Memories of former love

      Начало великого всегда начиналось с каких-либо мелочей. Эта мысль не давала покоя с тех пор, как её начала вечно проговаривать мама. Практически каждый день слышал это в свой адрес маленький Барретт, особенно когда снова выдирал листы и разбрасывал их вокруг себя. Тогда он не умел контролировать себя и держать свои эмоции при себе. Оно никому не надо, думал Эмерсон, нечего мешать окружающим.       – Какое сегодня число?.. – Тихо спрашивает Барретт у своего единственного друга. Тот отвлекается от мобильного и переводит взгляд на Эмерсона, который начинает испытывать неловкость и отводит взгляд.       – Тридцатое. Ты уже спрашивал, – Лейт снова переводит взгляд на смартфон. – Несколько минут назад...       – Прости, я... Видимо я задумался и... – Пытается быстро оправдаться Барретт, но рука Ремингтона, которая легко коснулась его плеча, остановила бессвязный поток мыслей.       – Забей, ладно? – И взгляд. Спокойный, даже слишком. Умиротворение передаётся начинающему художнику и тот слегка улыбается, как бы благодаря за безвозмездно подаренное чувство.

***

      – Стой! Подожди меня! – Кричал Эмерсон вслед убегающему неизвестно от чего Ремингтону.       – А ты догони! – Так же крикнул в ответ Лейт.       И он побежал. Бежал так, как никогда не бегал. Зачем? Просто, потому что захотелось. Он бежал. И даже не для того, чтобы догнать приятеля. В этом беге было что-то завораживающее. Он не чувствовал усталости и боли в ногах. Чувствовал только мягкую траву под ногами и окрыляющую свободу, что так нужна была уже давно. Улыбка не покидала его лица, впрочем, как и Лейт, маячащий где-то рядом. Он тоже бежал и тоже, потому что ему так хотелось. Это была лучшая черта Ремингтона. Беззаботность. Эмерсон это ценил и пытался походить хотя бы в этом на своего друга. Можно было бы бесконечно перечислять вещи, в которых Эмерсон хотел быть таким же как он. Но сейчас это не важно. Важно лишь желание упасть. И он это сделал. Упал посреди поля и уставился в небо. Перьевые облака покрывали почти всё голубое полотно, а нежные, такие же белые, ромашки щекотали щёки и бока, которые открылись траве из-за приподнявшейся футболки в полоску.       – Представляешь, наше последнее лето... Хорошо, что мы проводим его именно так... – Раздался хрипловатый голос Лейта, который опустился рядом и устремил свой взгляд в сторону обрыва, где была слегка зацветшая, но такая любимая, речка.       Ответить было нечего, да и не хотелось ничего говорить. Барретт прекрасно понимал, что его лучший друг скоро уедет к бабушке в штаты, чтобы начать музыкальную жизнь. Он конечно же подождёт Эмерсона, но два года просто так не пролетят, тем более нужно копить на жизнь и...       — Хэй, ты меня вообще слышишь?.. — Лейт махнул перед лицом художника рукой, как бы обозначая своё присутствие.       — Да, конечно... — Тихо сказал парень, точно понимая, что ответ абсолютно другой.       — Ммм... Повтори, что я сказал, — Естественно, что сказать было нечего, поэтому после вопроса последовала тишина. — Опять в облаках витаешь, Эмс. — Парень цокнул языком и продолжил. — Не думай об этом. Это всего на два года, дальше мы снова будем вместе, я тебя никуда не отпущу и ни на кого не променяю.       Очень бы хотелось верить в эти слова, но Барретт просто не мог. Тревожность каждый раз охватывала его, когда он понимал, что целых два года они будут порознь - он тут, в Торонто, а Ремингтон в Лос-Анджелесе. Так далеко. Они будут продолжать общаться, обмениваться материалом, но это всё не то. Два года они не будут сидеть в гараже мистера Лейта и дурачится. Такого не будет. А после, когда Эмерсон тоже уедет, то никакого гаража и в помине не будет, как и игр. Началась другая игра. Большая. Очень большая и страшная, она пробирает Барретта до костей и не отпускает день изо дня. Как бы ему хотелось быть Лейтом. Быть тем, кто доверяется несуществующей судьбе и просто плывет по течению. Хотел, но не мог. Эти мысли заставляли сердце биться всё сильнее и сильнее, разрывая грудную клетку. Эмерсон тряхнул головой, скидывая омут мыслей, и уставился на реку, пытаясь отвлечься.       — Какого тебе жить, постоянно пребывая в компании полного идиота? — С улыбкой спрашивает Ремингтон, всё так же лёжа на траве. Вопрос выбивает из колеи только отвлекшегося Эмерсона.       Он сидит рядом, наблюдая за тихим течением реки, к которой можно было добраться только если спрыгнуть с небольшого обрыва. Она так завораживает. Длинноволосый уже представил его в графическом виде, но на вопрос всё же надо ответить, тем более что он точно отвлечёт Эмерсона, особенно если из этого выйдет конструктивный диалог.       Барретт всё же медленно переводит взгляд на Ремингтона и встречается с его озорными огоньками в глазах. Художник только улыбается уголком губ и пожимает плечами, снова переводя взгляд на зеленевшую реку. Отчего то ему не хотелось смотреть Лейту в глазах. Слишком больно было думать, что скоро он отпустит этот родной взгляд.       — Так же, как и тебе с занудой. — Лейт на это усмехается и отводит взгляд, чего Эмерсон уже не видит. Это означает, что вопрос полностью исчерпан и время думать вновь пришло.

