как я спасал солнце

— Куда собрался, ублюдок малолетний?! Кого Родион точно не ожидал увидеть, так это отца. Не сказать, что пьяный отец, еле стоящий на ногах и опирающийся руками о дверном проём, с красной и отёкшей от водки физиономией как-то пугал его, но в глубине души вызывал отвращение это точно. По правде говоря, ему действительно было стыдно за родителей, но об этом он никому не говорил, да и кому это интересно… — Дай пройти — ответил он без каких-либо эмоций в голосе. Как человека Родион перестал воспринимать отца ещё давно. Да и авторитетом он для него никогда не был. — Даже не мечтай, никуда ты не пойдёшь! — Да пошёл ты! Не ожидав такой наглости и хамства от собственного сына, тот пришёл в ярость и толкнул Тарелкина в плечо. Он отшатнулся в сторону, но равновесия не потерял. Родион далеко не первый раз видел эту агрессию со стороны отца, он всё детство провёл в страхе из-за него. Он боялся за свою мать, боялся за свою сестрёнку, которую он любил больше всего на свете. Он боялся, что однажды просто умрёт от побоев, но больше всего он боялся именно за сестру, за эту милую, хрупкую и беззащитную девочку, которая далеко не всегда могла дать отпор отцу. Катю Родя любил больше всего на свете. Конечно, он не был для неё идеальным братом, но старался быть им, хотя получалось иногда откровенно плохо. — Ты ещё отцу будешь хамить?! Идиот! И в эту же секунду Родион получает очередной удар ногой в спину, из-за чего он падает, больно ударяясь всем телом об пол. А затем получает ещё удар, и ещё… И он всё бьёт его и бьёт, совсем не жалея, со всей ненавистью, пиная руками, ногами по всему телу. Больше всех страдала спина несчастного Тарелкина. После многочисленных избиений в течение многих лет, спина у парнишки болела практически постоянно. С болью ему помогал справляться героин. Но теперь ему предстояло справиться с зависимостью… Родиону уже было плевать на то, что по всему телу опять будут синяки и ссадины и они будут чертовски сильно болеть и эта боль будет длиться достаточно долго и героин ему уже не поможет, ведь у него осталась последняя доза на случай ломки и её ему тратить не хотелось. Тарелкину лишь хотелось, чтобы отец прекратил его бить и он мог сбежать. Но останавливаться Тарелкин старший не планировал. Родя с трудом сдерживался, чтобы не закричать от боли, сковавшей его тело, ему не хотелось, чтобы услышав крики соседи вновь вызвали милицию. Тарелкину хотелось лишь как можно скорее вернуться к Боре и тот просто забрал бы его к себе. Да, за такой короткий промежуток времени, за какие-то несколько дней, Майский почти что стал для него родным человеком. Он не думал даже поднимать на него руку, он не пьянствовал целыми днями и не планирует, он с добротой и какой-то даже заботой относится к нему, хотя близко знает его всего-лишь пару дней. Хотя мог бы и не забирать его из клуба и пускать к себе домой. Боря вполне имел право вышвырнуть его на улицу и его вполне могло не волновать его состояние и ситуация в семье. И Родя не понимает… почему он не оставил его там, в клубе? Почему забрал к себе? Из жалости или… из-за чего-то ещё? — Прошу, прекрати! — кричит он, что есть силы, когда физическая боль вперемешку с моральной становятся невыносимыми. Да, он сдаётся, он устал бороться с этим. Устал терпеть эти избиения, стиснув зубы и умоляя всех богов, чтобы он вернулся домой хотя бы живым. Он устал возвращаться домой со страхом в голове и надеждами, что родителей нет дома. Он устал бродить до ночи по району, ожидая, пока родители заснут, чтобы он мог спокойно вернуться домой. Он устал замазывать синяки и ссадины дешёвым тональником, который ему одолжил Федя (который он сам стащил у одноклассницы Машки, в которую был влюблён). Родя