Свет маяка

Буду рад ПБ. Всё прям очень быстро развивается. Заготовка была для миньки, а получается, что получается, но развивается быстро, это да. И постельные сцены... аргх... моё проклятье просто. Есть девчонки молодые, В голове одно: я тебя люблю. Мы с друзьями идём за пивом, В голове одно: я тебя люблю. Говорят, ты спишь с другими, Но всё равно я тебя люблю (Где Фантом) Ты — солнце Ты — солнце Ты — солнце в моих глазах (Молчат Дома) Серёжа проснулся, когда Гром уже пил кофе, завернувшись в потрёпанную запасную куртку, устроившись на скамейке у входа в маяк и рассматривая неспокойную «большую воду». Разумовский вышел к нему – неизменная куртка застёгнута до самого подбородка, капюшон накинут на рыжую голову – и присел рядом, пряча в карманы обветренные руки. Игорю и хотелось на него посмотреть, завести разговор про таинственного Олега, про то, что было ночью, но, одновременно с этим, не хотелось вообще видеть Разумовского, который внёс в его душу такой раздор. - В доме, вроде, тепло стало, так что ты отлично справился, – по голосу определить, изменила ли что-то ночь для Серёжи так же, как и для Игоря, было невозможно. Всё тот же дружелюбный тон. - Угу, – неопределенно буркнул Гром, не отрывая взгляд от горизонта. - Я там яичницу сделал, в этот раз даже не пригорела, может, поешь, пока не остыла? – осторожно спросил рыжий. - Потом, – отозвался Игорь и поднялся, оставляя кружку с недопитым кофе на скамейке. Вести диалог становилось слишком непросто. - Игорь, – Серёжа тоже встал. – Что-то не так? Пришлось повернуться и посмотреть в зелёные внимательные глаза, которые, казалось, добираются через черепную коробку до самого потаённого. Гром нахмурился, рассматривая Разумовского, который, кусая губы, тоже заставлял себя не отводить взор и не опускать голову. Покусанные губы краснеют, нечеткая граница становится ещё более размытой, и Игорь сдается первым, сплевывает и судорожно шарит по карманам в поисках папирос, трясущимися пальцами зажигает спичку и глубоко затягивается потому, что именно об этих губах он думал, пока постыдно дрочил в душе. Потому что Серёжа реальный выглядит невинно в отличие от Серёжи, который заставил Игоря стонать сквозь зубы, но эти припухшие алые губы дают слишком много пространства для фантазий. - Нормально всё, не парься, – Гром смотрит поверх макушки Разумовского и кривовато улыбается одной стороной рта. Пиздёж чистой воды, рыжий чувствует это, но кивает головой, принимая пропитанный ложью насквозь ответ. Он не понимает, что случилось с Игорем, а Гром не готов объяснять, поэтому оставляет Серёжу наедине с этим непониманием, самокопанием и поисками ответов в себе. Атмосфера на маяке становится напряженной, диалоги – короче, ограниченные бытовыми темами, карты пылятся на подоконнике в кухне. Игорь не уверен, замечает ли Серёжа взгляды, которые маячник бросает на Разумовского, сам компьютерный гений, в основном, старается не встречаться с темноволосым мужчиной взглядами. А Игорь не может остановиться, рассматривает соседа, отмечая новые детали в облике рыжеволосого парня, которые заставляют сердце биться чаще: когда Серёжа пьет, у него просто нереально красиво двигается кадык; когда Серёжа застегивает куртку, он по-детски трогательно поднимает подбородок, чтобы не прищемить его молнией; когда Серёжа готовит, он очень мило хмурится, читая на упаковках способ приготовления продуктов. А по ночам Игоря преследуют бесконечные сны с Разумовскими в разных вариациях: иногда это что-то ванильно-романтичное, иногда что-то развратно-порнографическое, иногда просто тоскливое. И каждое утро он встаёт пораньше, чтобы не