***

      Барретт спит с двумя подушками. На первую кладёт голову, а другая служит другом или кляпом, когда ночью к горлу подкатывает очередная невыносимая тревожность.       С тех пор, как Ремингтон уехал прошло чуть больше полугода, они общались, но намного реже чем прежде. Каждый был занят, ну, или только один. Практически каждый день Эмерсон проводил в своём подвале. Родители были весьма не против музыкальной жизни своего сына, точнее даже за и всегда радовались его успехам. Дело было не в этом. Дело было в уединении. Теперь именно в подвале находилась вся жизнь Эмерсона, там он проводил большую часть времени. Всё больше времени он уделял барабанной установке. Не хотелось подводить Лейта, не хотелось оказаться самым обыкновенным ударником, коих вся Америка. Он будет стараться, он будет лучше.       Всё чаще Ремингтон не отвечал и всё реже заходил в сеть, что больно било Барретту под дых. Он успокаивал себя. Тешил, что Лейт занят, что обязательно ответит, он обещал. И он отвечал. Чаще спустя сутки-двое. К этому моменту Эмерсон уже забывал в каком контексте писал фразы и диалога как такового не получалось, но он подождёт и в Лос-Анджелесе всё будет намного лучше.       Барретт никогда не обижался на Ремингтона. Даже когда он его игнорировал, Эмерсон понимал, что так надо, что Лейт занят и скоро ответит. В конце концов ему и так не сладко. Надо заниматься группой ещё и работать, чтобы хоть как-то обеспечивать себя. А других поводов для обиды не было. Художник никогда не мог подумать что-то плохое про друга, потому как тот всегда был прав и всегда его защищал.

***

      — Хм, а Эмс похож на... Эдди. Точно, — Протараторил слегка кучерявый парень - Томас, друг Ремингтона.       Томас всегда любил проецировать персонажей недавно просмотренных фильмов на знакомых. В этот раз его выбор пал на "Оно". Эмерсон редко смотрел фильмы, особенно такие. Мама не разрешала, да и интереса не было. Хотелось только читать или рисовать, а иногда и играть на фортепиано, но из-за него мальчик быстрее уставал и не мог заниматься другими делами.       Данное сравнение поставило маленького Барретта в неловкое положение из-за чего тот начал вспоминать краткий пересказ фильма от Ремингтона, который посмотрел, казалось бы, все фильмы мира. Вспомнил. И принял данное сравнение как оскорбление.       — Рем, это потому, что мама даёт мне таблетки?.. — Тихо спросил Эмерсон, хотя Том тоже это слышал отчего медленно отвёл взгляд и сделал вид, что ничего не слышит и его очень завлёк вид из окна.       Лейт тихо вздохнул и положил руку на плечо Барретта, слегка сжав.       — Нет, Эми, это просто очень неудачное сравнение характера... — Он перевёл взгляд на Томаса.       Но это всё было давно, очень давно, а сейчас Эмерсон просыпается в холодном поту, вспоминая урывки своей жизни. Это более чем пугает. Воспоминания о детстве преследуют его только во снах, отчего тот снова перестаёт пить таблетки, чтобы не видеть те вещи, которые возможно были выдумкой больного уставшего мозга. Отличить реальность от сна сейчас было сложнее всего. Даже переезд Ремингтона художник перенёс лучше.

