Хау мач ис зе фиш?

1.

      Поручик смотрел на Шурку неотрывно: со спины, словно пытался в его загривке дыру прожечь. С его стороны удобный угол обзора, никто не спалит, да и не пытается – парни выплескиваются в зал, не экономя ни грамма энергии, ограниченные только длиной шнура. Сашу же, к табурету прикованного, только порой на резких музыкальных виражах судорожно подбрасывало. Через всю сцену тянется невидимая нить их музыкальной ритмики – они с Шуркой скелет, который оброс плотью и кожей музыки и вокала.       Шуркина спина в софитах лоснится от пота, под влажной кожей перекатывается реберная клеть; волосы влажные липнут к шее, потемнев. Поручик же хочет припасть к мокрому загривку, сжать в натруженных руках ладную задницу, которой Балу из стороны в сторону вихляет. Все это – концертная эйфория, убеждает себя Саша. Вот сейчас они закончат, схлынет этот выступленческий адреналин и перехочется Шуру сожрать со всеми потрохами. Только вот когда отзвучат последние аплодисменты, когда они вернутся в душную гримерку, не отпускает. Балу трет влажные волосы замызганным полотенцем, жадно хлещет воду из пластиковых бутылок, которые под напором его грубой мозолистой ладони скукоживаются - он высасывает их досуха, а острый кадык ходит под натянувшейся кожей туда-сюда. Хочется сжать эту влажную шею, припасть к этому рту, терзаемому неутолимым сушняком.       – Пор, – Андрей пихает его в бок, озаботившись тем, как странно притих Сашка в общем гуле, – ты чего?       – Чёт я притомился, – Поручик пытается накинуть на лицо маску усталости, но его блестящие глаза его выдают. Одно радует - Князь своих догадок никому не выскажет. Он только лукаво щурится на Сашку и выдаёт хитро:       – Ну да, ну да.       Благополучно разнесенная в щепы гримерка блестит стеклянным крошевом на полу - уж что-что, а отвести душу после концерта Горшок ещё ни разу не упустил возможности. Организаторы болтают с их директором на повышенных где-то за дверью. Все уже смылись по домам, только ритм-секция трепетно упаковывает инструменты, порой прислушиваясь к возмущенным голосам.       Проскальзывает уже привычное 'варвары', 'штраф', 'никогда больше не свяжемся с такими дикарями'. Шурка фырчит над своим кофром:       – Неужели они не знали? Вот никогда не поверю, что орги между собой не перетирают, скорее всего же понимали, кому площадку предоставляют.       У Балу голос чуть подхриповатый – сегодня он орал в бэк-вокал с полной отдачей. Поручик только многозначительно хмыкает себе под нос, продолжая любовно упаковывать установку.       Есть в этом действии для Саши что-то медитативное и успокаивающее, особенно сейчас он остро нуждается в этом успокоении, когда все выступление егозящего Шурку хотелось над этой же установкой нагнуть и...       Поручик смаргивает это наваждение, но оно не исчезает, скорее пугающе обрастает плотью, потому что Шурка за это время успел подойти и встать за левым плечом - все еще без рубашки, все еще поблескивающий подсыхающим потом.       – Такой ты сегодня думный, Сань. Случилось чего? – в голосе чистое беспокойство за друга, но чертова хрипотца добавляет проклятой неоднозначности происходящему.       – Устал просто, Шурк, – выдает он уже ранее опробованную на Андрее ложь.       – Мне-то не пизди, вижу, что что-то мучает тебя, блин. Расскажи, может легче станет, – он мостит свою горячую ладонь Саше на стык между шеей и ключицей, мнет совершенно без задней мысли. По крайней мере, так хочется думать Поручику.       Сашу эта незатейливая ласка выбивает из колеи, он забивает на упаковку инструмента, и, стремительно разворачиваясь, впечатывается в опешившего Шурку.       Губы у того горчат хмелем, липкий от пота живот подбирается от такого напора. Саша не успевает себя остановить, да и вряд ли хочется по-настоящему стопорить себя от этого. Пускай Шура сейчас въедет кулаком ему в скулу, пускай лбом нос расшибет – нет больше никаких сил сдерживать себя. Только вот Балу не спешит его калечить, напротив, вдруг приоткрывает рот, дрожащие руки опускает на плечи и рвано выдыхает. Сашка толкает его к двери в гримерку, притирается через две пары штанов, жадно мнет его бока.       Такой отзывчивый и сбитый с толку его энтузиазмом Шурка ему невероятно нравится – он пытается отвечать, но все, на что его хватает, это, переместив горячие ладони ему на затылок, судорожно поглаживать где-то за ухом и мычать задушено прямо в рот, дразня губы приятной вибрацией. Под ботинками скрипит стеклянное крошево, а дверь поскрипывает натужно от давления несмазанными петлями.       – Какой ты... хороший, – отстраняясь, на выдохе, шепчет Балу.       Поручик будто своему счастью не верит, только смотрит на Шурку во все глаза, пытаясь запомнить вблизи это лицо до последней морщинки и родинки.       – Эй, открывайте, – возмущённые вопли и колотьба в дверь заставляют их вынырнуть из этого горячечного наваждения.       Им стоит большого труда разойтись, сразу становится до печального пусто. Поручику кажется, что вот и все, теперь между ними повиснет это странное обоюдоострым мечом. Только он не успевает полноценно загнаться, как Балу заполошно шепчет ему прям в ухо:       – Хватай инструменты и поехали ко мне.       Они едут в такси молча, фонит радио хрустящими помехами. Поручик опять засматривается на Шурку, лицо которого полосует свет мимопролетающих фонарей. Такой умиротворенный и задумчивый, в противовес Сашке, который места себе найти не может, то куртку одернет, то глубже кепку нахлобучит. У Балу дергаются уголки губ – его вся эта возня донельзя умиляет, странно льстит то, как Саша вертится, будто уж на сковородке.       Когда они наконец притормаживают у входа в парадную, Пор выскакивает из машины, будто ему сиденье все это время задницу жгло. Балу расплачивается с водилой, терпеливо ждёт, когда тот откроет багажник, чтобы они могли забрать инструменты.       Вся эта степенность и спокойствие только сильнее взвинчивают Сашу. Он чуть ли не толкает Балу вверх по лестнице, стремясь вырвать из его рук кейс с гитарой, чтобы тот быстрее нашёл ключи и отпер наконец дверь.       – Нетерпеливый какой, гляди-ка, – Балу щёлкает замком уже внутри квартиры.       И тянет Сашку на себя за шлевки на джинсах. Тот теснит Шурку, толкает его в грудь, наваливаясь сверху. Сердца у обоих бьются как пойманные в силки пичуги.       Шурке, прижатому спиной к стене, тычет куда-то под лопатку шапочкой-кругляшкой гвоздь, но это его совершенно не заботит – его внимание полностью занимает Саша, который усердно вылизывает ему шею, жмется носом в ямку между ключицами и проезжается бляхой с ремня по члену так, что перед глазами вспыхивают и гаснут звезды. Шурка теряет всякое самообладание и стонет жалобно, захлебываясь собственным голосом. Чувствует, как нетерпеливо Саша разворачивает его грудью к стене и прижимается сзади так, что между ними ни единого просвета. Шарит вслепую по его ремню, выталкивает трясущимися руками пуговку из петельки, приспускает джинсы с бельем вместе. Тянется мозолистыми пальцами к его, Шуркиному рту; он понимает все без слов и лижет его ладонь горячим языком, сплевывает куда-то на пальцы, а потом трепетно ждёт, когда эта рука коснётся его члена – и, кажется, немного умирает внутри от того, как это правильно и прекрасно.       Сашка сзади горячий, его колотит, но его рука на Шурином члене не сбивает темп и сжимает, гладит, проходится грубоватыми мозолями по чувствительной коже, раздирая этим контрастом.       – Да, Санечка, хорошо, ещё!.. – Шура хрипит, потираясь голой задницей о жёсткую джинсу, под которой ощутимо пульсирует чужой член.       На мгновение Саня останавливается, убирая руку. Шура может только протестующе мычать, притискиваясь ближе и чувствует, как сзади возятся с тугой застёжкой на джинсах. Чужой горячий член касается ягодицы, скользит между ног, утыкаясь в мошонку.       – Сожми ножки, Шурк, пожалуйста.       И тут ему кажется, что крышу срывает окончательно. Он неловко переминается с ноги на ногу, стараясь окончательно не запутаться в джинсах и белье, которые болтаются на щиколотках, сводит бедра теснее. Сашка скользит влажным между сжатых ляжек, бьётся о мошонку, возвращает руку на Шурика член.       И будто срывается.       Шуре кажется, что он в жизни так крышесносно не трахался, чтобы до последнего кислорода в лёгких, чтобы прошибало от чужого члена, бьющегося о его собственные яйца, чтобы срываться на неконтролируемый жалостливый скулеж, которому вторит хриплое дыхание над ухом.       Саша остервенело толкается меж его сведённых ног и носом водит за ухом, отчего Балу мурашит. Он чувствует, как член между бедер начинает горячо пульсировать и пачкать его ноги влажным, Сашка сзади приглушенно мычит, его прошивает дрожью от пяток до макушки. Это странное, откровенное, заставляет Шурку устремиться за ним, и он чувствует, как по внутренней стороне его век стекают звезды.