столкнуться с рыжиком и успеть сбросить напряжение. Это напоминает бред, это напоминает первую влюбленность времен восьмого класса, это больше похоже на безумие, и Гром не знает, как избавиться от рыжего наваждения. Сейчас бы уехать на «большую землю», поразвлечься, чтобы усмирить разыгравшееся либидо, но бросать Разумовского боязно, осенью слишком уж продолжительными бывают ненастья. Игорь терпит, и скоро дотерпится до мозолей на ладонях. Шутки про «один раз, не пидорас» теперь звучат совсем не шуточно, Гром думает, что так низко он ещё не падал, и это пугает. Ещё больше пугает возможная реакция Разумовского. Да и как это должно вообще выглядеть? «Серый, может, мы потрахаемся, а? Я, конечно, не твой этот Олежа, но раньше никто не жаловался, хотя с мужиками у меня ещё не было, кстати, а у тебя? И вот ещё, ты очень красивый, когда спишь», – звучит как подкат от маньяка. Гром прям представляет, как после этого рыжий разобьет ему нос и вплавь пуститься к суше, потому что моторкой ещё не очень уверенно пользуется, а оказаться подальше от конченного Игорька надо. А Игорь будет стоять на берегу и орать вслед жёлтой куртке: «Да ладно, Серый, я же не пидор, хочешь, просто пообжимаемся? Возвращайся». Надо признать, что ухаживать за объектами симпатии бывший майор тоже разучился, хотя, возможно, и не умел никогда толком, девчонки сами оказывали ему знаки внимания. Эти думы очень тяготили, Игорь с каждым днём становится всё более хмурым, а Серёжа всё больше переживает, искоса поглядывая на маячника. У рыжика самого были трудности с налаживанием контактов, но ради хмурого смотрителя Анивы хотелось постараться, слишком компьютерный гений привык к компании крепкого мужчины. Пару напряженно-молчаливых недель спустя, в один из вечеров перед Игорем на стол ставят сковородку с жареной картошкой и бутылку дорогого вискаря, рядом с которой появляется разломанная на кусочки шоколадка на ложе из фольги. Гром с удивлением рассматривает щедрый по их меркам стол и переводит взгляд на раскрасневшегося от удовольствия Серёжу. - В честь чего пир? – интересуется темноволосый парень. - Так сегодня же день милиции, десятое ноября, – Разумовский ставит на стол два стакана, фужеров на Аниве не водится. – Твой праздник, вот я и решил тебя побаловать. Слово «побаловать» тут же в голове Игоря приобретает какой-то извращенный смысл, отзываясь теплом внизу живота. Бывший майор с трудом, но переключается на второе чувство, которое приятной негой расползется в груди – благодарность. Вот же рыжик, Гром мимоходом упомянул, что в полиции работал, а этот запомнил, узнал, когда праздник, стол накрыл… - А откуда такие подгоны? – темноволосый парень осторожно приподнял тяжелую бутылку за горлышко. - Да я привёз, думал, может, у кого день рождения будет или на новый год открыть, с подарками же туговато тут, – компьютерный гений смущенно выглядывает из-под волнистой после душа чёлки. – Ну как, тебе нравится? - Ага, – Игорь ведёт любовно большим пальцем по этикетке, поднимает на паренька глаза и улыбается искренне. – Спасибо, Серёг, правда, спасибо тебе. Давно для меня никто ничего такого не делал. Рыжик улыбается в ответ и тут же начинает суетиться, раскладывая по тарелкам картошку, бывшему менту достается честь откупорить вискарь и разлить его по стаканам, которые больше годятся для водяры, чем для такого благородного напитка. Сергей пытается сначала отказаться, мол, алкоголь – не моё, пить не люблю, но в Игоре включается «батя», который смотрит на Разумовского строго исподлобья и ворчит «Ну не обижай меня» и «В одиночку пить – грешно». По итогу, картошки оказывается слишком мало, они