Спасти Драко Малфоя

                                                                        Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца, веден был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих. (Ис 53:7)

       Драко Малфой смотрел на подвиг души своей с небывалым довольством и чувствовал уверенность в ногах — он предсказывал свое падение уже тогда, когда его отец оказался в Азкабане, и вот оно свершилось. Не произнося ни слова, он шел за аврорами. Они свернули в просторный коридор, который выглядел куда более чисто и светло, чем катакомбы, в которых располагалась его камера. Пройдя еще немного, Драко заметил массивную дверь, однако вход никем не охранялся. Свет впереди него погас — аврор погасил люмос. Шаги стихли, и Малфой мог слышать даже дыхание стоящих сзади волшебников. Ожидание чего-то неизвестного было худшей пыткой — они вполне могли оставить его стоять вот так с кучей вопросов вместо отправки в Азкабан. Драко почти стало тревожно, когда авроры выпрямились и сосредоточили свое внимание на стремительно приближавшейся к ним фигуре, но в твердой походке он узнал Кингсли Шеклболта.       Министр зачем-то последовал за ним. Он хотел лично убедиться в том, что Малфой будет доставлен в Азкабан?       Кингсли кивнул аврорам, а затем достал свою палочку. Драко не держал в руках палочку уже целый год, и видит Мерлин, он уже почти забыл, как древко отдавало теплом в ладонь, когда он колдовал.       Министр подошел к двери и поднес палочку к замку. Показалось желтоватое свечение, и поток магии проник в отверстие для ключа. Что-то щелкнуло, дверь отворилась, пропуская их внутрь. Драко начал осматриваться, но на самом деле осматривать было нечего — комната была почти так же пуста, как и его камера, за исключением стола, стоявшего прямо посередине. На столе виднелись какие-то предметы, но Драко не мог рассмотреть их, не подойдя ближе.       — Вообще, всех осужденных мы оглушаем, и только после этого перемещаем в Азкабан, но для вас я решил сделать исключение, — глухо произнес Кингсли, пряча палочку в карман.       — Весьма великодушно с вашей стороны. И все же, я не совсем понимаю, к чему такое пристальное внимание к моей персоне? Других Пожирателей вы окружали такой же заботой? — слово «других» он проговорил с нажимом, словно уличая министра в измене. В его словах чувствовался яд, но, казалось, у Кингсли уже выработался иммунитет. Министр всегда был спокоен — именно спокоен, не равнодушен. В нем чувствовалась уверенность в своих силах, в своем авторитете, и Малфой уже почти позабыл, каково это.              — Аппарировать в ту область весьма непросто, поэтому мы используем порт-ключи, — действительно, на столе лежало шесть плоских камешков, которые, вероятно, и должны были перенести их к тюрьме. Кингсли проговорил это будничным тоном, как будто пересказывал рецепт жареной утки, не обращая внимания на колкие высказывания Драко. — Я перемещусь вместе с вами, — он жестом указал на камешек, и Драко понял, что от него требуется. Подойдя к столу, он выжидающе посмотрел на министра. Шеклболт кивнул ему, и они одновременно коснулись порт-ключа.              Перед глазами тут же потемнело, а затем их выбросило куда-то, где было холодно и мокро. Драко потребовалось несколько минут, чтобы восстановить зрение, унять тошноту и сориентироваться в пространстве. Никогда еще трансгрессия не была такой болезненной, что, вероятно, было связано с его упадническим состоянием. Приземляясь, Драко потерял равновесие и упал, и только сейчас обнаружил, что насквозь промок, потому что они стояли по колено в воде, которая волнами ударялась об его ноги, окатывая тело холодными потоками. Черт возьми, никогда еще ему не было так холодно физически. Перед ними раскинулся долгий мост, об который бились волны, грозясь обрушить его в любую минуту — повезло же вести Драко в тюрьму прямо в шторм, будто сама природа воспротивилась его жертве.       Драко стоял посреди этого буйства, рядом находился министр и целый отряд авроров, но у него было такое чувство, что он оказался здесь совершенно один. Он был так далеко от дома, так далеко от тех, кого любил, далек от свободы и еще дальше от своего будущего, которое более было не в его власти. Серое небо неподъемным грузом упало на его плечи, волны продолжали бичевать его, словно осуждая за то, что он сделал, но Драко знал, это было для него непреложной истиной — он сделал то, что было правильно. Он не думал о том, как холодно и одиноко ему было все это время — шепот надвигающейся бури заглушал его мысли.       