2.

      Саша помнит, как после первой их ночи он проснулся с липким ощущением страха от возможного отречения – мол, все это было ошибкой, давай, как будто ничего не было. Но как бы ни так – Шура на кухне, в фартуке поверх одних только трусов, жарит яичницу и едва успевает подхватить с трепещущего газового цветка турку с убегающим кофе. Лыбится так, словно они вчера не трахались, а как минимум нашли панацею и теперь мир будет другим. Только вот за окном все еще привычно гудят машины, слышен гомон детворы и сосед сверху, несмотря на проклятые восемь утра, уже вовсю дрелит стену. Завидев помятого и сбитого с толку Поручика улыбка Шурки немного сбавляет обороты – тот сразу же стремится убедить его в серьезности своих намерений, прихватывая за лямки фартука и впиваясь в мягкий, податливый рот.       – Бля, Саня, иди чистить зубы, – беззлобно отфыркивается Балу.       Поручик смеется совершенно по-дурацки.       – Знаешь, я не прихватил с собой зубной щетки.       – Так уж и быть, на один раз можешь воспользоваться моей.       Ему хотелось знать, откуда вдруг он научился так любить. Странно, что все это выросло из ударившей в голову странной смеси похоти и нежности, которая окончательно свела его с ума на том концерте. До этого он только замечал, что подолгу заглядывается на Шурку, предугадывает его фразочки и действия ввиду очень давнего знакомства и от этого душа полнилась чем-то щемящим, но все эти чувства он списывал на долгую и крепкую дружбу, в которой Балунов был всегда опорой, громоотводом в момент ссор в группе и жилеткой, в которую так замечательно можно было поплакаться. Кем он был для самого Балу, Саша очень хотел бы знать. В этом, как оказалось, и заключалась главная особенность Шурки – рассказывая все, он не рассказывал ничего. Мастерски съезжал с темы, его сложно было застать в праздности хоть где-то – вечно то на работе, то на репетициях, а пьяный он забалтывал тебя, попутно подливая все, что горит, так что ты даже забывал, с какой темой подкатил к, казалось бы, туго соображающему от спиртного Балу.       Сейчас же он словно открывал для себя Шурку с совсем другой стороны – теперь он видел и его уставшего, когда они после отыгранного концерта или слишком долгой репетиции заваливались к нему на квартиру (куда Шура после третьей ночевки Поручика обреченно купил и поставил в ванную еще одну зубную щетку), или злым – после очередной словесной перепалки с Михой; Саня теперь не оставался в своем привычном отрешении за установкой, а шел в курилку за Шурой. Мозги вправлять Михе – задача Князя, а вот успокаивать Шурика он теперь считал своей прерогативой. Все это бесповоротно меняло что-то внутри него. Парни порой косились странно, когда на очередной попойке у кого-то на квартире алексашки предпочитали бухать в компании друг друга, упорно игнорируя самых прикольных девиц, которые тщетно пытались подбивать к ним клинья. Но объяснений не требовали, поэтому Пор решил, что пускай пока будь, что будет – непонятно, как к их странным отношениям вообще отнесутся в группе, поэтому то, что было между ним и Шурой оставалось между ним и Шурой. Тем более, что сам Балу тоже не особенно желал огласки – время было странное и нестабильное. Хотя, когда оно было иным.       После отъезда Машки Саня порой подолгу гнал прочь Шуркину тоску по подруге – в группе он один не имел никаких подозрений по поводу их отношений, даже еще до того, как между ними возникла эта странная связь. Почему-то в его взгляде на Мышку всегда читалась братская нежность, даже его негативное отношение к Гордею никогда не отдавало ревностью – он не любил его как всякий старший брат не любит дерьмового ухажера сестры младшей. Поэтому, когда они наконец разошлись и Маша нашла себе адекватного и любящего парня, Балу потихоньку выходил из этого состояния вечного переживания за ее благополучие. Даже отъезд был для него событием радостным, хоть и разлучал с близкой подругой.       