дуры её возраста. Да и что они умеют? Подметать полы? Ткать одежды? Срывать связки на мольбы о пощаде? Полезные навыки, наверное — он не разбирался особо. От последнего даже уши вянут, если особо голосистая попадётся.       Сущий кошмар.       Этого ребёнка ничему не научили в детстве. Ну, или его подобии. Не то чтобы ему пригодились бы все эти навыки по готовке и выделке овчины от неё на практике. К тому же на каких-то базовых уровнях она это всё же умеет. И тем не менее пачкать руки в кровище и дерьмище — её прирождённый конёк. Вот это действительно полезный навык в обществе, в которое их закинуло. Будь она чуть менее собранной, чуть более мягкотелой, и если бы не умерла от рук их общего неприятеля, то тогда от его собственной ещё на этапе знакомства.       Стальные Драконы… что-то знакомое. На языке вертится, а слов не подобрать. Это где-то не здесь, и закинуло её далеко. В этих угловатых чертах многое читалось. В её обществе выделывают не овчинку, а детей. Кого сочтут нужным и способным. Годы содержания в метафорическом загоне, грязь на завтрак, проверка на прочность изо дня в день — ты либо годен, либо нет. Насколько ему известно, от слабаков там не избавляются, их просто перепрофилируют в другие сферы деятельности. У них появляется свободное время, отдых, подобие семьи. Даже детство, если всё решилось очень быстро. Так что ей просто что, не повезло не представлять из себя посредственность?       По правде говоря, ему никогда раньше не была свойственна жалость, так и сейчас мало что поменялось. Ну и пускай у неё не было детства, которым так почему-то все дорожат — если это единственная цена за все те таланты, которыми человек обладает, то горело бы оно всё синим пламенем. Если надо будет, он сам вырежет его и подожжёт заживо.       Хотя здесь явно есть что-то ещё. Что-то сугубо личностное.       И кто-то изрядно подшутил над ней, познакомив их. Планов особо не было на начальных этапах. Многие с ним не согласились бы, но есть вещи поинтереснее человеческого внимания. В данном случае женского. Пускай так, раз уж им удалось найти общий язык на некоторых негласных условиях, ему бы впору быть наставником ей, но не более. Зачем? Наверное, разница в возрасте располагала, плюс у неё была неплохая база, да и в целом просто так. Забавы ради. Он бы нашёл, чему её поучить. Например, всё той же выделке кожи. Какой, правда, не уточняется, но невинных овечек в этих местах хоть отбавляй. Это если совсем удариться в фантазии, ведь очевидно, чуть что и между ними возникнет целый пласт недопонимания. Сложно придумать что-то ещё, что ему было бы интересно и чем бы он мог поделиться. Она много чего умеет, а на большее, думается, не пойдёт, потому что не разделяет многих его интересов. Да и что голову забивать — с наставничеством в любом случае как-то не задалось.       Сложно было сказать, в чём был просчёт. Наверное, его непутёвый брат сказал бы что-то вроде, что наставники не трахают своих учеников или типа того, но Гармадон не уверен. Да и как его можно обвинять в таких грязных непристойностях, если это не более чем половое воспитание.       Ведь она не знает, как вести себя с мужчиной.       Святая простота, это было удивительное зрелище. Кажется, он случайно порушил планы одной серьёзной недо-секты в воспитании армии боевых девственниц. Он ведь даже не применял силы к ней — немного дипломатии, природной харизмы и парочка наводящих вопросов, и она уже позволяет трогать себя за бедро. Второй раз причём и на этот — основательнее, вначале по-джентельменски обходительно ощупывая внутреннюю его часть. Он ведь не изверг. У неё так играют мускулы, словно мышечная структура вот-вот и вырвется из кожи вон. Ещё немного и нога вдарит со всей силы ему по причинному месту просто потому, что это рефлекс. Потому что её не должны трогать ни здесь, ни где-то ещё.       И это её небольшая сделка с совестью.       Сейчас ему нужно думать о других вещах, как это обычно и бывает. У них было достаточно времени, чтобы налюбоваться друг другом. Чтобы его уже тошнило от её внимания так же, как это бывало с другими людьми, просто в упрощённом варианте. Исключения из правил на то и исключения, но он же не может позволить себе раскидываться временем на такие глупые и несуразные вещи и дальше.       Но её ноги так особенно бледны сегодня.       Он почти отвлёкся. Почти заставил себя не думать об этом, но это просто какое-то измывательство. Она как всегда молчит, как будто и сказать нечего, но за неё говорит тело. Бледное, на редкость измождённое. Он никогда не отказывался от крови и её вида, иногда даже запаха и вкуса, когда это уместно и когда не очень, но её отсутствие в подходящий момент вызывало не менее противоречивые чувства.       