***

      Два года прошли на удивление быстро, возможно это из-за нездорового образа жизни молодого ударника. Он даже не особо понимал, когда день начинается, а когда заканчивается. Мама беспокоилась за сына, но тот лишь твердил о том, что он должен быть лучше ради будущего группы, ради Ремингтона... Но последнюю причину он так и сдерживал у себя в мыслях. Такое мама бы не поняла и надумала бы всякого.       Тем временем у Эмерсона были собраны уже все вещи. Многие были собраны, как только Лейт сел на самолёт, а после Барретт забыл. Забыл, когда Ремингтон уехал и когда сам должен уезжать. Экзамены были сданы успешно, что было ожидаемо, а самолёт ждал, смотрящего в табло расписания полётов, художника. Он особо не понимал зачем это делает, но так сказал Лейт и сказал уж очень давно, так что у Барретта особо выбора не было, а мог бы быть?       Мысли снова проникли в разум ударника, когда тот смотрел на облака через иллюминатор самолёта. На этот раз всё было хуже и панической атаки было сложно избежать, только из-за сидящих рядом людей Барретт не начал вырывать волосы из головы. Только сидя в самолёте Эмерсон понял, что вовсе не хотел такой судьбы. Он просто хотел отучиться в художественной академии и работать в какой-то захолустной школе искусства, после приходить в пустой дом, делать кофе и садится рисовать картины, в надежде продать их, чтобы заработать на дешёвое пальто, потому что нынешнее почти сгрызла моль.       Он думал об этом всю дорогу пока его не встретила в аэропорту Лос-Анджелеса группа из трёх человек, потому что второй гитарист нашёл более выгодную для себя перспективу. Ремингтон слегка изменился за два года. В хорошую или плохую сторону Эмерсон не мог понять. А когда Барретта сгребли в объятия, то те мысли снова потеряли смысл, а голова вновь обрела покой.

***

      — Ну... Рем говорил нам, что ты круто играешь, но что-то он недоговорил. Я даже забыл, что тебе восемнадцать. — Восхищенно проговорил гитарист, будто мама на утреннике своего чада. Разве? Барретт не замечал этого, даже наоборот занижал свои умения.       Прошла только неделя от приезда Эмерсона в ЛА, но ему уже безумно хотелось обратно. Домой. Не то, что он какая-то тряпка, не умеющая распоряжаться своей жизнью, наоборот, только тут он понял, что может это делать, но было уже поздно, так что придётся довольствоваться тем, что имеешь. В родной Канаде Барретт проводил больше времени за тренировками чем тут, а все работали, поэтому приходилось отбивать ритм в одиночестве. Он никогда не был уверен в идее группы, никогда не был уверен, что они хоть как-то прославятся и вообще смогут зарабатывать. Именно так художнику пришла мысль поступить. Может всё-таки будущее бедного художника не мечты?

***

      — Рем! Рем, там... Там... — Барретт влетел в безмятежно стоящего Лейта и начал бесконечно тыкать пальцем куда-то позади себя.       — О, боже, Эми, успокойся. Там никого нет, ты просто не выспался, выдумки, понимаешь? — Он обнял своего друга и с сожалением свёл брови, прикрыв глаза. Он не может с ним так поступить. Он будет поддерживать. Всегда.       И Эмерсон снова просыпается, резко садясь на кровати. Густые алые капли стекали по губам и подбородку Барретта, который смотрел на них с сожалением. Снова неприятные сны, снова маленький он, но тот смотрит на своё отражение в погасшем экране телефона и видит то, что ему всё так же девятнадцать, он учится в академии искусств и иногда даёт концерты с группой, в которой постоянно меняются басисты и гитаристы. Основным составом можно было назвать только трое человек, которые за столь короткое время стали родными и жизнь показала себя с другой, более хорошей, стороны.       Капающая кровь на всё подряд выводит Эмерсона из мыслей и направляет в ванную, держа ладонь перед носом. По пути в ванную свет резко включается и Барретт замирает. Происходит ровно то, чего он не хотел.       — М-да... Спасибо, что хоть не на ковёр, а всё остальное придётся отстирывать с двойной силой. — Недовольное бурчание Остена заставило Барретта молча стоять, боясь пошевелиться. — Ну иди уже, а то и тут всё закапаешь.       — Прости... — Тихо прошептал Эмерсон и быстро пошёл в сторону ванной, где наконец можно было умыть себя от засыхающей почти бардовой субстанции.       Может быть сейчас переломный момент? Мало вероятно, но надежды, по крайней мере Ремингтона, что Барретт снова начнёт принимать таблетки, не угасали. Даже сам Эмерсон порой думал возобновить приём, но был слишком занят. То концерт, то академический рисунок сдавать надо. Каждый раз что-то мешало.       Например Остен.

