Впервые на экране.

Кацуки Бакуго уже несколько дней пребывал в ярости. В голове до сих пор не укладывалось, как Киришима мог сделать с ним такое. Да и как этот придурок вообще в него влюбился? Одним словом, Бакуго ненавидел и Киришиму, и упоминание о том дне. Ну, Кацуки хотел так думать. За эти дни он несколько раз выкинул присланные Эйджиро записки с извиненями, букеты цветов и коробки конфет. Он не какая-нибудь глупая девочка, чтобы простить кому-то насилие за несколько букетов цветов. Правда последнюю записку он всё же прочёл. Текст был весьма убедителен, Эйджиро вроде как действительно жалел. Только разве это что-то меняет? Киришима посылал Бакуго уже четвёртый букет, записку и конфеты. Каждый раз все три составляющие менялись, так как Эйджиро не знал точных предпочтений Кацуки. Если бы не поддержка друзей, он бы точно сделал с собой что-нибудь ужасное. Каждый вечер ему звонил Айзава, узнавал его самочувствие и делился последними новостями о Кацуки, которые приносил в дом Сущий Мик. Удивительно, но иногда Бакуго пускал его в дом и делился своим негодованием. Что ж, для Эйджиро было хорошо уже и это. Если Бакуго привычно едва выходит на контакт и злится на гостей с порога, то это значит, что ему уже лучше. Глупая надежда на то, что возвращение старой дружбы возможно, улетучилась практически сразу. Киришима никогда не чувствовал такой ненависти к себе от себя же самого. Оно и понятно, это изнасилование — худшее, что он только мог совершить. Весь вечер того злосчастного дня он провёл в истерике, совершено не зная, как теперь будет смотреть Бакуго в глаза. К слову, с того момента такой чести Эйджиро и не выпадало. Он больше не мог слышать и голос, ведь Бакуго не отвечал на звонки. За эти несколько дней Киришиме показалось, что он потерял смысл жизни, а единственная возможность вернуть его сводится к подбору правильной комбинации из цветов, конфет и слов. В его голове воспоминания об изнасиловании были нечёткими и мутными, будто он смотрел на них через запотевшее стекло. Воспоминания о приятных касаниях и иногда проскальзывающих чувственных стонах Бакуго могли бы помочь ему выпустить пар и трепещущее желание, но всё это мутнело и чернело в памяти, когда Эйджиро вспоминал, какой ценой он это получил. Бакуго был приятен на ощупь, имел сладкий запах, несравнимый с конфетами или выпечкой. Если бы не причуда Кацуки, он бы так не пах, но это не сделало бы его хуже. Киришима считал, что Бакуго нельзя сделать ещё хуже. Он идеален с любым недостатком. Стань Бакуго Сатаной — Киришима бы пролез в ад вне очереди. Кацуки же ощущал себя пойманным в капкан кроликом. Он никогда так не воспринимал себя ранее, и новые чувства вызывали приступы крайнего раздражения. Он сутками пил успокаивающий чай, который ему посоветовал пить орущий наставник, но эффект не был достаточно сильным. Если днём Бакуго мог ненавидеть Эйджиро за его чувства и поступки, смело выкидывая подарки, то ночами всё чаще думал об этом придурке и его тупом признании в тупой любви. Бакуго вспоминал глаза, наполненные и решимостью, и смятением одновременно, тысячный раз повторял в своей голове голосом Кири «Я люблю тебя». Кири… Когда он стал так его называть?! Проснувшись утром пятого дня после изнасилования, Бакуго попросил Мика отложить съёмки. Ему было абсолютно плевать на отклонение от графика и прочую чушь, потому что у Кацуки Бакуго поехала крыша. За эти дни он вспомнил, кажется, более сотни случаев в академии, когда Эйджиро случайно открывал свои чувства. Каждый раз он сначала бледнел, потом краснел и, наконец, сваливал подальше под самыми тупыми предлогами на свете. Только сейчас Бакуго понял, что Киришима после выпуска стал более подтянутым, улучшил навыки актёрской игры и стал спокойнее воспринимать едва заметные отросшие корни его родных чёрных волос. Он не изменился кардинально, но воспринимался теперь как более мужественный и красивый. Даже признаваясь, он не убегал, а, напротив, вынес даже столь грубый отказ. Впервые в жизни Бакуго действительно задумался о том, что виноват в ситуации больше, чем кто-либо ещё… Он определённо сошёл с ума.