Эта болезненность, это трепещущее тепло, всё же пробивающееся наружу — он ловит его губами, потому что только так оно максимально эффективно давит ему на мозг, сродни выбросу эндорфинов. Он делал это сотни раз, если не тысячи, открывая один его аспект за другим, и такое разнообразие, право, преступно. В такие моменты по-настоящему осознаёшь, как сильно ты привязан к человеческой плоти. Всегда испытывая её на макроуровне, можно даже сказать, обрывочно, сейчас он ощущает её на микро-, и это чувство изводит рассудок. Ещё недавно это тело подвергалось систематическому насилию по мановению чьей-то благой цели, и всё это для него упущено. Её таскали за волосы, колотили до полусмерти, периодически ломая кости, ещё будучи ребёнком — всё мимо. Он бы многое отдал, чтобы воочию увидеть, быть может даже потрогать окровавленные ошмётки эмали заместо молочных зубов, которые ей только-только повыбивали. Как будто он никогда этого не видел. Как будто этими самыми пальцами он никогда не вырывал детям зубы под соответствующий аккомпанемент из криков как их самих, так и их родителей. Будто он не знает, как приглушённо они хрустят на собственных - за свою жизнь приходилось делать всякое.       И будто вид кровавого месива именно в её рту мог заставить хотеть чего-то большего.       Он жаждет её слабости более всего. Проверни что-то такое сейчас, и результат безусловно оправдает все его ожидания, но теперь это работает иначе. В голове сотни сценариев, как последовательно лишить её рассудка прямо здесь и сейчас, и каждый раз это не более, чем просто мысли. Возникающие хаотично, они остаются нереализованными по какому-то негласному правилу. Скорее, по мановению здравого смысла, ведь если неправильно подойти к делу, он непременно обрубит себе все остальные возможности. Вторых шансов здесь не водится.       Но в который раз терпение доказало свою исключительную эффективность. Взыграл расклад, которого он никак не мог ждать. И это удивительно. Это потрясно. Чья-то очередная злая шутка, за авторством которой он числился лишь номинально. Природа во всей своей разрушительной красе имеет паршивое чувство юмора. В воздухе висит невысказанным вопрос, набивший им двоим оскомину. Её слабость уже сейчас говорит о многом. Характеризует многое. И всё же он бы ответил ей, что торопиться не стоит. Как будто осталось ещё то, над чем стоит подумать. Изо дня в день.       Гармадон предельно чётко чувствует чужой пульс на кончиках пальцев. Её пальцев. Он отдаёт куда-то уже в его висок и переплетается с мириадами хаотично представленных нейронов. Для него это порядок вещей, для учёного мужа — система, которая просто не может существовать в пределах человеческого мозга. Ему интересно, чувствует ли она, как сильно там бьётся в своей навязчивости идея. Как сильно ошибается, доверяя ему своё тело. Вся его учтивость держится на честном слове.       Извилины правда плавятся, когда её тонкие пальцы явственно ощущаются сначала у висков, затем немного выше, почти на макушке, и вместе с обычным давлением на череп в общем — систематическое покалывание, когда она водит ими по волосам.       Дикость. Когда в последний раз с ним так обходился кто-то ещё он и не помнит. И не должен помнить, потому что это вещи из ряда вон. Когда люди его трогают в любой форме, обычно это вызывает злобу и агрессию на подсознательном уровне. Он всех их в гробу видел. Сделав для неё ряд исключений, всё же некие лимиты оставались. Сейчас его грызёт довольно привычное чувство, от которого пальцы предательски хотят впиться ей в плоть так глубоко, насколько это вообще возможно. Казалось бы, лишь бы отстала, но тогда не отстанет уже он. Каждый раз это как проверка на прочность. Пока он отдёргивает себя — всё продолжается, — но стоит только оступиться, и происходящее заиграет новыми красками. И пока простого осознания последствий хватало. Вид открывшегося мяса навсегда испортит как эти прекрасные ножки, так и их отношения.       Но эти жесты…       Откуда в тебе столько ненависти? Она не сделала тебе ничего плохого!       Этот немой тактильный ужас. Отвратительное чувство дежавю, забытое ощущение материнских рук, призванных успокоить демонов в его голове — он снизойдёт до нервного тика, продлись это секундой больше.       Её уже даже нет с нами. Оставь свою бессмысленную злобу.       Ненароком задетый ею оголённый нерв резко свёл всякое стремление в бессознательный тупик. На мгновение ему хочется, чтобы она прочувствовала ту самую пульсацию в его голове и в первобытном страхе отдёрнула руки. Мгновение после он уже готов сам оказать какое-либо болезненное давление на её ноги, чтобы добиться того же эффекта. Лишь бы прекратила изводить его. Ещё спустя одно мгновение Гармадон в целом не чувствует ни собственных рук, ни каких-либо сил предпринять хоть что-то. Дыша почти что в исступлении, он находит нужную для головы опору в её ногах. Заместо агрессии, от которой сворачивалась собственная кровь, дальше его ждало лишь смирение.       Почему ты просто не можешь… смириться…?       В этот раз ему приходится идти на очередную сделку с самим собой уже на других условиях. Ведь она носит его ребёнка.       И ему нечего дать ей, кроме бесчисленных страданий, ожидающих впереди.