Кто-то коснулся его плеча. Министр подтолкнул Драко к мосту, и он сделал первый шаг, который дался ему намного тяжелее, чем признание своей вины в суде. Он шел вперед, продолжая подставляться под ветер, что хлестал его со всех сторон. Ступая на мост, Драко споткнулся, и это падение словно ещё раз подтверждало, что он был повержен. Он так много оставил позади, и сколько же еще придется оставить?       Каждый шаг был тяжелее небесного свода — он шел, как ягненок, которого вели на бойню. Этот мост — его тропа скорби, и он ступал по ней, чувствуя себя так, будто тернии впивались в голову. Брызги от волн то и дело били его по лицу, и Драко наслаждался этими ощущениями, зная, что больше он не прикоснется к прозрачной воде, не пробежится босыми ногами по берегу, оставляя следы на теплом песке. Он шел по мосту, не оборачиваясь и не смотря себе под ноги. Драко держал свой взгляд прямо, ощущая муки смирения, и в то же время чувствуя гордость, удовлетворение и довольство. Уже давно каждая его эмоция, каждая мысль разделялись пополам, то смешиваясь, то раздваиваясь, прямо как воды Северного моря, окружавшего Азкабан.       Наконец, он сделал последний шаг и замер напротив массивной железной двери. Магия буквально искрилась на ее поверхности, и было очевидно, что вход защищен таким количеством охранных чар, что мог бы посоревноваться с Хогвартсом. Кингсли прошел вперед и вновь достал свою палочку, поток магии проникнул сквозь невидимый барьер, после чего дверь исчезла, и перед ними раскинулся черный коридор. Министр с Драко прошли вперед, но когда он оглянулся, дверь снова появилась. «Иллюзорные чары», — подумал Драко. Теперь его мир сузился до темных пространств Азкабана.       Драко знал, что стальная тюрьма была полой внутри, лабиринт лестниц располагался по краям стен, и лишь первый этаж представлял собой длинный проход со служебными помещениями, — это он слышал от отца. На верхних этажах обитали охранники, защищенные патронусами, а дементоры то и дело парили в пространстве в центре здания. В самом низу, в огромной черной дыре, находилось их логово, и больше всего Драко не хотел, чтобы его камера оказалась по соседству. Этаж, конечно, соответствовал тяжести преступления, и Драко был уверен, что не совершил что-то такое, за что его могли подселить к дементорам, но все равно не мог сдержать нарастающую тревогу. Неужели Азкабан уже начал действовать на его разум?       — Палочку, министр, — требовательным тоном произнес аврор в темном плаще — настолько темном, что Драко сперва даже не заметил его в этой кромешной тьме. Было странно слышать такое обращение к самому министру магии, но еще более странным было то, что министр покорно протянул палочку стражнику. Аврор произнес какое-то заклинание — Драко не расслышал, какое — и протянул палочку обратно, после чего обратил внимание на него.       — Заключенный номер сорок, верно? — аврор заклинанием призвал пергамент, на котором, вероятно, были данные о Малфое-младшем. — Пожизненное заключение в камере в Северном крыле. Пройдемте за мной, — Аврор разговаривал так, будто ему не требовались ответы. Драко ожидал, что сейчас его проведут прямо в камеру, но почему-то они оказались в очередной пустой комнате.       — Раздевайтесь, — безразлично произнес аврор. Драко удивленно посмотрел на него, но почти сразу принялся исполнять приказ. Все равно ведь заставят, и, честно говоря, Драко был рад стянуть с себя мокрую одежду — его тело сводило судорогой от холода.       «Отец не врал, в Азкабане действительно убийственно холодно. Даже когда в мэноре гостил Темный лорд не было так морозно», — Драко размышлял с отстраненным выражением лица. Он старался не обращать внимание на аврора, осматривающего его, но не мог не заметить омерзение при взгляде на метку. Он слышал отрывки из диагностирующих чар, произносимых аврором, но его они мало интересовали. Разум Драко был чист, он представлял свой архив в голове — неподвижный, тихий, ящики плотно задвинуты в шкафах. Единственное, что его действительно волновало — чтобы стена, разделяющая архив, была на месте.       Ему пришлось самостоятельно надевать одежду узников, и неожиданно для себя Драко подумал, что никогда еще не носил такую безвкусицу. Эта мысль показалась ему до того забавной, что он едва не прыснул от смеха. Смеяться в Азкабане. Ужасно абсурдно.       