***

Хизаши Ямада проснулся как обычно рано, едва доходило шесть часов. Его сложный график, включающий в себя работу наставником самого истеричного ученика всей той параллели днём и работу на радио ночью, постепенно начинал показываться на его лице синяками под глазами, да и вообще вызывал бессонницу. Впрочем, в этом мире было мало вещей, которые могли с утра испортить Мику настроение, даже если он спал от силы полтора часа. Куда удивительнее было то, что Шоты рядом с ним не было. У мужа Хизаши график был не лучше, только работа на радио заменялась дежурством в академии, а воспитание самого истеричного заменялось воспитанием одного из самых отстающих. И обычно Шо никогда не просыпался раньше Хизаши. Серьёзно. Абсолютно никогда. Пару раз они оба и друг от друга по секрету задавались вопросом, что может связывать их двоих такой прочной связью. Многим знающим коллегам было неясно, зачем Хизаши кто-то настолько тихий и безэмоциональный, как Айзава, и зачем Айзаве кто-то такой неуправляемый и громкий. На этой почве первое время у молодожёнов возникали конфликты вроде «ты даже не оценил мои новые брюки! Ты даже не заметил!» или «боже, если ты не прекратишь врубать музыку в семь утра, я сломаю эти дурацкие колонки!». Но со временем учишься идти на уступки, замечать в партнёре все мелочи, если ему это так важно, учишься слушать любимые песни в наушниках и петь под нос, если твой мужчина хочет выспаться. Они взрослели друг ради друга, менялись и улучшались, а любовь между ними с годами только росла. Сколько бы ни случалось стычек и мелких недопониманий, в доме всегда было уютно и, в самом ванильном смысле, тепло. Конечно, их объединяла работа. Помощь друг другу до раннего утра, деление переживаний о судьбах учеников на двоих и постоянные совещания были лучшим укреплением их отношений. Мик сколько угодно мог возмущаться, что Айзава слишком много работает и засыпает на их свиданиях, однако всё равно знал — таким Айзава будет всегда. А иначе полюбил бы его Хизаши? Вероятно, нет. Поиски любимого мужа ещё не успели начаться, как уже закончились добровольным возвращением пропавшего с кухни. Место его пребывания Ямада понял по фартуку с котятами и убранным в шишку волосам. Это делало Шоту таким очаровательным, что улыбку сдержать Сущий Мик не мог ни в один из таких моментов. Кроме того, сейчас Айзава явился не с пустыми руками, а с подносом, на котором стояла тарелка с яичницей, несколькими кусками хлеба, зелёным чаем и шоколадом. Замечательное сегодня утро! ̶ Смотрю, ты уже проснулся. Поспал бы ещё, выходной же. Или запах с кухни разбудил? — любимый мужчина сел рядом и поставил поднос на прикроватную тумбу, привычно зарываясь рукой в золотистые волосы. И сразу становилось уютно, тепло и невероятно легко на душе. И нет ни работы, ни недосыпа, ни лишних беспокойств. Ямада беспечно, как довольный кот, улыбнулся, потянул Айзаву за плечи и уложил себе на грудь, зарываясь носом в неаккуратно собранный пучок. ̶ Ешь давай, а то остынет. Успеем наобниматься, ̶ Шота подхватывает его руку и целует, сладко зевает и закрывает глаза. Кажется, Айзава проснулся далеко не случайно, а действительно ради небольшого завтрака в постель. Эта милая и греющая душу мысль пробуждает в Заши отсутствующий обычно по утрам аппетит, поэтому он снова улыбается, гладит мужа по щеке и приступает к поглощению самого вкуснейшего завтрака за последние несколько месяцев. Весьма незаметно оба мужчины съедают яичницу («Зава, ты тоже должен поесть, это просто невероятно вкусно!»), допивают чай, куда-то убирают поднос и заваливаются под одеяло. Обоим немного жарко в объятиях друг друга, но это не мешает прижиматься ещё сильнее. Сегодня Айзава оказывается на редкость спокойным и улыбчивым, ни слова не говорит о работе, только лишь обнимает и целует невероятно громкого супруга, который сейчас притих, улыбается и никак не может перестать довольно щуриться от каждых прикосновений чужих губ. Именно в такие моменты полностью осознаёшь, как сильно соскучился. Именно поэтому эти моменты больше всего нам ценны. В один миг Хизаши оказывается под мускулистым телом мужа и с упоением отвечает, когда Шота целует его. Руки сами собой тянутся развязать фартук, хоть пальцы и не слушаются, запутываясь в завязках. Поцелуй медленно сводит с ума и окончательно опьяняет радиоведущего, когда