Наверное, поэтому, когда в Харькове им пришлось снова пересечься с Гордеем, Балу старался как можно меньше разговаривать с ним и даже ушел с попойки после концерта одним из первых. Остальные парни вроде были весьма не прочь погудеть с бывшим директором, и хоть Поручик порывался уйти вместе с Балу, тот его мягко остановил.       – Слушай, ты же вроде неплохо с ним общался. Не нужно, ну… – он замялся, – из-за меня лишать себя отдыха. Посиди с парнями, просто я его общества не вынесу, но это исключительно мой затык, ты же знаешь.       Они курили у входа в один из многочисленных ресторанов города. В этот их притащил Гордеев – по его собственным словам, его в любом заведении были рады видеть и вроде даже не соврал – кажется, управляющий, резво кинулся здороваться с ним, стоило им переступить порог. Кормили вкусно, поили щедро, поэтому атмосфера была достаточно приятной и Шура решил не омрачать радость встречи своим кислым лицом.       – Да я не лишаю себя ничего, Шурк, я действительно хочу с тобой, – шепчет Поручик, оглядываясь на входящих-выходящих из ресторана.       – Но с парнями тоже хочешь посидеть? – чутко считывает его настроение Шура.       Поручик странно улыбается, пытаясь осознать, как так вышло, что Балу видит его насквозь.       – Оставайся, Сань, нам еще весь тур вместе куковать, я еще успею тебе надоесть, – он улыбается и, убедившись, что вокруг уже никого нет, коротко клюет его в щеку.       В груди у Саши разливается что-то теплое, несмотря на то, что они уже третий год вместе («вместе» – зачарованно проговаривает он про себя), все эти неловкие, но нежные моменты выбивают из-ног почву.       – Я только заберу куртку, – Шура зябко передергивает плечами.       За столиком веселье в самом разгаре – Горшок что-то упрямо втолковывает Гордею, Андрей с Реником, уже явно пьяненькие, ржут в голос, а Яша слушает Миху, попутно заедая весь его путанный монолог крабовым.       – Уже уходите? – откликается на сборы Балу Гордей.       – Да, нам пора. Всего хорошего. До свидания. Большое спасибо, – ржет Балу, стараясь выглядеть благодарным гостем и подражая голосу медвежонка из мультика.       Поручик рядом прыскает:       – Тебя же не придется тащить за лапы из этого ресторана, Шура? Ты, вроде, совсем другой мишка.       Ему в ответ Балу только тепло улыбается.       – Разрушаешь ритм-секцию, Балунов, ай-яй-яй, как не стыдно, – тянет Гордей, внимание которого Миха уже окончательно потерял.       – Думаю, Саня справится и без меня, – улыбка на его лице медленно гаснет из-за чуть издевательского тона бывшего директора.       Поручик провожает его тоскливым взглядом и все-таки решает следовать Шуркиному завету и насладиться вечером. Парни, уставшие после концерта, пьянеют быстро, но никто не хочет возвращаться в гостиницу, да и Гордей стремится уговорить их еще на чуть-чуть. Вскоре, он понимает, что с трудом держится на ногах, а когда все-таки приходит время возвращаться по номерам, навязывается к Яхе с Реником – будить своим пьяным громыханием Балу не хочется совсем.       – Че это ты не- ик! к Балу, ты же его верная жена в туре, – гогочет Яша.       – И не то’ко в туре, – вторит ему пьяный Реник.       – Ой, да идите вы в сраку, а, – бурчит Поручик, – так бы сразу и сказали, что я нарушу вам романти́к! – он бьет их же картой.       – Да ладно, заваливайся. Та п’стели огромные, ляжешь с Яхой вальтом, вам и то свободно будет, – ржет Ренегат.       «Каланча бухая» – беззлобно ухмыляется Поручик.       Только потом он с горечью вспоминает этот момент и корит себя за то, что не вернулся в их с Балу номер.       У Шурки рассечена бровь, темнеет синяк на скуле, где-то под всей всколоченной выбеленной шевелюрой наливается кровоподтек – Гордей выдрал ему здоровый клок волос. Балу отпихивает от себя Сашкины руки, только глубже запахивается в застиранный гостиничный халат.       – Меня уже осмотрели, – хрипит.       – Да не помру я, Саня, отъебись.       – Пожалуйста, съебите из номера, пацаны.       