быстро всё съедают и вискарь дальше закусывается только дорогущим молочным шоколадом. «Как в школе, когда мы с приятелем в одиннадцатом классе батин самогон заедали мамкиными конфетами» – смеясь, делиться воспоминаниями смотритель маяка, наклоняясь к Серёжке слишком близко. Разумовский смеётся в ответ, откидывая голову и открывая взгляду темноволосого парня красивую изящную шею с этим охренительно притягательным кадыком. В этот вечер они много говорят, наверное, больше, чем за все прошедшие вечера. Серёжа рассказывает про детдом, про то, как заинтересовался компьютерами и программами, про свободу в интернете и массу возможностей, которые дарит всемирная паутина. Игорь травит байки про ментовскую жизнь, вспоминает родителей, Прокопенко. Всё же Рыжик совсем другой, более сложный какой-то, как шкафчик с кучей полочек: для каждой мысли своё место, чтобы можно было в любой момент достать, пересмотреть и в таком же порядке убрать обратно, но полочек так много, что сам Разумовский не может уследить за всеми. Себя Гром считает огромной бельевой корзиной: всё в одной огромной куче, эмоции и мысли, при этом тут можно и «изящную сорочку» найти, но в основном только одинокие «беспарные носки». Но есть у них с Серёжей кое-что общее: оба не сильны в дружбе, по крайней мере, как и в историях бывшего майора, ни в одной истории рыжика не упоминаются друзья. И Олег не упоминается. Игорь не знает, радоваться ли этому, но почему-то радуется. Маячник выпивает больше, чем Сергей просто потому, что компьютерному гению нужно меньше, чтобы напиться. Разумовский раскраснелся, речь становится не такой внятной, а глаза мутнеют, его немного ведёт в сторону, но он продолжает пытаться вести умные разговоры. Гром догоняется вискарём сам, пока не оказывается в той же кондиции, что и сосед. Ему умные разговоры уже не очень интересны, ему хочется дотронуться до Серёжиной шеи губами и оставить на белой коже алое пятно. Ему хочется вплетать в яркие рыжие волосы пальцы, пропуская между ними мягкие пряди, потому что он очень соскучился в этой серости по ярким и теплым цветам; ему хочется целовать смазанные губы и тонкие кисти. А Серёжа вдруг хмурится и заторможено качает головой, словно чувствует изменения в отношении маячника. - Я спать пойду, – заплетающимся языком говорит парень, и Игорь решается. Ладонь ложиться на чужую горящую румянцем щеку, большой палец проходится осторожно от подбородка вверх, до уголка губ, замирая там на мгновение, чтобы скользнуть дальше по чётко очерченной скуле с родинками. Серёжа дышит через рот сипло и пытается опустить голову, но темноволосый парень не даёт, рассматривает жадно, впитывая красоту. Вторая рука опускается на шею Разумовского, но не жестко, не с целью удержать, наоборот, загрубевшие от работы пальцы маячника скользят по светлой коже с нежностью и опаской, словно под подушечками дорогая фарфоровая статуэтка, очень хрупкая. Рыжий юноша прикрывает глаза и закусывает губу. И Игорь думает, что он ошибся тогда, два месяца назад, сказав, что парня не назовёшь красавцем, потому что Серёжа красивый бесконечно, до потери пульса. Гром впивается в губы Сергея безумно, словно от этого зависит его жизнь, целует жадно, придерживая за затылок, чувствует, как на его собственный затылок ложится прохладная ладонь, значит, всё верно, всё так и должно быть. Рыжик стонет так отчаянно, будто его отпускают какие-то тяжкие сомнения, будто он теперь свободен, и цепляется за чужую футболку, так что костяшки пальцев белеют. Игорь ловит эти стоны своими ртом, кусая смазанные губы. Сережа на вкус как виски и шоколад, как праздник, как новый год, у маячника