Нельзя.

      Коньяк сжигает лёгкие раньше, чем попадает в кровь. Олегу почти что становятся легче. Этанол истребляет всё в груди, оставляя одни только кости. Приходит Саша и раскладывает их на столе. Он только одно и может: приходить и делать так, как считает нужным.       Олегу нечем дышать.       Такой замученный, он рвано улыбается, будто фальшивая эмоция может дать ему хоть немного кислорода. Олег задыхается, а Саша лезет руками в открытую на груди рану и начинает доставать оттуда другие кости. Этих ему действительно мало.       — И зачем это всё? — Саша снова читает нотации, пока курит у окна. Олег не может оторвать от него взгляда и даже не скрывает этого. Пусть знает. Может, обратит внимание наконец. — У тебя же съёмки завтра.       — Я просто захотел.       — Ты всегда чего-то хочешь.       Горькая правда. Единственное, чего Олег не хочет сейчас, — отвечать. Но он хочет этот голос, эти пылающие синим огнём глаза, эти пальцы, зажимающие сигарету, словно в последний раз. Он хочет эти искусственные ключицы, хочет этот дурацкий выцветший одеколон, хочет только прикоснуться к краю его чёрной мятой футболки, а дальше всё должно пойти своим ходом… Животное, загнанное в колесе, устало обманывать себя.       Олег хочет Сашу.       Но так нельзя. Нельзя мечтать о том, чтобы завладеть живым человеком. Однако Олег мечтает. Он представляет, что однажды придумает ритуал, который поможет это осуществить. Олег готов отдать всё, добровольно вывернуть себе ещё и руки, мало метафорично израненной груди за вечер.       Саша разбирает его кости на столе, ломает каждую из них, некоторые даже топчет.       — Давай поговорим. — по-щенячьи просит Олег, еле собирая два слова в единую фразу, когда видит, что Саша выкидывает сигарету в окно.       — Я спать. — бесчеловечно отрезает виновник торжества, в честь которого пьют. Он уходит так же быстро, как и пришёл.       Чертова кухня трещит по швам. Олег сдерживается от желания заскулить. Щенок без хозяина — это прикольно. Хозяин даже не посмотрел в его сторону. Щенок гордый. Он не только маленький беспомощный зверёк, он — вымотанный жизнью и дешёвыми чувствами пёс, готовый сорваться с цепи в любую минуту.       Олег допивает до конца. Груди нет, а ему также больно. Разломанные кости собрать тяжело, но необходимо. Трясущие руки заново скрепляют их надеждами и возвращают на место. Зашитая рана. Только вот насколько? Три дня, два, день? Идиот, по мнению старшего брата, сам не зная зачем, выкидывает бутылку в мусорное ведро.       Да, такой любви нет места. Но любовь есть, и от этого никуда не деться.       — Слушай, если я хочу набухаться, то никто не имеет права мне запрещать!       Олег цепляется за дверной проём комнаты Саши. Бунтарский дух и тяжёлая обида, выросшая на месте незакрытой старой, решили, что самое время проявить себя. Он еле стоит на ногах, да и плевать. Пусть Саша увидит наконец, пусть догадается, пусть поймёт…       Саша молчит.       Олег молчит тоже и, уже не помня себя, ползёт на свою кровать. Легче? Нет. Олег один, совершенно один.       Его глаза в последний раз цепляются за темноту. Мрак дарит надежду, а взамен снова забирает кости из груди Олега и раскладывает их по углам пыльной комнаты. Олег засыпает наконец, успев прикоснуться к опустевшей груди, в которой изрезано мясистое сердце.       Олег точно знает: когда-нибудь он разберёт на кости Сашу.