***

      После концерта молодой артист сидел на ступеньках у чёрного входа, курил и анализировал всю свою жизнь, которую он, к сожалению, плохо помнил. Видимо ничего особенного не было. Или было?       Он достал записную книжку, в которой рисовал, записывал мысли и наблюдения. Пройдясь по страницам, он взял чёрную ручку и начал быстро что-то черкать. Со стороны он выглядел как детектив, который в сию минуту нашёл зацепку, раскрывшую всё дело. А так оно и было. Уже пару лет Барретт наблюдал за своим самочувствием, которое было вроде как в норме, за исключением бессонницы, как говорили все, во что и верил Эмерсон, но быть слишком наивным опасно, думал он и проводил многочисленные опыты. На себе. — бессонница — рассеянность и плохая память — кошмары из обрывков жизни — тревожность — паранойя       Все эти симптомы были обведены потому как чаще всего повторялись в записях, которые были больше похожи на бредни сумасшедшего, а может так и есть? Но каждый раз Эмерсон отбрасывал эту мысль далеко и надолго. Он бы понял, что с ним что-то не так. Он бы обязательно узнал. Ему бы рассказали...

***

      Месяц постоянного просмотра телефона, на который ничего не приходило. Это убивало Барретта изнутри. Жгучая боль, смешанная с постоянной тревогой. Хоть бы кто. Хоть бы Ремингтон...       После первого турне, в котором они были всего лишь разогревом, Эмерсон уехал домой. В Канаду. Он конечно же предупредил группу и отдельно предупредил Лейта. Всё это время они были постоянно вместе, но после тура хотелось бы хоть иногда слышать голос единственного друга, который так успокаивал. Мог бы и сам написать, думал Эмерсон, но он писал. Писал ерунду и даже некоторые важные вещи, но ответа он так и не получил, даже когда вернулся обратно в Америку.       Барретт старался всё это замалчивать, дабы не доставлять кому-либо неудобств. И не только это он замалчивал. В умной голове Эмерсона было множество мыслей и несказанных фраз, которые он очень хотел озвучить, но так боялся. Боялся, что его не поймут, что он помешает. Поэтому, когда он увидел Ремингтона сидящим в одиночестве и без единой эмоции на лице, то просто положил руку на плечо. Он прекрасно понимал его состояние. Лейт выгорал. И выгорал ужасно быстро, стремительно. Барретт не знал, что делать, что сказать. Это увеличивало тревогу, но он не может думать об этом сейчас. Ремингтону плохо, а он о себе думает.       Что с тобой происходит, Барретт? Каждый день Эмерсон задавал себе этот вопрос. Уж слишком все странно было. Раньше бы его не волновало то, что ему никто не пишет. Может, потому что в те времена Ремингтон писал ему постоянно? Но этот вариант Барретт отложил сразу, потому что дело было не совсем в том, что ему не пишет Лейт, дело было в том, почему он ему не пишет. Казалось, что Ремингтон давным давно повесился, если бы не тот факт, что вокалист у него всегда на виду. И каждый раз, когда Барретт хотел с этим разобраться или хотя бы осмыслить всё это, то платил панической атакой, которая оставляла его сидящим в углу, на лестнице или прижатым к стене.       Но как бы Барретту не было плохо - он никогда не думал насчёт самоубийства, потому как сравнивал это с выбрасыванием ненужной, но недочитанной, книги.

