horns

Пытаясь ровно нарисовать вторую стрелку и недоумевая, почему с пистолетом она обращается лучше, чем с подводкой, Люмин всё ещё думает о том, не совершает ли она ошибку. Из управления в середине дня приходит сообщение о том, что Скарамучча до сих пор отказывается говорить, но Люмин это уже не успокаивает. Она плохо представляет себе голубиную почту в подполье: в курсе ли все остальные криминальные авторитеты, что они взяли одного из верхушки? И что важнее, в курсе ли Тарталья? Потому что если в курсе — отправляясь к нему домой, Люмин загоняет себя прямиком в ловушку. С тем же успехом можно было бы просто застегнуть на себе наручники и выбросить ключ. Она всё утро пытается представить себе жилище Тартальи. У управления есть его адрес — точнее, адрес десятка потенциальных домов, оформленных на него, и за каждым из них не наблюдает круглосуточный наряд по одной простой причине: для того, чтобы так распылиться по всему городу, им элементарно не хватит людей. Люмин видела эти дома на спутниковых фотках. В каком из них она назначает свидание? И как внутри выглядит квартира преступника с парой миллионов в кошельке? На ум ей лезут только хай-тековские интерьеры с окнами от пола до потолка, светлыми стенами и неоновой подсветкой над каждой поверхностью. Тарталья в такой квартире смотрелся бы странно. Агент управления в такой квартире — вот что будет смотреться действительно странно. А Люмин собирается войти с парадного входа. На этот раз такси Тарталья вызывает ей сам — если это лишняя предосторожность, чтобы до последнего не давать Люмин адрес, то она его разочарует. Сейчас она как никогда радуется, что приступы галантности Тартальи дают свои плоды и ей не нужно тратить на эти свидания всю свою зарплату. Только бо́льшую её часть. «Не боишься встречаться на моей территории?» В такси Люмин смотрит на светящееся поперёк экрана сообщение. Боится ли она? Чёрт, ещё как. С собой у неё ни прослушки, ни пистолета — их Тарталья раскроет на раз-два, и то, чему положено быть свиданием, превратится в очередное валяние по полу и обмен далеко не дружескими попытками наставить другому синяков. Сегодня Люмин не планирует с ним драться. Но если придётся… как минимум, перцовый баллончик и пара острых шпилек в закрученных локонах уж точно при ней. «Не слишком радуйся, следующее свидание назначу прямо в рабочей столовой». Такси заворачивает в частный квартал. Люмин не сверяется с навигатором, просто гадает, какой из этих огромных богатых коттеджей может принадлежать маленькому придурку. «Но я же знаю, что у вас на меня ничего нет. Я могу постучаться прямо в офис к твоему начальнику, и ничего мне не будет. Так что вперёд, конечно, но слухов потом не оберёшься». «А нам же не нужно лишнее пятно на твоей репутации. Я о тебе просто забочусь». Даже сквозь строки текста угадывается его задорный тон. Люмин гневно выдыхает: прав, как всегда прав. Появись Тарталья у неё на работе с букетом цветов — и всему отделу придётся смотреть на него, как выдрессированным собакам на запретный кусок говядины. Сравнение, конечно, так себе, но… взгляд Дилюка при этом представляется очень и очень хорошо. Сдерживая кипящие через край чувства, Люмин отпечатывает: «Каждое свидание с тобой — это лишнее пятно на моей репутации». «И тем не менее ты сейчас в двух минутах от моего дома», — о, да кому-то тут очень весело. Люмин не отвечает. Ровно через две минуты такси и правда, шурша шинами, останавливается на подъездной дорожке к очередному коттеджу. Люмин смотрит на него с подозрением: дом как дом, простой, одноэтажный, чистый и аккуратный. У входа два горшка с кипарисами, за углом в вечерних сумерках вырисовывается разбитый на заднем дворе сад с маленьким прудом, в котором плавают кувшинки. Выглядит даже скромнее, чем дворцы по соседству. Выглядит… не как то, что она успела нафантазировать о жилищных условиях Тартальи. Не как злодейское логово. Не дожидаясь звонка в дверь, Тарталья сам выходит ей навстречу. Улыбается так, будто выиграл в лотерею очередной миллион, не меньше, хотя в обычной белой футболке и джинсах выглядит ни разу не на столько. За исключением того случая, когда они ходили в театр и Люмин пришлось надеть платье и каблуки, чтобы составить пару богатенькому придурку в костюме-двойке, он одевается как обычный парень с обычным гардеробом. И сейчас Люмин ведёт себя как обычная девушка — шагает навстречу, мило улыбается и обнимает человека, который вполне может засадить ей нож в спину. Вместо холодного металла открытую спину в летнем платьице поглаживают