перед глазами аж расцветают звезды салютов. Игорь никогда так не целовался, никогда не стонал в чужой рот в ответ и не облизывал чужие губы, никогда не щупал впалую грудь через футболку и не тащил за узкую талию никого в свою убогую комнатку, не прекращая целоваться ни на секунду. Сережка всё время прохладный, так кажется, когда касаешься его ладоней, но под одеждой он горячий, раскаленный, как печка у бабушки в деревне. Темноволосый мужчина заваливает паренька на скрипучую кровать и судорожно стаскивает футболку, откидывая её в сторону, куда-то, где уже раньше оказалась его рубашка. У Разумовского даже на груди кожа белоснежная и тонкая, каждую венку видно, и Игорю не терпится попробовать её на вкус, потому что она обязательно должна быть вкусной, чуть солоноватой, пропитанной морем и воздухом, как и всё здесь, на маяке. Сегодня всё иначе, не как в ту ночь, когда полетел дизель. Серёжа стонет открыто и требовательно, сжимает в кулаке темные волосы на макушке, пока Гром вылизывает его живот, выгибается гибко в пояснице и тянет за шею, чтобы поцеловать. Разумовский кажется совсем другим, не потерянным, испуганным, а решительным, открывшимся полностью Игорю и своим чувствам. Они сталкиваются зубами во время поцелуя, и это так дико, так сводит с ума, что Игорь срывается и бормочет нелепые нежности, целуя ласково бледную кожу за острым ухом и тыкаясь в рыжий висок. И ему самому это безумство нравится, нравится быть трепетным и желанным, нравится, что утягивают в очередной поцелуй, нравится, как трутся с вожделением своим пахом о его пах. И хочется чего-то такого, чего раньше не хотелось. Ладонь змеёй скользит за пояс чужих джинсов, заставляя рыжика всхлипнуть и втянуть живот. Маячник накрывает вставший член паренька ладонью и изучающее поглаживает, привыкая к тому, что теперь под пальцами оказывается не влажная горячая глубина, а что-то абсолютно идентичное его собственной плоти. Серёжка замирает, обхватив его за шею и уткнувшись носом в скулу, дышит часто и тяжело и чуть толкается членом в ладонь. Грома трясёт от возбуждения. «Хочу ему отсосать» – мечется в голове шальная мысль, и кажется, что темноволосый мужчина кончит прямо сейчас от одной только фантазии о Серёжке, который сжимает коленки и всхлипывает, цепляясь за матрас и толкаясь узкими бедрами в рот Игоря. - Штаны… – хрипло бормочет Гром, вынимая ладонь из чужого белья и непослушными пальцами пытаясь расстегнуть джинсы. – Сними, хочу видеть тебя целиком… Хочу тебя трогать и пробовать.. Серёжа подчиняется, поддается бедрами наверх, помогая справиться с молнией и пуговицей, ужом сам выскальзывает из одежды, смешно и трогательно борясь руками с одной из штанин. Темноволосый парень тоже стаскивает свои спортивки вместе с бельем, не замечая, как Серёжка краснеет, как учащается его дыхание, как юноша отводит взгляд и прижимает пальцы к опухшим от поцелуев губам. Штаны падают комом на пол, но Игорь не замечает и этого, кладя руку на бледные ягодицы, ощупывая внутреннюю сторону бедер и рассматривая рыжика жадно, потому что он впервые в жизни так безумно хочет парня. А Разумовский вдруг вскакивает, начинает метаться по комнате и шепчет что-то невразумительное, вплетая тонкие пальцы в рыжие пряди. Игорь, тяжело дыша, откидывается на подушку и наблюдает за парнем, в голове лениво и пьяно курсируют мысли о том, какой же рыжик красивый, самый красивый на свете со своими этими родинками на груди и бедрах, с поджарыми ягодицами и четко очерченными икрами. - Серёнь… – выходит умоляюще, но Грому плевать. – Вернись, Серёнь, а? - Я смазку забыл, я ведь не думал, не думал, что… – Серёжка облизывает