Вообще все, что происходило последний год — полнейший абсурд.       Ему больше ничего не сказали. Никаких инструкций, правил, указаний — просто молча подтолкнули к выходу. Драко почувствовал, что на его магию наложили какие-то ограничивающие чары, но он был слишком слаб, чтобы распознать, какие. Темные коридоры Азкабана не были похожи на министерство — стены гладкие, без единого выступа. Никаких факелов — мало ли, заключенному вздумается поранить себя? Да, именно себя, потому что Драко был уверен: напасть с одним только факелом на аврора — наитупейшая затея в мире.        Он спускался уверенно, почти прогулочным шагом — так, будто шел не в свою камеру на пожизненное заключение, а в гостиную Слизерина. Они проходили металлические камеры, но Драко не слышал никаких звуков. «Заглушающие чары», — подумал он. По ощущениям, спуск занял около пятнадцати минут. Это значило, что его будут держать не на самых нижних этажах — по крайней мере, он избежал соседства с дементорами.       У него не было вещей, не было палочки, ему не дадут книг, так что ему становилось жутко от мысли, что в полном бездействии он проведет ближайшую вечность. Но он был готов к этому — знал условия содержания узников, знал регламент тюрьмы. То, что свидание с самим собой затянется на немалый срок, не стало для него потрясением. Он справится. Драко то и дело возвращался к своему архиву, проверяя, все ли полки находятся на своих местах. Сохранность его разума стала навязчивой идеей, потому что больше всего он боялся не пожизненного заключения, а сойти с ума.       — Теперь вас придется оглушить, — аврор повернулся к нему, а после короткого движения палочки в архиве Малфоя погас свет.

***

      Гермиона покинула зал суда одной из последних. Она думала, анализировала, но ни одна мысль не была достойной зацепиться за нее. Слишком мало фактов, информации, чтобы мыслительный процесс был продуктивным. Выйдя из Министерства, она заметила две высокие фигуры в форме авроров, которые тут же развернулись к ней.       — Мы уже заждались, почему так долго? — с напускным раздражением спросил Рон. Он был в хорошем настроении, в отличие от Гарри, который сейчас был мрачен, как Снейп, когда студенты задавали ему глупые вопросы.       — Ты в порядке? — легким движением Гермиона дотронулась до Гарри. Волнение и заботу она могла позволить себе только в отношении друга.       — Тебя не бесит, что он не раскаивается? Он стоял там, смотрел прямо на нас, и ему даже не было жаль.       «Вообще-то, он смотрел на меня»       — Чужая душа — все равно, что шифр энигмы, — Гермиона тут же заметила озадаченные лица. Раньше она бы разразилась длительной лекцией, но эта привычка покинула ее во время собраний Ордена, когда нужно было говорить кратко и по делу. — Я хочу сказать, что мы не можем залезть к нему в голову.       — Я видел его воспоминания. И Гарри тоже, — возразил Рон.       — То, что ты видел воспоминания, не значит, что ты читал его мысли и чувства. Даже легилименция не способна рассказать полную историю, — повисло неловкое молчание. — Что, впрочем, не делает Малфоя менее виноватым, — поспешно добавила она.       — На самом деле его должны были отправить в Азкабан сразу, еще на Британском процесе, но из-за того, что явных подтверждений его вины не было, пришлось проводить полное расследование. Малфой — хитрая гадюка, так что, скорее всего, он продумал и это. Пойдет на все, чтобы пожить подольше, — Гарри говорил с таким презрением, которое слышалось в его словах только когда речь заходила о Малфое.       — Ты правда так сильно его ненавидишь? — девушка всматривалась в его глаза, которые все больше напоминали темную бездну с яростно кипящей водой.       — А ты разве нет?       Гермиона не нашла, что ответить. Этот вопрос заставил ее задуматься, а Гермиона вообще редко задумывалась над такими, казалось бы, простыми вещами. Ненавидеть Малфоя — это как сложить два плюс два.       — Гарри, нас вызывают, — Рон указал на часы на его руке, которые мигали серебристым цветом. — Нужно торопиться.       Гарри поспешно обнял Гермиону, Рон кивнул, и послышался хлопок аппрации.       Грейнджер чувствовала себя двоечницей, которую звонок с урока спас от ответа. «Пора возвращаться домой», — быстрое движение палочкой, и у входа в Министерство никого не осталось.