Их будит персонал гостиницы, коротко сообщая, что в номер одного из группы кто-то проник и избил, этого «кого-то» успевают задержать только на ресепшене – Шурка тоже нехило разукрасил Гордеева, поставив ему под глаз смачный фингал и выбив парочку зубов – только из-за такого вида и поднимают тревогу, не выпуская Гордея из гостиницы до приезда ментов. Шурку находят в номере и сразу вызывают скорую. Врачи, которые навидались пьяных драк, только разводят руками – гематомы и сотрясение, больному – покой и холодные компрессы. Саша злится – на себя, на Гордея, даже на Шурку, который отказывается от помощи и рвется играть концерты дальше, только почему-то теперь просит отдельный номер, за который платит из своего кармана. В ответ на все попытки Саши поговорить только злится и начинает заводит шарманку, что «все в порядке».       – Не нужно было заминать эту ситуацию, – рычит Саша после очередного концерта, оставшись наедине с Андреем, – ты видел, что он с ним сделал. Сотрясение, гематомы, это он еще не позволил врачам его нормально осмотреть!       – Пор, ну я что могу сделать? Из-за разбирательств сорвался бы тур, столько подготовки было бы похерено, да Шура сам согласился в итоге, какие к нам претензии?       – Блять, он же наш друг, мы должны были за него вступиться.       «Я должен был за него вступиться».       Публика неистовствует, в ДК жарко, как в утробе, парни выложились на полную и теперь заслуженно купаются в свете людского обожания. Один Шурка, бледный как мел, держится за свою стойку. Саша отбрасывает в сторону палочки и быстрым шагом оказывается рядом с ним, закидывает его руку себе на плечо и тащит за кулисы – не хватало, чтобы он грохнулся в обморок на сцене.       Шурик только слабо протестует, стараясь не сильно опираться на плечо Поручика, но не получается – ему все тяжелее дается каждый шаг. Они не говорили нормально с того дня, а уже прошла неделя. Шурке каждый концерт хреново, в гастрольном автобусе он беспробудно дрыхнет (или мастерски делает вид, что дрыхнет), почти не ест и блюет в перерывах между всем этим. Поручик ссаживает его на пол среди закутков пыльных кулис.       – Пускай парни проконтролят сбор нашей аппаратуры, поехали в больничку, Шурка, нельзя так, – дрожащим голосом увещевает его Саша.       – Нет, не поеду, – он вертит головой, но от этого его только больше мутит, и он приваливается затылком к холодной стене.       Поручик опускается рядом на колени и сжимает Шурку в объятиях.       – Блять, прости меня, мне нужно было с тобой тогда уехать, тогда бы я точно разбил Гордею ебальник прежде чем он успел тебя покалечить, Шурка, прости… – все, что копилось внутри, прорывает плотину и хлещет через край.       Слабая рука Шурика нежно проходится по его волосам.       – Да ты чего, Саня, ты тут при чем? – он жмется носом во влажный после концерта затылок.       – Я должен был тебя защитить тогда, это я виноват…       Ему не больно прилетает в ухо.       – Не говори ерунды, ты ни в чем не виноват.       – Все равно я должен был тогда оказаться рядом, но нажрался. Шура, скажи тогда, почему ты не разговариваешь со мной? – он поднимает глаза на Балу.       В полумраке его лицо кажется еще более изможденным. Он отводит глаза, смотрит неотрывно в клубящуюся темноту в углу.       – Шура?..       – Блять, Саня, – его голос внезапно сиплый, словно от сдерживаемых слез.       В груди у Поручика холодно и влажно змеится тревога и дурное предчувствие. Он нежно прихватывает Балу за щеки и заставляет посмотреть на себя.       – Шура, что случилось, пожалуйста…       Он не успевает закончить фразу, как Балу хватает тычется ему в грудь, которая не успела еще от пота обсохнуть. На Саше нет ничего, кроме килта и ботинок, поэтому Балу до синяков вцепляется ему в кожу куда-то над лопатками и трясется в сухих рыданиях.       – Шурка, – обреченно выдыхает Поручик.       «Самодовольный уебок, смылся, как только представилась возможность» – хрипит в ухо Гордей.       