чужие пальцы, и Тарталья улыбается ей на ухо: — Ну что ж, добро пожаловать, маленькая шпионка. Подслушивающие устройства в левую корзину, холодное и огнестрельное оружие — в правую. А ещё мне придётся тебя досмотреть. Очень тщательно. — Оставь заигрывания при себе, — фыркает Люмин, отстраняясь. — Нужен повод облапать — так и скажи. — Почему же? Я помню, что должен сначала спросить разрешения. В дом её Тарталья всё же проводит без досмотра — но когда Люмин галантно отдаёт ему сумку, краем глаза, выбираясь из обуви, видит, как он взвешивает её на ладони, будто прикидывая, есть ли там пистолет. Люмин прячет ухмылку за волосами: ничего там нет, пусть подозревает, сколько хочет. Они оба знают, что у неё нет права его даже пальцем тронуть. Дом и правда небольшой: чистый холл с вешалкой для одежды и маленьким комодом, аккуратная кухня, совмещённая с гостиной, и прикрытая дверь в спальню, куда Люмин не заглядывает из чистой вежливости. Окна из гостиной выходят в вечерний сад, где уже зажигаются первые уличные фонарики, из стереосистемы тихо играет какой-то типичный плейлист из кофеен, а в самом углу… — Ого, — хмыкает Люмин, — играешь? Тарталья кладёт ладонь на закрытую крышку фортепиано и мягко смеётся: — На самом деле нет. Я купил его, просто потому что могу, — и улыбается ещё шире в ответ на очевидную растерянность на лице Люмин. — Шучу. Конечно, играю. Хочешь послушать? — Потом, — неоднозначно открещивается Люмин. Делает пару шагов босыми ногами по ковру и падает на диван. Дом обставлен так чисто и минималистично, что связать его с живущим в нём Тартальей не получается до сих пор. Наверное, перед её приходом он вызывал клининговую службу, иначе санитарную чистоту в холостяцком жилище она объяснить никак не может. Упираясь взглядом в одну из абстрактных картин на стенах, Люмин усмехается: — Ну и за какой из них скрывается сейф? — За каждой, — серьёзно отвечает Тарталья. — За этой мои многомиллионные сбережения, за той пистолеты и патроны, а вон за той я храню нижнее бельё девушек, которые оставляли его мне на память. А, ну и разумеется, за «Чёрным квадратом» я прячу всю подноготную на мои жутко преступные деяния. Пока Люмин отсмеивается, Тарталья достаёт из мини-бара ледяное ведро с шампанским. Приглашающе подвигает ей один бокал и с её кивка наливает ровно до середины. Люмин не планировала пить с порога — потому что глупо рассчитывать, что сегодня она не выпьет вообще. Но первая неловкость в чужом доме обычно проходит после бокала-двух, поэтому она только склоняет свой в сторону Тартальи и одновременно с ним отпивает глоток. Медлит, только убедившись, что у Тартальи дёргается кадык, и только после этого глотает. — Не такое роскошное, как на нашей первой встрече у Чжун Ли, но разочаровать не должно, — выносит вердикт Тарталья. — Итак. Тот факт, что ты у меня дома, стоит рассматривать как переход к более серьёзным отношениям? Люмин с улыбкой кивает: — Ещё бы. На следующей неделе я планирую познакомить тебя с моими родителями. — Хм. А они знают, что мне светит пожизненное? — Не разочаруй их этой новостью за ужином, ладно? После первого бокала Люмин перестаёт ловить слухом посторонние движения за дверьми и постоянно коситься на сад за окном. Они совершенно одни — и либо Тарталья планирует взять её в одиночку, либо его друзья хорошо прячутся, либо… либо он просто ничего не знает и ведётся на её заброшенную удочку. Люмин позволяет себе немного расслабиться. Хочешь соблазнить парня так, чтобы он забыл обо всём остальном, — поморозь его пару долгих недель, а потом дай мизерный намёк. И этот дом — это один большой намёк Люмин на то, что она может дать Тарталье шанс. И она будет плохим психологом, если Тарталья этим шансом не воспользуется. — По правде говоря, — откровенничает Люмин на втором бокале, — я ожидала чего-то другого. Сначала мрачных подвалов, замученных людей, которых ты продаёшь на органы, и подпольную фабрику по изготовлению оружия. Потом решила, что романтики в тебе всё-таки побольше, и подвал ты заменишь на столик со свечами и разбросанными лепестками роз. А в итоге… — она пожимает плечами. — Ты снова меня удивил. Поразительно. Тарталья прячет острую улыбку за своим бокалом. — Я собирался — со свечами, а не с подвалами. Но потом решил, что тебя такой банальщиной не купишь. — Ты прав. Я бы посчитала тебя занудой и с порога уехала домой. — Тогда я даже рад, что моя попытка приготовить мусаку закончилась пожаром, — смеётся Тарталья. — Я заказал китайскую еду. Обещали привезти через час, но пока не торопятся. Люмин