***

      — И кто у тебя на этот раз, Реми? Какого пола хотя бы? — Начал причитать Барретт после концерта, когда Лейт попытался сразу же свалить. Такого никогда не было. Только если у вокалиста не появлялась новая увлечённость.       — А тебя ебёт? Или ты претендуешь на их место? — Ремингтон сложил руки на груди и усмехнулся. В последнее время подобные фразы слышать от него было привычно, но всё так же неприятно и даже слегка обидно. Или не слегка.       — Может и претендую, — Как-то странно высказался Эмерсон. На деле его это и правда волновало, потому что когда Лейт расходился, что происходило довольно часто, то в его жизнь приходила апатия и постоянные вечеринки, на которых лучше не знать, что происходило.       — Что? — Прозвучал тихий вопрос после небольшой тишины.       — Ничего... — Прошептал Эмерсон и вышел из гримёрной.       Продолжать этот диалог не хотелось, да и не за чем было в принципе. Хотелось уйти подальше, а лучше раствориться, чтобы не думать о том, что вскоре его друг снова будет искать утешение в, не очень-то и законных, вещах. Не хотелось снова рвать на себе волосы из-за переживаний, как и не хотелось быть тут.

***

      Каждый год был словно адом. Группа обрела популярность, выпускала синглы и клипы. Можно развиваться дальше, что они и делали, но Барретт не хотел. Ему так нравилась та атмосфера заблёванных клубов, в которых они выбивали себе максимум двадцать минут. Тогда веяло чем-то приятным. Юностью, безбашенностью и даже свободой. Сейчас же на плечах группы лежит огромная ответственность перед фанатами, что очень напрягало Эмерсона. Хотелось вернуться назад, не подписывать контракт и уйти в академию искусств, чтобы закончить жизнь спокойно, но, увы, время вспять не повернуть.       — Эй, чего такой грустный сидишь? — От мечтаний о другой жизни отвлёк голос Себастьяна.       — Да так, устал просто немного... — Данциг понимающе кивнул, погладил Барретта по плечу и ушёл в другой конец автобуса.       Рассказывать всё то, о чем думал неудавшийся дипломированный художник, отнюдь не хотелось. Да даже не в желании дело. Говорить о том, что Эмерсон не хочет играть в этой грёбаной группе было бы не очень хорошо. Гитарист бы как минимум не понял, а как максимум выгнал бы его по среди тура. Может он так бы не сделал, но Барретт думал об этом.

***

      Солнце нагревала поверхность земли Канады слишком стремительно, так что уже в июле было слишком жарко для того, чтобы носить шляпу, но Эмерсона это не останавливало, что даже не смешило Лейта. Он привык. А Барретт ему за это очень благодарен. Снова чувство умиротворения и тихое счастье, но опять мысли о том, что это последнее лето в жизни молодого ударника. Сезон останется, а чувства уже нет. Он уверен, что дальше будет только хуже, а сейчас он наслаждается, но так хочет того, что всё останется и даже после долгих лет они будут проводить лето, или хотя бы весну, абсолютно так же, как и в школьные времена.       — И так будет всегда? — Эмерсон приподнялся на локтях и уставился прямо в глаза Лейту.       — Конечно! — Не задумываясь воскликнул блондин, ответно смотря в глаза Барретту.       — Обещаешь? — И всё такой же невинный взгляд.       — Обещаю... — За этим последовала только нежная улыбка, которая точно заставляла юного художника поверить в эту “клятву”.       Всё ещё то самое лето и ему шестнадцать. Всё ещё сон, но уже не кошмар и Эмерсону даже не кажется, что это реальность, уж слишком приторно-ненатурально это выглядит и звучит, но, к сожалению, это правда было. А так хотелось, что бы это было воображение уж очень уставшего разума.       Но что-то не так. В этот раз Барретт чувствует, что этот сон вещий, но таких не существует. Это лишь приманка гадалок, чтобы заполучить побольше денег в карман за расшифровку подобных снов. Знал бы тогда Эмерсон, что через несколько часов к нему придёт Ремингтон и начнёт говорить по душам, знал бы тогда он, что тот скажет фразу, что так давно хотел услышать, но что так больно ударит по сердцу.       — Знаешь, всё чаще я думаю о том, что хочу распустить группу.