покусанные губы и беспомощно смотрит на Игоря. – У меня давно не было, понимаешь?.. Масло! У нас же масло есть! Маячник ни черта не понимает, если честно, кроме того, что ему очень хочется, чтобы Серёжа вернулся, чтобы снова можно было трогать горячую кожу и целоваться. Рыжий выбегает из комнат и возвращается через минуту, которая кажется Игорю вечностью, с бутылкой подсолнечного масла. Бывший майор пытается встать, но Разумовский толкает его на кровать обратно, забирается на бедра, усаживаясь сверху, и откупоривает дрожащими пальцами бутылку масла. Несколько капель падает на кожу Игоря, пока Серёжа потирает пальцами ладонь, размазывая пахнущую семенами подсолнечника густую жидкость по пальцам. Рыжик чуть приподнимается на коленях, упирается ладонью Грому в живот и заводит правую руку назад, зрачки парня настолько расширились, что, кажется, будто голубые глаза почернели. Маячник не может отвести взгляд от глаз юноши, сидящего на его бедрах, до пьяного мозга не сразу доходит, что происходит. А когда доходит, Игорь подрывается и перехватывает Серёжу за талию, придерживая бережно, и осторожно опускает свою руку поверх чужой руки. Два его пальца прижимаются к Серёжкиным, толкаясь в масляную горячую узость, и рыжий стонет жалобно, опускается плавно, насаживаясь на пальцы, растягивающие гладкую плоть. Игорь успокаивающе целует острый подбородок, трется колючей щекой о выпирающую ключицу и снова заглядывает в бездонные глаза, чувствуя, как поддаются их совместному напору тугие горячие стенки. Ему кажется, что времени больше не существует, что он растворился сам в этих ласках. - Сейчас можно, Игорёчек… – шепчет Серёжа, утыкаясь своим лбом в его. – Уже можно.. Пальцы выскальзывают с лёгкостью, и темноволосый парень приставляет к пульсирующему колечку мышц член, толкается несильно, заставляя любовника дёрнуться и вцепиться в плечи бывшего майора. Головку тут же сжимает горячая плоть, и маячник не может сдержаться. Он толкается в Серёжку на полную, словно дорвавшийся до запретного плода грешник, сдавшийся, не способный сопротивляться искушению больше. Рыжик кричит и царапается, подмахивает бедрами и кусается, они трутся друг об друга, размазывая капли масла и смазку, сочащуюся из пениса Разумовского. Игорю жарко и липко, тесно и хорошо-хорошо-хорошо. Так бесконечно хорошо. Пьяный организм и возбуждение, достигшее предела, приводит к слишком быстрому, но не менее яркому от этого оргазму. За секунду до него, рыжий юноша издаёт вымученный полустон-полукрик, и Гром чувствует, как горячая сперма брызгает на его пресс, тут же размазываясь по коже. Серёжка повисает на его плече, цепляясь двумя руками за шею. Игорь кончает следом, успев выдохнуть только тихое «Куда?». Такое же тихое и полное доверия «В меня» заставляет сердце заколотиться о рёбра в бешеном ритме. Мозг словно взрывается тысячей звёздочек, а внизу живота становится приятно и бесконечно легко. Гром падает на влажную простыню, утягивая за собой рыжика, и закрывает глаза, в которых всё равно темнеет от пережитого удовольствия. Под руками гладкая горячая кожа, и Игорю кажется, что его ладони были созданы для того, чтобы гладить чужие впалые бока. Он медленно и со вкусом целует влажный висок, чувствуя, как на удовлетворенное и расслабленное тело наваливается приятная усталость. Сил хватает только на то, чтобы натянуть на них обоих одеяло и прижать худое тело ближе к себе. Уже почти провалившись в сон, Игорь чувствует, как на щеку ложится чужая ладонь, и смазанные губы мягко целуют его. Грому кажется, что Серёжкин поцелуй отдаёт солью слёз, но сил открыть глаза и проверить у него не остаётся.