поднимает бровь: — Ты пытался приготовить мусаку? — Надо же было хоть как-то доказать тебе, что я грек, — Тарталья со смешком кивает куда-то на кухню, где в мусорном ведре, наверное, покоятся кремированные останки его кулинарного шедевра. — На самом деле я неплохо готовлю. Но мусака меня победила. — Запишу в счёт твоих унизительных поражений кроме девчонки на каблуках ещё и баклажаны. Люмин отпивает ещё шампанского. За бокалами и Тартальей она следить не перестаёт, так что незаметное отравление из списка можно вычёркивать. Что там ещё есть в запланированных угрозах — лёгкий БДСМ, переходящий в настоящее похищение, пистолет в кармане джинсов, нервно-паралитический газ в кондиционере, утопление в пруду с кувшинками? Словно услышав её мысли, Тарталья выбрасывает ноги на диван и лениво улыбается: — У тебя всё напряжение на лбу написано. Расслабься. Если бы ты интересовала меня только как шпионка… у меня была тысяча возможностей тебя убрать, не думаешь? Люмин не думает. Люмин знает, что так и есть. — Профдеформацию не уберёшь, — будто извиняясь, она разводит руками. — Ты всё ещё на первом месте у управления в списке приоритетов. А я всё ещё у тебя дома. — Ты сама назначила встречу, — напоминает Тарталья. — Если это такой знак доверия — я полностью его оправдаю. И начну… В дверь раздаётся звонок. — …с китайской еды, — улыбается он, соскальзывая с дивана. — Я сейчас. Тарталья скрывается в коридоре, Люмин слышит, как он с ругательствами сквозь зубы возится с дверным замком. Вертя в руке бокал с шампанским, она упирается взглядом в оставленный на кофейном столике телефон. Телефон Тартальи. Люмин бросает быстрый взгляд на дверь: из коридора гостиную не видно. Запустив пальцы в бюстгальтер, Люмин выуживает из чашечки маленькую, размером с ноготь, чип-карту. Этот жучок он точно не найдёт. И даже не подумает искать. Отгоняя от себя мысли, что в прошлый раз она думала точно так же, Люмин быстро хватает телефон. Нашаривает выдвижную панель для сим-карт, давит на скрытую в корпусе кнопку… И в этот момент телефон начинает вибрировать. Люмин моментально выключает звук, ловя ушами собственное дыхание и тихий разговор с курьером в коридоре. Смотрит на входящий: номер скрыт, так же, как и у Тартальи, когда он звонит ей. Люмин не остаётся ничего другого, кроме как ждать, пока звонок сбросится. На всякий случай она откладывает телефон на столик, прячет карту назад в бюстгальтер и с сожалением выпрямляется. Другого случая ей может не представиться. Звонок завершается, и Люмин снова тянется к телефону. Но тут происходят одновременно две вещи: в коридоре захлопывается дверь и слышатся шаги… и на экране высвечивается сообщение: «Ответь как можно быстрее. По Скарамучче плохие новости». Люмин хватает доли секунды, чтобы всё понять. Кто-то узнал про Скарамуччу. А значит, сейчас узнает и Тарталья. Она реагирует так молниеносно, что позавидовал бы сам Джеймс Бонд: смахивает сообщение, переворачивает телефон экраном вниз и откидывается на спинку дивана. Когда Тарталья возвращается в гостиную с пакетами китайской еды, Люмин только с улыбкой подливает себе ещё шампанского и зовёт: — Я передумала. Хочу послушать, как ты играешь. Она кивает на фортепиано в углу. У Тартальи уходит долгая секунда на то, чтобы скрыть замешательство за поднятой бровью: — Сейчас? Я принёс еду… — Сейчас, — Люмин потягивается на диване, хватает его за руку и тянет к фортепиано. Потом останавливается и хитро щурится: — Или сыграю я. Я тоже умею, если не забыл. Тарталья мягко высвобождает руку. И с полупоклоном поднимает для неё крышку. Люмин усаживается за инструмент, на пробу пробегаясь пальцами по клавишам. Звук чистый, фортепиано настроено идеально; почему-то в голову лезут только картины того, как одинокими вечерами в пустом доме Тарталья самозабвенно играет какую-нибудь известную песню, подпевая знакомому ритму. Люмин встряхивает головой, надеясь выдать одно волнение за другое. Ей нельзя допустить, чтобы он отвлёкся от неё. И если она целый месяц пыталась обманывать и его, и себя… вот ей отличный шанс доказать, что в вопросе профессионализма она лучше, чем он. Люмин долю секунды разглядывает фортепиано, пытаясь определиться с мелодией. Тарталья усаживается сбоку, посылает ей ободряющую улыбку, как будто она собирается выступать в главном театре, не меньше. А потом Люмин касается первых клавиш. И начинает играть. Она не садилась за фортепиано лет с двадцати, но нужные ноты вспоминаются сами, как только она обретает достаточно уверенности. Сейчас весь её расчёт идёт не на