Liberté, égalité, fraternité

Это чувство было невероятно правильным. Осознание того, что меня вжимают в пол, заставляя задрать таз кверху, ощутимо прикусывая, оставляя засосы на шее, того, что Артур холит и лелеет моего внутреннего мазохиста, отзывалось волнами приятных мурашек по всему телу. Лежать на жестком, неудобном паркете причиняло сильный дискомфорт, о чем я, сглотнув, сообщил: - Прошу вас... На софе будет куда одобней... – в ответ он только ихидно фыркает, отцепившись от моей шеи, и резким движением руки хватает меня за волосы, сжав лицом в пол. Жалобно простанываю, дав ему коленом расставить мои ноги, и трусь об его бриджи. - Я так не думаю, – коротко и ясно, четкий голос будто бы отрезвляет, вырывая из сладко-страсной пелены. Её сладость обманчива. Она как наркотик. Я ненавижу себя за любовь к ней. А он знает. Знает как я таю от этого, как вожделею от каждого прикосновения, превращающего кровь в расскаленное железо, а тело делающее тяжелым, болезненно ноющим, таким, чтобы, даже если втыкать в него ножи, мне оставалось только стонать, не в силах даже пошевелиться. - Артур! – стоит ему только задрать рубаху, оголив ягодицы, гладя и мня их, я осознаю, что на самом деле сейчас происходит. Сильный прилив адреналина тут же мелко затряс моё тело, натянув носки и сжав руки в кулаки, – Господи боже! – только и остаётся мне вскрикнуть, почувствовав приставленную к колечку мышц головку. Нет-нет-нет! - Вы вполне растянуты с прошлой ночи. Будьте спокойны, – с этими словами он медленно входит под мой немой крик, вставив почти на половину. Изнеженные стеночки туго поддаются под напором, но всё же разводятся, сопровождая это болью. Я, все ещё вжатый в пол, брыкаюсь и истерично выкрикиваю: - Стойте, прошу вас! Мне больно, оно порвётся! Он толкается ещё глубже, до конца, а уже откровенно рыдающий я чувствую, что мышцы в секундах от того, чтобы покрыться микро-трещинками. Снова громко вкрикиваю, вытягивая руки вперед, будто бы в попытке убежать. Англия останавливается, осторожно целуя в плечо, и придерживая рукой за талию, мягко шепчет: - Поднимайтесь, Франциск, – и я, повинуясь, действительно приподнимаюсь, с чем Артур мне помогает, и, стоя на коленях, прижимаюсь к нему спиной, – Вы позволите? - Oui, sois gentil...? – перехожу на французкий, не в силах вспомнить хоть слово, тут же протяжно простанываю с новыми неспешным фрикциями, точно бьющими по комку нервов, – Dieu! – тут же ругаю себя - богохульство, да и такой момент... Закусываю губы, дабы не застонать, когда к толчкам прибавляются грубые движения по члену в такт. Кажется, что этот медленный чувственный ритм сливался со стуком моего сердца, и, вероятно, в тот момент это был единственный орган, не до конца подчинившийся умелым ласкам. - Arthur... – поворачиваю голову, целуя, на что он тут же отвечает, сплитая наши языки. Ещё пару движений, и меня накрывает волна оргазма, мелко затреся всё тело. Простанываю, не прерывая поцелуй, и чувствую, как после нескольких толчков Артур кончает вслед за мной, равно вздохнув. Я, медленно отстранившись, разворачиваюсь к нему лицом и, положив голову на плечо, обнимаю, пытаясь успокоиться, а он аккуратно гладит меня по спине. И плевать, что мы нарушили закон божий. И плевать, что было больно. И плевать, что мы враги. Да кому вообще всё это нужно, когда тебя обнимают. - Франциск, я должен вам признаться, – говорит он, стоило нам отдышаться, в ответ я с интересом поднимаю брови, недоумевая. - Да, я слушаю... - Мои войска уже два месяца ведут нападение на Бретань.