mystery of love

      Утро встречает Мью раньше Галфа. За всю неделю от силы наберётся пятнадцать часов сна. Но эта ночь, определенно, дала отдыха его голове и телу больше, чем все предыдущие. Мью открывает глаза: Галф здесь. Спит полубоком, все ещё одной рукой обнимая его. Мью задумывается: а каково было бы просыпаться вот так с ним… видеть по утрам эту сонную улыбку, прислушиваться к его дыханию. А затем ощутить, как он во сне тянет к тебе руки, обнимает тебя, бормочет нежности в висок и, почувствовав что-то твердое, упирающееся ему в бедро, скользит рукой под ваше общее одеяло и помогает тебе расслабиться.       Об этом можно было бы мечтать. Если бы не Мью с его твердым убеждением собственной ненужности.       Но почему бы сейчас, пока мальчик спит, не позволить себе чуть больше… Самое невинное любование этой юностью. Мью перемещается по постели, стараясь не скрипеть пружинами. Сейчас он нависает над все ещё сладко спящим Галфом. Окно над кроватью приоткрыто. Тафтяные занавески колышет солнечный бриз новорожденного итальянского дня, поднимая их так, что концы то и дело мягко опускаются на изголовье кровати и лоб Галфа, создавая иллюзию вуали или фаты невесты. Забыв об осторожности, Мью, так же как накануне, тянет руку к теплой ото сна щеке, но касается ее самыми кончиками пальцев, как будто перебирает пугливо дрожащие струны. Мью и глазом не успевает моргнуть, как руку его накрывает выбравшаяся из-под одеяла ладонь. Он хочет отпрянуть, но Галф открывает глаза и, совершено по-доброму хихикнув, шепчет: — Всё хорошо. Мы не делаем ничего плохого, Мью, — вторая ладонь ложится на плечо молодому мужчине, — ничего такого, о чем нам придется жалеть.       Какое-то время они так и лежат, просто разглядывая утренние лица друг друга, кончиками пальцев поглаживая кожу на щеке и плече. Мью почти не ощущает, как его голова склоняется ниже, а Галф, улыбаясь, отрывает свою от подушки и прижимается губами к уголку его рта. Странно это чувствовать, но Мью не хочется его оттолкнуть. Быть может, он ещё сам не до конца проснулся и опять путает сон с явью… быть может, он просто позволяет им разделить этот момент утреннего тепла друг с другом, потому что, кто его знает, когда ещё у Мью будет возможность прикоснуться к чужому живому теплу. Из окна доносятся сочные ароматы персиков, и отчего-то они не вызывают у Мью ночной тошноты. Они сладкие, но не приторные, они ласкают обоняние, а не провоцируют нервный рвотный рефлекс. Галф тоже вдыхает ноздрями их аромат, занавеска вновь оказывается на его лице, на сей раз — до самого подбородка, делая этого мальчика совершено сказочным существом. Мью прикрывает веки и по наитию соединяет их губы, разделенные этой полупрозрачной преградой. Галф хихикает, Мью уже начинает думать, что мальчик расценивает его жест как глупый и претенциозный, но руки первого обвиваются вокруг шеи, ветер сдувает с лица занавеску, и Мью наконец целует его по-настоящему. Как давно это было в последний раз? Когда он твердо решил, вернее, вынужден был решить, что это уж точно в последний раз и больше ни он, ни его глупое сердце не попадутся на такой хитрый крючок коварного чувства. Он не грезит: это не сон — это живой Галф, под его губами, теплая кожа его шеки трепещет под его пальцами. Как бы это ни было неправильно, как бы ни было больно потом, это того стоит — так и должно быть. Возможно, скоро он снова останется один, но этого ему не забыть никогда. Он запечатлевает в сознании каждую деталь этого момента: тепло губ Галфа, прижатых к его губам, влажное скольжение их языков друг о друга и хриплый всхлип, который вырывается из груди Галфа, когда