то, что Тарталья проникнется её игрой, а на то, что он узнает песню. И поймает момент так же верно, как его пытается поймать Люмин. — Birds flying high, — Тарталья улыбается почти мечтательно, — you know how I feel. — Я не просила подпевать, — поднимает бровь Люмин. — Но я замечательно пою, — Тарталья возвращает её же прищуренное выражение лица, — если не забыла. Не отвлекайся, люблю эту песню. Люмин играет куплет дальше, и Тарталья подхватывает слова. На неё он уже не смотрит, но ей это излишне — всё внимание сейчас сосредоточено на кончиках пальцев. Она выбрала правильно. Всё получится. Поёт Тарталья действительно замечательно. Люмин уважает хороших певцов, потому что сама голосом не владеет — а вот Тарталья даже не стесняется это показывать. Его тихое, но уверенное «It’s a new dawn, it’s a new day, it’s a new life» — наверное, именно то, чего не хватало Люмин в своём признании того, что она влюбилась окончательно. — And I’m feeling… — Тарталья вдруг наклоняется к ней, кладёт пальцы на затылок, — …good. И на проигрыше целует. Люмин не обрывает песню, только потому что слишком хорошо её знает. Если в стройных нотах и слышится разлад от того, как у неё даже в сотый их поцелуй перехватывает дыхание, она готова поклясться, что Тарталья этого не заметил: его язык проходится по её губам, и Люмин, точно зная, что сейчас от неё требуется, приоткрывает рот, позволяя ему скользнуть внутрь. Так откровенно они целуются впервые. Но это тоже именно то, что сейчас требуется. Люмин набирает в грудь больше воздуха, когда Тарталья даёт ей свободу. В глазах у него искрится как раз та эмоция, которую она так долго искала, — почти откровенное желание. — Хорошо поёшь, — беззаботно шепчет Люмин. Её губы в миллиметре от губ Тартальи, но она не целует. Доигрывает строчку куплета и снимает ладони с фортепиано — чтобы запустить пальцы ему в волосы. — Хорошо играешь, — в тон ей отвечает Тарталья. Он едва касается губами её носа, ведёт выше, вдыхая запах её кожи. Люмин знает, чем она пахнет, — клубникой и миндалём, потому что Тарталье это нравится. И сейчас она должна ему нравиться как никогда — так, чтобы от одного взгляда срывало крышу и теснило все мысли. Кроме одной. Самой нужной. Люмин ждёт, пока он наберётся достаточно смелости, чтобы перейти эту черту. Они никогда не заходили дальше лёгких поцелуев и классического держания за руки, но если она сдастся первой, эффект будет не тот. Тарталья до последнего должен верить, что соблазнил её сам. Что она просто поддалась. Тогда, и только тогда он не допустит даже мысли о том, что у Люмин другие цели. Хотя давайте смотреть правде в глаза — оставив вопрос хвалёного профессионализма, Люмин хочет этого не меньше. И в тот момент, когда она привстаёт из-за фортепиано, чтобы вернуться к шампанскому и китайской еде, Тарталья наконец ломается. Перехватывает её на ходу, разворачивает к себе и скользит ладонями по открытой спине. Люмин чувствует, как он, утягивая её в новый поцелуй, замирает на пояснице, поглаживая у самых ягодиц, и только на выдохе спрашивает: — Можно? «Хороший мальчик», — почти весело проносится в голове у Люмин. Значит, рассчитала она верно. Вместо того, чтобы кивнуть или ответить, она обхватывает его запястье и сама направляет руку ниже. Тарталья сжимает её ягодицу сквозь тонкую ткань платья, и Люмин сдавленно охает ему в губы — просто потому что этого от неё и ждут. Её пальцы путаются в рыжих волосах, она притягивает его ещё больше, как будто разорвать поцелуй сейчас ещё страшнее, чем то, что они собираются делать. Люмин делает шаг назад, увлекая Тарталью за собой и попутно воскрешая в памяти расположение спальни. Когда они, перебиваясь воздухом между поцелуями, добираются до двери, футболки на Тарталье не остаётся — она валяется где-то в коридоре, а Люмин скользит ладонями по его голой груди. Спиной в дверь она влетает именно так, с плотно закрытыми глазами и его языком у себя во рту, а потом Тарталья нашаривает у неё за спиной ручку, и они едва не падают внутрь. На оценку интерьера у Люмин времени не остаётся: сейчас её интересует только кровать. Она утягивает Тарталью за собой, и тот нависает сверху, чему-то довольно улыбаясь. — Прямо как в первый раз, маленькая шпионка, — поясняет он своё веселье. Выпрямившийся над ней, с возмутительно идеальной фигурой, поддевающий пряжку ремня — он выглядит так же хорошо, как, наверное, позёрствует у себя в голове. Но на этот раз Люмин не собирается вырываться. Она собирается подыграть. — Если бы ты разделся ещё тогда, в номере, — выдыхает она