Айзава проводит языком по нижней губе, прихватывает её зубами, чуть оттягивает… Хизаши издаёт тихий по уместным только для него параметрам стон, закидывает ноги мужу на талию, прижимается и теряет голову, когда чувствует у себя между ног чужой твёрдый бугор. Айзава редко стремился сделать всё быстро, переходя сразу к главному. Скорее он любил долго целовать, кусать и гладить, чем вызывал у партнёра огромное желание почувствовать плоть внутри своего тела. Хизаши знал, что Айзаве нравится слушать и смотреть, как сильно тот его хочет, так что блондин кусал губы, стонал и шумно дышал в ответ на каждую умелую ласку партнёра. Это побуждало Айзаву целовать и вылизывать места засосов усерднее, тереться пахом о бедро резче, прижимаясь плотнее. Куда-то далеко летит одежда, а следом за ней туда же летит остаток лёгкой неловкости. Их место занимают стоны, новые порции поцелуев и пальцы, медленно надавливающие на вход Хизаши, заставляя его стонать и прогибаться в спине. Приятно ощущается сначала один палец, потом второй, третий… В голове Мика внезапно проносятся мысль: как же бы ужасно он жил, не будь бы рядом этого большого и мрачного чёрного кота, который как никто иной способен окружить своей любовью, заботой и теплом. Кажется, что если бы не Шо со своей немой поддержкой где-то за спиной Хизаши, не было бы ни радио, ни академии, ни счастья в целом. Кажется, что сам Ямада померк бы в серости тоскливого шумного города и даже голос покинул бы его. Но Айзава здесь. А это значит, что всё будет хорошо. Прекрасное начало дня сменяется прекрасным его продолжением. Без преувеличения прекрасным, даже несмотря на то, что Айзава перемывает гору посуды, которая пала жертвой во имя завтрака Ямады. Собственно, сам Ямада и улучшает этот процесс тем, что стоит сзади и крепко обнимает, утыкаясь куда-то в затылок и что-то вещая о новом потоке учеников, поступающих в академию. Новые ученики (как и любые другие) Айзаву даже близко не волнуют, так уж повелось с первых лет его работы. Однако этот поток с Киришимой Эйджиро и Кацуки Бакуго даже ему запомнится надолго, потому что такую ахинею едва ли кто-то ещё сможет устроить. Не сказать, что сам Айзава не совершал в молодости ошибок, но это всё цветочки по сравнению с этими двумя. Время от времени Киришима звонил ему, чтобы получить помощь в придумывании более убедительного письма для Бакуго, и наставник честно выжимал из себя все крупицы романтики. А потом делал это повторно и в два раза больше, но уже для мужа, который не скрываясь подслушивал и строил глазки, привлекая внимание, во время всех таких разговоров. В общем, можно сказать, что поток учеников с Кацуки и Эйджиро Айзава даже любил: два придурка, а жить интереснее. До самого вечера мужья смотрели телевизор, кидались попкорном, целовались и щекотали друг друга. Вечером идиллию предстояло прервать, потому что Хизаши необходимо было навестить Бакуго («Мне иногда кажется, Шо, что если я не буду приходить, то он сопьётся… Ты бы видел его, он даже бледнее тебя…»). Шоту это, конечно, огорчало, но зато появится время для того, чтобы приготовить ванную на двоих, натаскать туда маленьких ароматических свечей, лепестков роз. Как только Хизаши ушёл, предварительно расцеловав мужа везде, где только достал, Айзава отправился в магазин за лепестками и, чего греха таить, бутылкой вина. Выходной в конце концов. Да и какой романтический ужин без вина? Вернулся домой Хизаши рановато и какой-то нервный. От Бакуго другими вообще мало кто возвращается, поэтому Айзава с готовностью обнял его и поделился своими планами на вечер, шепнув супругу на ухо: «А нас ждёт ванная, всё как ты любишь». Ямада честно сдавленно улыбнулся, что уже вызывало подозрения, а потом сказал: ̶ Прости, но сначала мне нужно посоветоваться с тобой… И вообще у меня плохие новости… Вскоре оба сидели на кухне, каждый анализировал новость, которую принёс в дом Заши. Мысли бесконечно путались, Хизаши не имел представления, что теперь делать, Айзава не имел представления, как его успокоить. Как обычно, он был силён в молчаливых объятиях и поцелуях в макушку. Хотелось верить, что это поможет Заши придумать что-нибудь стоящее. И, кажется, у него получилось, потому что Хизаши вдруг радостно запищал, вытащил откуда-то бумагу и принялся писать письмо. Короткое и по существу, но письмо.