язык Мью сплетается с его собственным. Как Галф крепче обхватывает его плечо, когда Мью опускается и прижимается к нему грудью. Вкус их поцелуя немного вязкий — оба ещё не успели почистить зубы, но они настолько поглощены моментом, что все это уходит на второй план. Он не засекает, как долго они там лежат, целуясь, но Мью, наконец, отстраняется и говорит:  — Наверное, это совсем не правильно, и я не должен был — мы не должны были— но я просто… Неуверенность в его широко открытых глазах проистекает из осторожности, из предусмотрительности. Но пусть Мью знает, что это вряд ли закончится хорошо — всё указывает на то, что это не успеет расцвести и неминуемо закончится разочарованием и разбитым сердцем, — он не может найти в себе силы тревожиться о последствиях прямо сейчас. — Успокойся, Мью, — Галф отрывает руки от его тела и, поглаживая большими пальцами разалевшиеся щеки мужчины, тянется ближе и снова целует его. На этот раз губы Мью с самого начала широко распахиваются для него, теплые и влажные, и есть какой-то особенный дикий голод в том, как он цепляется за Галфа и прижимается к нему. И в те мгновения, когда Мью отстраняется, чтобы дать передышку губам обоих, он смотрит на распухший от его поцелуев рот Галфа, темные глаза, влажные локоны, прилипшие ко лбу. И просто понимает, что ничего и никого прекраснее в жизни не видел. А ведь перед его глазами побывало немало истинных произведений искусства, которым он пытался вернуть былую красоту и величие. И в каком-то смысле, он тоже ощущает себя заскорузлой, окислившейся от долгого времени и забвения мертвой статуей. И сейчас Галф делает с ним что-то такое, что хотя бы на короткие мгновения начала нового дня даёт ему вторую жизнь. Более того, он ощущает эту жизнь не только под губами Галфа, он ясно чувствует, как твердеет в паху. И Галф это тоже чувствует: правая рука его оказывается между ними и вот-вот скользнет под резинку белья. Мью напрягается, задерживает дыхание. — Мы не делаем ничего постыдного, просто хочу помочь тебе расслабиться. — Галф, — с тяжёлым придыханием шепчет Мью. — Мы двое мужчин, которым сейчас хорошо друг с другом. Будь со мной в этом моменте. И всё, Мью… Этого достаточно.       А может, он прав? Чего я боюсь? Того, о чем буду жалеть? А если сейчас оттолкнуть его, соскочить на ноги и рысью умчаться прочь… Разве я не буду жалеть, что даже не дал себе шанса узнать, каково это, когда эти изящные руки ласкают тебя, прикасаясь так, будто это ты, а не он, — воплощённое не в бронзе или мраморе, а в живой плоти, божество.       Мью кивает, прикрывая веки, прислоняясь лбом к плечу Галфа, а рука, преодолевая жёсткие волоски внизу живота, добирается до основания твердого органа и начинает сперва очень осторожные и неспешные движения. По мере того, как они усиливаются, Мью ловит себя на мысли, что эти прикосновения странным образом одновременно и возбуждают и успокаивают. Но стоит ему увеличить напор, как Мью всхлипывает, прижимается ближе, хочет поглотить каждую последнюю секунду этого, каждый дюйм кожи Нонга на своей коже, каждый вздох, который они разделяют, и внезапно, с резким поворотом запястья Галфа, его семя проливается наружу. Он опустошает себя в руку Галфа, сердце стучит в ушах, внутри все сжимается, когда он дышит на губы Галфа, способность видеть исчезает в золотистом от солнечных лучей тумане. Галф все ещё держит свою руку внутри, постепенно замедляя ее движения. Пока они оба окончательно не успокаиваются. Галф медленно отпускает его плоть, вынимает руку и, обтерев ее о нижний край, переплетается пальцами с рукой Мью. Рука Галфа такая липкая, он кладет их ладони вместе на свою грудь. Лоб Мью, влажный от пота, прижимается к виску Галфа, а голова его, впервые за долгое время, совершенно свободна от мыслей.       