под звук расстёгнутой молнии на джинсах, — я была бы не против. — А по тебе и не скажешь, — улыбается Тарталья. — У тебя даже сейчас глаза горят так, будто ты хочешь мне врезать. — Если я тебе врежу, хорошо будет только мне. А я люблю делиться. Тарталья щурится в ответ на нахальный тон. Люмин больше не нужно быть милой и обаятельной, она прекрасно видит, что именно его заводит — и она будет пользоваться этим до последнего. Отпихивая джинсы куда-то с кровати на пол, Тарталья снова ложится над ней. Его пальцы задирают платье, проходятся по голому бедру вверх, а когда он нащупывает то, что Люмин назвала бы дополнительным эффектом, его брови ползут вверх: — Чулки, маленькая шпионка? А ты точно на что-то рассчитывала. — Только на то, что тебя заведёт девушка в чулках, — Люмин нагло скользит взглядом по его ощутимому стояку, который прекрасно видно сквозь бельё. — И, видимо, не ошиблась. Взгляд у Тартальи загорается так, что в голове у Люмин отпечатывается только «Ну какой же ты предсказуемый». Он поднимает платье ещё выше, выставляя на обозрение кружевное бельё — новенькое и дорогое, Люмин только ради этих целей сегодня открыла хрустящий комплект. Он снова прав: она точно на что-то рассчитывала. Именно на это. — Должен ли я всё ещё спрашивать у тебя разрешения на то, чтобы это снять? — поднимает бровь Тарталья. — Или можно уже не притворяться, что я не вижу, как ты меня хочешь? Люмин только хмыкает: — Как же самоуверенно. Платье летит на пол следом к остальной одежде. На долю секунды Люмин даже допускает глупую мысль, что кастинг Тартальи по стандартам женской красоты она сейчас не пройдёт и он просто встанет, оденется и уйдёт — но Тарталья даже не вглядывается. Подминая её под себя, снова накрывает её губы своими, одной ладонью сжимает грудь — Люмин позволяет себе тихий стон, потому что ей действительно нравится. — Белое тебе идёт, — шепчет Тарталья, переключаясь на её шею. — Это твой цвет. Люмин не отвечает: он зацеловывает кожу лёгкими, осторожными мазками, как художник, примеряющийся к холсту, небольно проходится зубами по ключицам, вырывая из Люмин новый выдох, а затем тянет за талию на себя и усаживает прямо на колени. Она вцепляется пальцами ему в волосы, чувствуя у себя за спиной возню с застёжкой бюстгальтера — а затем мозг пронзает острая мысль. Нет. Блять, нет. — Нет! — вслух повторяет Люмин, перехватывая его за плечи. Боже, она спрятала эту чёртову карту прямо у себя в груди и даже не подумала, что в её идеальном сценарии Тарталья до неё доберётся. Люмин выравнивает дыхание, надеясь, что разрывающее рёбра сердце Тарталья спишет на возбуждение, а не на панику. И уже спокойнее шепчет ему на ухо: — Оставь. Так сексуальнее. Она поверить не может, что кто-то поведётся на такую избитую фразу, но Тарталья — Тарталья ведётся. — Как скажешь, — посмеивается он. Поддевает пальцами кружевную резинку и поднимает бровь: — Это можно снять, или так тоже сексуальнее? Люмин без слов только привстаёт, позволяя Тарталье откинуть кружевные стринги в сторону (знал бы он, как в них неудобно, не нахальничал бы так). Бёдрами Люмин притирается к его паху, отчётливо чувствуя его стояк: вряд ли ему сейчас есть дело до того, в белье она или нет. Это последнее, что должно его волновать. В подтверждение её мыслей Тарталья поводит ладонью по её животу, испытующе перехватывая её взгляд. Не зная, куда спрятать свою неподдельную неловкость, Люмин снова целует его — потому что, чёрт возьми, несмотря на всю уверенность, несмотря на железное «Это просто надо сделать», несмотря на понимание, что Тарталья её хочет… Она боится с ним спать. Ни один её секс нельзя назвать удачным, и в этом плане она так же хороша, как в своей потрясающе провальной шпионской работе. Тарталья пользуется этим поцелуем, когда легко проводит пальцами по клитору. Всего одно осторожное прикосновение — но в возбуждённом состоянии этого хватает, чтобы Люмин выдавила ему в губы новый стон. Она расставляет ноги шире, жмурясь, утыкается ему в плечо, потому что на этом Тарталья не останавливается. Он массирует одну-единственную точку круговыми движениями, всё так же невесомо, как будто забавляясь, а Люмин может только прерывисто дышать в его кожу и поражаться самой себе: она планировала возбудить его, а не возбуждаться до такой степени сама. Но становится уже поздно. — Полегче, — мурлычет Тарталья, когда Люмин впивается ногтями в его плечо, — так и до крови расцарапать можно. Люмин усилием воли берёт себя в руки, чтобы ответ не был похож на жалобный выдох: — Не говори, что тебе это