***

      Снова одна в доме. Гарри редко приходил на Гриммо — вечно занят в Министерстве, работа аврора отнимала все свободное время. Гарри и Рон стали отличными аврорами. Сработавшись как напарники, они успешно справлялись с каждым заданием — скитания в поисках крестражей все же были неплохой тренировкой. Работа в аврорате сделала Рона более серьезным и ответсвенным, и эти изменения не остались незамеченными для девушек. Гарри же смог усмирить своих внутренних демонов, которые каждую ночь подкидывали ему воспоминания об умерших друзьях, об израненной Гермионе после пыток в мэноре, о разрушенных стенах Хогвартса. Теперь он занимался тем, что было для него привычно — защищал людей, поддерживал порядок и предотвращал ужасные преступления, словно надеясь искупить вину, которую сам себе же и навязал.       Чем же занималась Гермиона? Она стала личной помощницей Кингсли, занимаясь некоторыми поручениями, о которых не следовало распространяться, однако у нее не было собственных полномочий. «Мы выиграли войну, чтобы в итоге я чувствовала себя не на своем месте?» — Гермиону возмущали ее собственные чувства. Она не знала, как помочь себе, и это бесило ещё больше.       И все же, вопрос Гарри остался без ответа. Она бы соврала, сказав, что не радовалась наказаниям Пожирателей, но почему-то с Малфоем это не работало. У Драко был шаблон поведения — она выучила его еще в школе, однако его поведение в течение расследования и на суде не соответствовало ее ожиданиям.       Гермиона призвала школьный альбом, не издав ни звука и даже не доставая палочку. Она давно уже пользовалась невербальной магией, а такие простые заклинания, как Акцио, требовали всего лишь сосредоточенности и линейного потока сознания, с чем у нее никогда не было трудностей. Она открыла альбом на нужных страницах, точно зная, какие фотографии ей были нужны. Малфой был запечатлен всего лишь на двух снимках: на одном его светлые волосы виднелись позади Гарри и Рона, а на другом общем фото гриффиндорцев он стоял достаточно близко, чтобы можно было рассмотреть его лицо. Гермиона не раз смотрела на это фото, словно искала что-то в его едкой ухмылке, в остром прищуре глаз. Сложно поверить, что сегодня этот мальчик так смиренно принял приговор в суде. Его сторона проиграла, родители погибли, он остался совершенно один, но неужели это действительно сломило Драко Малфоя?       Гермиона не могла забыть выражение его лица в суде. Драко смотрел на нее пристально, словно пытаясь силой мысли достучаться до нее, что-то сказать. Стоп. Не нужно было анализировать мимику, нужно думать о словах. Разум Гермионы Грейнджер пришел в движение.       «Я пытался убить Дамблдора», — Драко Малфой никогда бы не признался в своей трусости. Более того, он никогда не был трусом. Слизеринцы хитрые, амбициозные, готовые идти по головам, но вовсе не трусливые. Он бы скорее придумал более изощренный способ убить директора, чем признался в своей слабости.        «Доказать свою преданность Темному Лорду», — я помню шестой курс. Сектумсепра в туалете. Плакса Миртл, которой Драко рассказывал о своих переживаниях. Он не гордился своей меткой, и если бы он хотел доказать свою преданность, то никогда бы не заговорил с призраком. Драко Малфой не хотел ничего доказывать, он хотел выжить.       «Я хотел убить Гарри Поттера», — попался. Это ложь, причем наглая, изощренная. Он помог нам тогда, в мэноре. Сказал, что не узнает Гарри, предостерег меня во время Чемпионата по квиддичу. Слишком много несостыковок в словах и поступках.       «Я делал то, что считал правильным», — а вот это уже похоже на правду.       «Что именно ты сделал, Драко? Ведь ни одно из твоих преступлений так и не было доведено до конца», — Гермиона выписывала все эти факты в блокнот маггловским способом, вертя карандаш в руке. Она перебирала воспоминания до тех пор, пока темнота не скрыла записи от ее взгляда. Можно, конечно, зажечь люмос, но это был чертовски тяжелый день. Ей нужен был теплый душ и немного сна.       Отложив блокнот, Гермиона неспешно прошла в ванную. Душ за десять минут, пара секунд на чары горячего воздуха — отточенная схема. Она отвыкла нежиться под теплыми струями воды, потому что расслабиться означало подвергнуть себя опасности. Беспечность — самый страшный враг на поле боя.       Она все еще чего-то боялась. Гермиона смотрела на себя в зеркало и каждый раз удивлялась длине своих волос. Ей пришлось обрезать их во время войны, чтобы они не мешали ей сражаться или не выдали ее так же, как тогда, в мэноре, но сейчас она продолжала укорачивать их, потому что не хотела возвращаться к себе прошлой — к той Гермионе, которой было интересно изучение Древних рун, а не создание контрпроклятий. К слабой Гермионе, которая не могла защитить тех, кого любила. Сила — это отсутствие сомнений, это вовремя брошенное проклятие, попадающее прямо в цель. Ее сила — в приоритетах.       Гермиона вернулась в комнату и еще раз перечитала свои записи о Малфое. Она внимательно изучала каждую свою мысль; те, что могли быть полезны, отправлялись на ее воображаемые книжные полки. Ничего толкового — слишком мало информации и уставший разум. И все же, один вопрос был достоин внимания. Она чувствовала, что если найдёт ответ, сможет вычислить неизвестную переменную.       Что же для тебя было правильным, Драко?       А что было правильным для нее? На Рождество Рон сделал ей предложение в Норе, и Гермиона отказала ему. Она не стала оправдываться тем, что им нужно время, что она еще не готова, нет — она просто не любила его. Он друг и его нужно защищать, — единственное, что Гермиона думала в отношении Уизли. Гарри ничего не сказал ни в тот день, ни после, а когда она все-таки попыталась заговорить об этом, он просто кивнул. Это было лучшей поддержкой — Гермионе было важно чувствовать, что ее понимают. Она возвращалась к этим моментам слишком часто, испытывая невыносимое сожаление и вину за свои слова, которые могли быть сказаны менее резко и в более подходящий момент. Больше всего она ненавидела ранить тех, кого любит. Все, чего она хотела от этой победы — видеть беззаботного Рона и спокойного Гарри. Ей хотелось перестать встречать тревожный взгляд Гарри на кухне посреди ночи, видеть вымученную улыбку Рона, когда тот оставался с ней наедине. Они старались жить дальше, у них было призвание — поддержка порядка в мире магии, у Гарри что-то складывалось с Джинни, а Рон был достаточно хорошим другом, чтобы быть счастливым хотя бы ради нее. Гермиона же чувствовала себя потерянной, словно Элли, свернувшая с дорожки из жёлтого кирпича.       Ей предложили преподавать Руны в Хогвартсе, но за время седьмого курса она слишком часто думала о том, чтобы сбежать. Восстановленная школа выглядела ненастоящей. Настоящими были лужи крови в коридорах, безжизненные тела в главном зале, дрожащие руки целителей и зеленые вспышки Авады, а то, что она видела сейчас — декорации. Макгонгалл твердила, что ей нужно время, чтобы прожить свою тоску, но Гермиона была уверена, что даже если собрать все время мира, этого будет недостаточно. И вовсе ей не было тоскливо. Это было липкое, тянущееся чувство, что ее обманули. Она что-то упустила, какая-то маленькая, едва заметная деталь мозаики закатилась под диван, но без нее картина не выглядела целостной. Это ощущение было на уровне инстинктов, она не могла найти ему никаких подтверждений, но, возможно, Малфой может стать ключом? Ей не нужно будет взламывать шифр Энигмы — Драко Малфой намного проще, — и не было еще такой загадки, которую Гермиона Грейнджер не смогла бы разгадать.