устал покупать дозы у дилеров, пытаясь хотя бы ненадолго побывать в мире грёз и полнейшего спокойствия, а ещё весьма причудливых галлюцинаций в голове, чтобы отвлечься от боли. Но он упустил тот момент, когда окончательно стал зависим от этого мира грёз… — Да пусть идёт куда хочет, глаза б мои не видели этого придурка! В коридоре появляется мать Родиона с пустой бутылкой водки в правой руке. И она с полнейшим безразличием смотрит на всё происходящее. Она даже с каким-то презрением смотрит на избитого сына. Сам же Тарелкин в какой-то степени впервые за 17 лет был действительно рад такому внезапному появлению матери. Он со слезами на глазах смотрит на неё, замерев на секунду… Несчастный парнишка весь дрожит, с трудом сдерживает слёзы, стекающие по щекам и пытается не предаться шквалу эмоций, охватившему его. Как же ему сейчас хотелось забыться… Опомнившись, он вмиг поднимается с пола, наплевав на боль, что казалось разрывала его худощавое тело по кусочкам, поднимает с пола и без того испачканный рюкзак, а теперь ещё и с пятнами крови, последний раз окидывает мать и отца взглядом, полным растерянности и едва стоя на ногах, уходит, закрыв дверь. — Ну вот и нет у вас больше сына, — едва слышно произнёс Тарелкин, смахивая ладонью кровь, струйкой идущей из носа. Он спускается вниз по этим чёртовым ступенькам, которые сейчас мысленно проклинал, потому что идти по ним, почти что не чувствуя ног, было проблематично. Родион словно наступал на острые ножи, а не на ступеньки, настолько ему было больно. Но он молчал, как почти что всегда, когда он испытывал адскую боль. Ведь всем плевать, это твои проблемы и только твои. А ещё он надеется, что после этой драки с отцом, его магнитофон, лежащий в том самом рюкзаке, не разбит вдребезги, а плакаты не порваны. К счастью, пачка сигарет у него в кармане точно осталась. Спустя примерно 10 минут он всё же добирается до 1 этажа, последний раз окидывает взглядом подъезд… На полу валялись использованные шприцы, стены облупились, а лампочку, как и всегда, кто-то выкрутил. За последние 7 лет здесь мало что изменилось. Сам же Родя ещё долго будет помнить это место и верить, что он никогда больше сюда не вернётся. Стоило Родиону открыть дверь подъезда, и он тут же увидел Майского, докуривающего сигарету и нервно теребящего пачку в руке. По нему было видно, что он очень нервничал, пока ждал его, но в тоже время сейчас он пребывал в глубокой задумчивости. О чём он думал, интересно? — Борь, — окликнул его Родя, чуть коснувшись плеча, пытаясь вывести его из этого задумчивого состояния. Оглянувшись на Родиона, Майский тут же пытался отойти от шока, ведь на парнишке не было и живого места. Нос был разбит и из него шла кровь, под глазом красовался огромный фингал, нижняя губа была разбита. Светлые волосы Тарелкина теперь были с примесью крови, на руках виднелись синяки, левая штанина порвалась и на левой ноге тоже виднелись ссадины и синяки. Борис откровенно не понимал, как ему хватило сил спуститься по лестнице на первый этаж, да и вообще просто встать. — Родь… идти можешь? У меня в подъезде знакомый врач есть, она должна помочь тебе — Нет, Борь, со мной всё в порядке, — отказывался Тарелкин, понимая, что так могли возникнуть вопросы у органов опеки, а этого ему совсем не надо было, — Мне не нужно, чтобы кто-то узнал обо всём этом. Ты же не хочешь, чтобы у меня были проблемы с органами опеки, верно? — Плевать пока на эти чёртовы органы опеки, не до них сейчас. Ты весь в крови, Родь, как ты можешь быть в порядке? — по Майскому было видно, что он не на шутку испугался за здоровье Тарелкина. У парнишки всё лицо было в синяках и ссадинах, под глазом был огромный фингал, из носа текла кровь, губа была разбита… вид