не понравится. Тарталья только задумчиво хмыкает. А потом без предупреждения проникает одним пальцем внутрь. Люмин снова приходится сдавленно охнуть. Она чувствует, как Тарталья тут же добавляет второй, раздвигает узкие стенки и почти успокаивающе поглаживает изнутри. Ноги уже предательски дрожат, и Тарталья поддевает её подбородок, заставляя взглянуть себе в глаза. — Впервые вижу тебя такой, — шепчет он, хотя сам с горящими глазами выглядит не лучше. — Такой открытой. Даже не думал, что когда-нибудь… Он не договаривает, оставляя на её губах лёгкий поцелуй. Но говорить ему не нужно: Люмин и так видит на его лице всё, что он никогда не озвучивал вслух. Как она ему нравится. Как он её хочет. Как ради неё он готов убегать и притворяться, чтобы обеспечить её же безопасность. И как сейчас они рискуют тем, что творят. Вот только Люмин, к большому сожалению, не может ответить ему тем же. — Хватит, — выдыхает она сквозь сжатые зубы. — Хватит, маленький придурок. Трахни меня уже. Люмин не позволяет себе таких откровений даже в постели, но на Тарталью снова действует. Он медленно достаёт пальцы и, поддерживая её за ягодицы, позволяет стянуть с себя остатки одежды. Глядя на его стоящий член, Люмин совсем не к месту чувствует что-то похожее на укол совести — для неё это в первую очередь не секс, а способ заставить его окончательно ей поверить. Она не планировала заходить так далеко, когда соглашалась на первое свидание — и на второе, и на третье тоже. Она не планировала сидеть над ним в одних чулках и с жучком в бюстгальтере, зная, что хочет его, но не может позволить себе хотеть. Она не планировала ничего из того, что происходит, — и, как окажется позднее, из того, что произойдёт потом, тоже. — Презерватив, — ругается сквозь зубы Тарталья, почти извинительно глядя Люмин в глаза. — Сейчас. — Сама галантность, — отшучивается Люмин, хотя у самой внутри, пока Тарталья шарит по карманам своих джинсов на полу, разливается облегчение. Убедившись, что он занят войной с карманами, она достаёт карту из бюстгальтера и быстро роняет за изголовье. Времени на настройку нет, остаётся только надеяться, что он работает как надо, а Тарталья не будет его искать. Восстанавливая дыхание, Люмин поддевает застёжку бюстгальтера — и Тарталья, выпрямляясь, скользит по её голой груди почти с удивлением: — Неужели так всё-таки сексуальнее? Люмин отвечает улыбкой, роняя кружевную ткань на кровать: — Чулков хватит. Она не видит, как Тарталья раскатывает по члену презерватив, потому что он притягивает её к себе и без лишних церемоний прихватывает зубами сосок. Люмин пытается сдавить стон, но когда Тарталья сажает её на колени и она чувствует у самого входа его член, сдерживаться уже не выходит. Чёрт возьми, они сделают это. Они и правда переспят. Тарталья перехватывает её взгляд. — Ты и правда хочешь… — Заткнись, — серьёзно советует ему Люмин. И целует — чтобы наверняка. Она не сбежит в последний момент. В основном потому что влюбилась. Во вторую очередь — потому что не в её положении сбегать. И Тарталья, не разрывая поцелуя, медленно и осторожно направляет её на себя. Люмин жмурится до звёзд перед глазами, выстанывая ему в губы что-то, отдалённо похожее на его имя. Тарталья подхватывает её за ягодицы, начинает двигаться, даже не давая опомниться — всё так же медленно, как будто сам пытается привыкнуть. Люмин забрасывает руки на его плечи, царапает спину, на этот раз куда больнее, и выбитый из Тартальи прерывистый вздох становится её первой маленькой победой. Словно в отместку, Тарталья ускоряет темп. Рваные, громкие толчки эхом отдаются где-то в груди Люмин, так что у неё не выходит даже восстановить дыхание — только давиться собственными стонами, которые она уже не пытается ни маскировать, ни выдавать за фальшивые. В притворстве больше нет необходимости, она действительно этого хочет — хочет секса с Тартальей. С преступником. — Сильнее, — почти умоляюще просит Люмин, потому что его издевательская вежливость доканывает. Она сидит на нём верхом, и член входит так глубоко, что каждый новый толчок буквально выбивает искры из глаз — и будто этого мало, Тарталья находит губами её шею и втягивает кожу жадным поцелуем. Люмин испуганно выдыхает: — Без засосов, прошу. — Поздно, — не без удовольствия откликается Тарталья. Его губы проходятся по свежему синяку, который наверняка сейчас расцветает у неё на шее, а сам он, будто вечность ждал только этого момента, выдыхает едва ли не с издёвкой: — Могу посоветовать хороший тональник. Люмин больно царапает его плечи: — Иди ты!.. И сбивается на стон с новым глубоким толчком. Тарталья вбивается в неё короткими, грубыми движениями, тесно прижимает к себе, шаря губами по шее и ключицам, и Люмин из-за целой карусели ощущений даже не может посчитать, сколько засосов обнаружит у себя в зеркале, когда всё закончится. Тарталье как будто нужны доказательства того, что всё происходит на самом деле — либо же мысль о том, как Люмин будет маскировать шею высоким горлом и шарфами в самый разгар лета, просто доставляет ему удовольствие. Люмин больше не собирается его останавливать. Всё катится к чертям, так что пусть делает что хочет. К тому же — кажется, она открывает это в себе только сейчас — засосы её возбуждают. Ни один секс не давал ей столько эмоций, сколько даёт ей сейчас человек, которого она в мыслях называет не иначе, как придурок. Когда Тарталья оставляет на её шее новый поцелуй, Люмин понимает, что пары сотен синяков ей будет достаточно. Она упирается ладонями в его плечи, толкает на кровать — и только улыбается, разглядывая его лицо сверху вниз. С такой позиции он кажется почти беззащитным. С такой позиции он не сможет ничего контролировать. — Отдохни немного, — советует она, ловя собственное сбитое дыхание, прежде чем насадиться до основания и медленно, на контрасте, вильнуть бёдрами. Люмин быстро ловит нужный ритм — и если у Тартальи и были какие-то возражения, он проглатывает их вместе со вздохом. Она упирается ладонями в его грудь, чувствуя, как под пальцами наращивает темп чужое сердце, двигается всем телом, а Тарталья смотрит на неё каким-то расфокусированным взглядом, будто совсем плывёт под чужим контролем. Люмин знает, что долго держаться он не сможет. Знает, потому что она тоже. — Так быстро девушка меня ещё не уделывала, — охая, признаёт Тарталья. — Ты… сейчас… боже мой, только не останавливайся. Люмин и не собирается. Таким неразговорчивым она видит его впервые — в этом тоже есть определённая доля удовольствия, если знать, как именно его заткнуть. Поэтому она, не сбавляя темпа, только наклоняется к нему, походя царапая пальцами грудь, и целует — глубоко, с языком, так грязно, как только может позволить себе его целовать. Тарталья притягивает её к себе за волосы, а когда сам, сбивая ритм, пытается толкнуться в неё глубже, Люмин понимает: сейчас. Она останавливается резко, насаживаясь глубоко, до основания, и Тарталья кончает с её именем в поцелуе. Люмин поглаживает его по волосам, дожидаясь, пока он придёт в себя и восстановится дыхание. Тарталья долго не открывает глаза — лежит под ней, распластанный и беззащитный, улыбаясь чему-то, как полный придурок. А затем мягко давит на плечи, вынуждая подняться и лечь. — Кажется, за мной должок, — усмехается он, затягивая снятый презерватив. Люмин смотрит на него со смесью интереса и ещё не утихшего возбуждения: нет. Он же не станет… Тарталья разводит её колени в стороны и дорожкой поцелуев спускается от живота ниже — пока не касается клитора языком. Нет, понимает Люмин, прерывисто охая, станет. Это похоже на долгий и глубокий поцелуй, вот только губы и язык Тартальи находятся совсем не там, где им положено находиться. Не давая Люмин опомниться от нахлынувших ощущений, он добавляет сразу два пальца, второй рукой поглаживая затянутое в чулок бедро — и та, запрокинув голову, хватается пальцами за его волосы, чтобы с этой опорой не потеряться окончательно. Она плохо соображает, пока стонет и притягивает его ещё ближе, но остатков ощущений хватает, чтобы на самой крайней точке разобрать собственное: — Аякс, я… А потом мир наконец-то схлопывается до Тартальи между её бёдрами. И Люмин, устало откидываясь на подушку, понимает: всё закончилось. И больше не повторится. Когда она возвращается в чувство, то обнаруживает себя глупо смотрящей в потолок, а Тарталью — поглаживающим её скулу одним пальцем. Он устраивается рядом, как огромный рыжий кот, и с удовольствием щурится в ответ на её пустой взгляд. — Я сказал тебе своё настоящее имя не для того, чтобы ты звала меня им во время секса, — лениво усмехается он, — но так тоже неплохо. Люмин хочет сказать ему, что с его настоящим именем или без — это лучший секс, какой у неё когда-либо был. И при этом даже не покривит душой. — Наверное, еда уже остыла, — бормочет она, всё ещё плохо соображая, что у неё с ощущениями. Тарталья смеётся ей в плечо, а Люмин наконец, собравшись с силами, снова открывает рот: — Послушай, я… Тарталья кладёт ей палец на губы. — Нет. Знаю, что ты сейчас скажешь: это было ошибкой, шпионка не может спать с преступником, и