Первый удар пришелся по голове, кажется, его огрели телефоном с прикроватной тумбы. Тело становится ватным, голова тихонечко звенит, не прекращая.       «Всегда таким был, блять, горбатого могила исправит»       «Суешь свой нос, куда не надо, всем распиздел про мою бухгатерию, ебаный Шерлок»       Кулаком прилетает по зубам, Шурка сопротивляется и бьет наотмашь перед собой, где в полумраке маячит силуэт Гордеева. Дергается в его руках, трепещет, как пойманный чиж.       Гордей тяжело наваливается сверху, давит на поясницу коленом.       «Еще с Машкой мне сколько крови попортил, если бы не ты, она бы со мной осталась, слышишь?»       Тяжелая обидная пощечина обжигает лицо.       «Только вот, непонятно, чего ты добивался, а? Я же знаю, что Машка как баба тебя ни разу не интересовала»       «Я же знаю, что ты, пидорас, с Щиголевым ебешься» – шипит на ухо ядовитой змеей.       «Слушай, – у Шуры все внутри холодеет, – а может, это ты так моего внимания добивался, а? А я, дурак такой, ни сном, ни духом»       С колена прилетает по ребрам и выбивает весь воздух. Гордеев сдергивает с него трусы, кроме которых на Шурке ничего нет, и скручивает на постели, поворачивая на бок. Белье болтается на лодыжке, Шура ужом пытается вырваться из крепких рук Гордея, но тот гораздо сильнее. Он удерживает его, до хруста выворачивая правую руку и звенит позади Шурки бляхой ремня.       «Нет, пожалуйста, нет, – внутри что-то обрывается и из-за накатившего страха и головокружения он не может кричать, только хрипит задушено, – нет, нет, нет»       Сзади шумно харкает Гордей, и Шура чувствует мерзкую пенистую слюну между ягодиц и пытается уйти от прикосновений грубых толстых пальцев.       «Расслабь, а то хуже будет»       Гордей разводит его ноги, притираясь со спины. Оплетает руками-ногами как спрут, мажет полувставшим членом, дышит спиртягой в загривок.       «Блять, пусти меня, больной ублюдок, нет, не надо» – у Балу наконец прорезается голос, но Гордей только вдавливает его лицом в подушку, глуша.       Балу чувствует, как Гордей, скользкими от слюны пальцами впихивает свой отросток ему в задницу. Тяжело и больно его распирает изнутри, грубые руки впиваются в бедра, со спины толкаются по-звериному. Одна рука впивается в волосы и накручивает их на кулак. На глазах выступают слезы, только их сразу же впитывает застиранная гостиничная наволочка. Гордей до упора втискивается и протяжно стонет, а Шуру трясет, ему кажется, он сейчас выблюет все, что съел за ужином и в этой блевотине захлебнется, уткнутый в подушку до слабой возможности дышать.       «Слабо тебя ебет твой Сашка, тебя только драть и драть, узкий такой» – издевательски хрипят над ухом.       Гордей судорожно дергается, каждый раз ударяя его коленом, таранит членом. Балу кажется, что он ему сейчас все кишки наружу вынет и воет от безысходности.       «Давай, сука, плачь, мне-то все нравится»       Глаза Поручика наливаются кровью. Его трясет от гнева, кажется, волосы на затылке сейчас заполыхают.       – Я убью эту мразь. Я живьем его в землю зарою, блять.       Шура вздрагивает в его руках.       – Нет, Сашка, пообещай, что никому не скажешь и ничего не сделаешь, слышишь? Я не хочу, чтобы кто-то знал, что он сделал со мной, – его голос дрожит, – и не хочу, чтобы тебя потом посадили или того хуже, – он сжимает ладони на его загривке, – слышишь? Пообещай мне, прям сейчас пообещай!       Стараясь успокоить себя самого, Шура отрывается от Поручика, чтобы потом уткнуться лбом ему в лоб и пристально уставиться в горящие глаза.       – Пообещай!       – Ну как я могу, Шура, ты бы на моем месте…       – Но я не на твоем, как и ты не на моем. Пообещай.       Обреченно, Саша смотрит в глаза Шурику.       – Обещаю.       Он мягко прихватывает его за затылок и под поясницу. Сам приваливается спиной к стене и подтягивает Шурку к себе на колени. Тот жмется ближе, словно уменьшаясь в его объятиях и щекотно дышит в шею.       Сашка баюкает его как ребенка, а в голове – пустота.