у него действительно был не лучший. Борис боялся, что у него могли быть внутренние кровотечения, но всё же надеялся, что всё обойдётся. Руки у него также были все в следах побоев. А ещё он сильно хромал, когда шёл. — Родь, поехали, — не унимался он, всерьёз волнуясь за юношу, обесценивающего то, насколько плохим было его собственное состояние, — Я давно знаю эту девушку, она просто осмотрит тебя и назначит лечение, но всё происходящее останется в тайне. Никто из соседей, твоих друзей и приятелей не узнает о том, что тебя избил отец. И ведь казалось бы, словам Бори можно было верить, но Тарелкина всё ещё терзали смутные сомнения на этот счёт. Он постоял какое-то время, спрятав руки в карманах и смотря куда-то вдаль, задумавшись об этом, но потом всё же ответил Майскому, что он думает об этом. — Знаешь, Борь, бабки, сидящие на лавках у подъезда круглый год — это те люди, которые всегда знают обо всех всё, — произнёс он задумчиво, как- будто бы воображая себя великим философом, — Поэтому не прокатит твоя идея, увы. Да и к тому же ты плохо знаешь моего друга, он меня из-под земли достанет. — И всё же, Родь, — продолжал настаивать Майский, уже сейчас понимая, как тяжело с ним разговаривать Тарелкин помолчал какое-то время, упрямясь, но потом всё же согласился с Майским и они вместе поехали до дома на старой машине Бори, доставшейся ему от отца. И всё же Тарелкин понимал, что его состояние оставляло желать лучшего и медицинская помощь ему бы не помешала, но в тоже время он боялся, что его родители в редкие периоды трезвости могли вспомнить о нём, узнать обо всём и обвинить во всех смертных грехах именно Майского, хотя Родя сам ввязался в эту историю с дилерами и наркотиками. — Сигаретки лишней не найдётся? — раздался голос Тарелкина рядом. В правой руке он сжимал зажигалку. Закурить ему сейчас хотелось как никогда раньше, а пачка сигарет, как оказалось, была утеряна в драке с отцом. Боль пронзающая его худощавое тело, с каждой секундой казалось становилась всё сильнее и сильнее и одна лишь сигарета с её дурманящим никотиновым ядом не помогла бы ему справиться с этой болью, но он всё же надеялся на это, хотя пределом его мечтаний сейчас была последняя доза героина, что осталась на самый крайний случай. — Держи — Майский, не отрываясь от дороги, достаёт из пачки, лежащей в бардачке, последнюю сигарету и отдаёт её Родиону, с сожалением глядя на него. За время этого нервного ожидания Борис докурил почти целую пачку, а последнюю сигарету он решил оставить на крайний случай. То состояние, в котором сейчас находился Тарелкин, и было крайним случаем. И хотя было дурным тоном отдавать последнюю сигарету, не имея при себе запасной пачки, сейчас ему на это было всё равно. Было видно, что Родиону совсем плохо. Тарелкин тихо благодарит Майского, зажигает сигарету и наконец делает затяжку, вдыхает этот одурманивающий яд, медленно убивающий его уже несколько лет, и на какое-то мгновение ему действительно становится легче и боль казалось бы отступает. Но это была лишь иллюзия, ему нисколько не становится легче, ему паршиво, синяки и ссадины не проходят и с каждой секундой болят сильнее. Его утешала мысль о том, что у него осталась последняя доза героина в потрёпанном рюкзаке. Зависимость была для него замкнутым кругом, из которого он не мог выбраться. Он ненавидел себя за это. Он стал тем, кем боялся стать в детстве и проклинал себя за это. Он обещал себе, что не будет употреблять эту чёртову дозу именно сейчас, но в который раз это обещание нарушает и он всё больше и больше ненавидит себя. Но к несчастью в эти минуты, доза, и только доза могла спасти Тарелкина от душевных терзаний и физической боли.

Убей меня, убей себя Ты не изменишь ничего...