нам лучше закончить, пока всё не началось. Я угадал? Такие мысли наваливаются почему-то только после секса, а не до него. Люмин может только молча смотреть ему в глаза. Сказать она собиралась не совсем это, но голосом Тартальи звучит ещё хуже и безнадёжнее, чем она могла бы себе представить. — Предпочту вечное игнорирование тому, чтобы услышать, как это скажешь ты, — пожимает плечами Тарталья. — Если ты просто перестанешь мне отвечать, я всё пойму. И даже не обижусь, когда ты заявишься, чтобы меня арестовать. Почти. Люмин слабо усмехается — но от необходимости отвечать её избавляет продравшийся сквозь стены спальни звонок. И судя по рингтону, звонок на её телефон. С этого момента и начнутся все проблемы. — Наверное, с работы, — вздыхает Люмин, — придётся ответить. На обратном пути захвачу шампанского, мне очень нужно выпить. Тарталья её не останавливает. Позволяет плохо работающей конечностями Люмин скатиться с кровати и, набросив на голое тело платье, вернуться в гостиную к разрывающемуся телефону. На экране номер Кэйи — Люмин ждала Венти или кого угодно из техников, но не его. С другой стороны, может, оно и к лучшему? Люмин понятия не имеет, как звучит голос у девушки, только что переспавшей с преступником статуса А+, но на всякий случай пытается придать тону беззаботный окрас: — Кэйа, сегодня суббота. Что такое? — Даже не знаю, с чего начать, — голос у него не то встревоженный, не то саркастичный — с Кэйей никогда не поймёшь. — С полчаса назад Венти получил сигнал о том, что кто-то активировал наш жучок. Частный квартал восточного района. Активация не санкционирована, вот мы и подумали… — Подумали, что я в свой выходной после ночи недосыпа помчусь куда-то активировать жучок? Люмин не нужно притворяться раздражённой, это на самом деле так, вот только злится она на себя. Стоило бы подумать о том, что управление сразу заметит прослушку… и желательно было это делать после, а не до того, как она стонала на радость всем, кто решил бы подключиться к каналу. Ой. Остаётся только надеяться, что из управления его никто не включал. — Малышка, — вздыхает Кэйа, — мы пробили адрес. Сначала жучка, потом твой. Ты же знаешь, что твою геолокацию можно отследить двумя кликами мышки? У тебя огромные неприятности. Люмин молчит, кусая губу. — Да, я воспользовалась жучком, чтобы поставить прослушку на моего парня, — с вызовом в голосе говорит она. — Не знала, что это такое преступление. Он просто какой-то подозрительный тип, вот я и решила… — Люмин, хотя бы мне не нужно врать, ладно? — у Кэйи тон строгого учителя. С ума сойти, Люмин и не знала, что он так умеет. — Мы допросили Скарамуччу. Он узнал тебя ещё в ночь задержания, потому что, вот это совпадение, именно ты вот уже месяц ходишь на свидания с его лучшим другом. Догадываешься, с кем? Твою мать. Твою же грёбаную мать!.. — В своё оправдание, — начинает она предательски дрожащим голосом, — это один из его адресов. Можете меня понизить, но сначала скажите спасибо, что я раздобыла его для базы, в которой этого адреса не было. В динамике — тишина, слишком долгая для «всё хорошо, не волнуйся». — Это не один из его адресов, — наконец отвечает Кэйа голосом, каким сообщают о смерти близкого родственника. — Этот дом посуточно сдаётся частной компанией, Люмин, его выкупили сегодня утром на все выходные. Тарталья никогда в нём не жил. Она обхватывает телефон резко задрожавшими руками. Обводит расфокусированным взглядом гостиную — конечно, чёрт возьми, как она не могла догадаться сразу… Слишком мало мебели, никаких личных вещей — ничего, что указывало бы на то, что она не идиотка. Это значит, что Тарталья обвёл её вокруг пальца. И что с тем же успехом она могла поставить жучок на бродячую собаку. — Я не хочу знать, что ты и самый разыскиваемый преступник делаете вдвоём в снятом на сутки доме, — продолжает Кэйа. — Это пахнет не понижением, а увольнением. Просто, пожалуйста, скажи… что ты ещё не… Люмин тяжело опускается на диван. — Мне нечего тебе ответить, — спокойно говорит она. — Кроме того, что всё, что я делаю, нужно было затем, чтобы его поймать. Кэйа молчит. Долго и угрюмо. — Встретимся в управлении с утра, малышка, — вздыхает он. — Прости, но мне придётся об этом доложить, остальное решит Варка. Не натвори ещё больших глупостей, ладно? Я не хочу вызывать к тебе группу спецназа, просто чтобы они посмотрели на то, как вы с ним… — Не утруждайся, — резко отрезает Люмин. И сбрасывает звонок. А затем отшвыривает телефон по дивану и вцепляется пальцами себе в волосы. Какая же она идиотка!..