Выходные наступают быстро. Они не едут кататься на велосипедах. Два вечера подряд гуляют по окрестностям. Много смеются и разговаривают. Галф рассказывает ему про учебу, — всё-таки, мальчик не так давно окончил университет; Мью старательно избегает вопросов о маме, но Галф как-то сам начинает эту тему. — Я как раз был на своей первой археологической практике. Мне позвонила старшая сестра… за ее всхлипами я даже не сразу понял, что именно произошло. Мама, — Галф задирает кверху лицо, подставляя его вечернему ветру, — моя мама вдруг решила, что у всех людей за ночь выросли крылья и теперь они могут летать. Свой первый и последний полет она совершила с самого высокого дома в округе. Вот так. Когда я понял, что с тобой… я просто не смог рассказать тебе правды. Испугался, что ты тоже начнешь думать, будто и твоя жизнь должна вот так оборваться. Но это не так, Пи Мью. Слышишь? Это не так.       Мью верит. Он как никто другой знает, что в этой фазе, которую он сам пережил недавно, море по колено. Так что… — Мне жаль, Галф.       Парень кивает, смахивая с глаз непрошенные слезы. — Галф, — Мью трогает его за плечо, — я понимаю: за это короткое время ты почувствовал себя ответственным за меня. Но… я взрослый человек и я не первый раз справляюсь с этим. Да и, — он натянуто усмехается, — явно не последний. Спокойно живи своей жизнью. Ты такой молодой и… — Не надо пытаться навязать мне, что ты обуза и только все усложнишь для меня. Никакого давления, Мью… И никаких долгосрочных перспектив… Речь не об этом. Мне просто не хочется, чтобы через оставшиеся недели мы снова стали незнакомцами. — Это не так просто для меня, Галф. — А ты попробуй, Мью. Вдруг все получится?       На исходе предпоследней недели закончившего свою работу раньше вызывают для описания археологического объекта в соседний с Ломбардией регион. Ещё накануне оба были какие-то притихшие. Про себя Мью знает: его состояние — предвестник депрессивной фазы. Но Галфу об этом знать не нужно. Он рассчитывает только на одно: прямо оттуда Галф отправится в Тайланд.       Так лучше. Он уверен. Или же просто пытается себя убедить. — Пи Мью, я заеду после раскопок. Вместе улетим домой. — Не думай об этом. Вещи все собрал? — Да, но… — Галф. Со мной все будет в порядке. Не думай обо мне. Думай о работе.       Мью помнит, как долго смотрел на дорогу, с конца которой давно уже скрылся служебный автомобиль.

***

      Сколько он уже не ходил в душ? Во рту так вязко, внизу под кроватью полкружки вчерашнего кофе и засохшей сэндвич с обветренным куском местной ветчины. Одно хорошо: работа окончена. Надо только как-то заставить себя встать: не с кроватью же его выносить будут? Да и вообще… Как он покажется в таком состоянии?       Галф.       Надеюсь, ты уже дома. И всё у тебя хорошо.       К ночи становится совсем холодно. Мью кутается в одеяло, что в кокон. Он совсем один. У него нет сил даже на то, чтобы сползать в соседнюю комнату и взять одеяло Галфа. Всё ещё хранящее его запах. Ещё час… или другой, и у него начинаются тактильные галлюцинации. Ему кажется, что знакомые изящные пальцы гладят его по засаленным волосам и вискам. Кончик упрямого носа нежно касается его щеки. А ещё на нем оказывается второе, пахнущее Галфом одеяло, поверх которого его обнимает рука Нонга.       Утром Мью откроет глаза чтобы увидеть Галфа сидящим на корточках перед его постелью. Он ласково улыбается. Полусогнутые пальцы руки гладят Мью по щеке. А улыбающиеся губы шепчут: — Я заберу тебя домой.