Новая жизнь

Вова улыбается ярко и заразительно, но Хес каждый раз отвечает едва заметной ухмылкой и тихо хихикает в ладошку. —… И я начинаю ему на пальцах объяснять, по буквам, блять! — завершает рассказ Хесус и хлопает себя по лбу, потом тянется в карман за ключами от квартиры. — Пиздец, ты долбаёб! — смеётся Братишкин, приваливаясь боком к стене рядом с дверью. — Конечно, слова он не понял, а по буквам сразу русский разберёт. — Какой же это был кринж. — А что в итоге-то? — Нихуя, я ушёл оттуда сразу же. Ну нахуй. Вова заливается смехом ещё громче, быстро скинув обувь, проходит в комнату и перелезает прямо через спинку дивана, падая на него спиной. — Как я заебался, день пиздец длинный. — Только одиннадцать, уснёшь так рано? — По моим внутренним часам сейчас семь утра. — Может шесть? — уточняет Хесус, собирая тарелки, оставленные на столе. — Может и шесть, не знаю. — отвечает Вова и переворачивается набок, подкладывая под голову руки. — Подожди, надо постелить и одеяло с подушкой, я для тебя всё новое купил. — М… З — забота. — совсем уже в полусонном состоянии бормочет Братишкин, закрывая глаза. — Блять, Вова! Не спи. — Хес подходит к нему и трясёт за плечо. — Вставай. — Ну что? Ты принёс что-то? Нет! Вот иди, принесёшь простынь, я встану. Хесус фыркает и плетётся к комоду, доставая постельное бельё, кидает его через комнату на диван, умудрившись ничего не уронить на пол, и идёт в спальню за одеялом и подушкой, которые запихнул на верхнюю полку шкафа. — Сказал, что новое, а оно без упаковки, обманщик. — заявляет Вова, перевернувшись на другую сторону дивана и зарываясь лицом в синий пододеяльник. — Так я постирал, оно же новое. — Хесус оглядывается, высматривая куда можно сгрузить свою ношу, и кладёт осторожно всё на кофейный столик. — А зачем стирать, если новое? — Не знаю, всегда так делал, мало ли где оно было. — Чистюля что ли, а такой бардак всё время в квартире. — Вова ещё зарывается носом в ткань, вдыхая запах кондиционера, когда Хес принимается спихивать его с дивана. — Уборщица приходила недавно. — Ну да, уборщица. — Да. — по тону Хесу бы ещё пальцем ему пригрозить, чтобы глупости не говорил, и Вова смеётся от придуманной картинки. — Чего ты ржёшь? — Ничего. Хесус не верит, но тот стоит на другом конце дивана, и до него не дотянуться, поэтому он хватает простынь, расправляет её и встряхивает, крепко сжимая с одного конца, другой опускается Вове на голову, и он, отфыркиваясь, хватается за него и подпихивает за край дивана. — Что ж ты делаешь? — ворчит он, видя, что Хес просто сверху простыню уложил и расправляет. — А что? — Она же у меня вся за ночь в кучу сваляется, надо её подпихивать, чтобы не съезжала. — не дожидаясь, ответа Братишкин сдвигает его в сторону и делает всё сам. — Иди лучше, подушку упакуй. Хес наблюдает, как он корячится, склонившись над диваном, и думает о том, что в складках диванных подушек куча грязи, а он туда пальцы запихивает. Он кидает подушку, и они одновременно опускают взгляды на одеяло и сверху лежащий пододеяльник, и так же одновременно указывают друг на друга. — Это тебе надо. — заявляет Хесус первым. — А я гость. — факт, с которым хуй поспоришь. — Блять, сука, ну тогда вместе? — Как мы это вместе делать будем? Встанешь с одеялом, а я на тебя пододеяльник натяну, и ты там внутри уже сам всё расправишь? — Не полезу я в пододеяльник, у меня и так башня вчерашняя. — Всё равно же спать идти, какая нахуй разница? — Вова резко вспоминает, что чертовски устал, садится на диван и принимается стягивать с себя кофту и уличные штаны. — В жопу эту хуйню короче, я устал. Растерянно Хес следит, как он накрывает свои трусы пододеяльником, почему-то за них взгляд так и цеплялся, но потом вздыхает, хватает со стола одеяло и стаскивает с Вовы пододеяльник. Братишкин зарывается носом в подушку и натягивает футболку ниже, пытаясь прикрыть свою задницу, но продолжая притворяться пиздец уставшим. Управившись с одеялом, Хесус накрывает им парня, не просто накидывает сверху, а аккуратно расправляет, следя, чтобы он весь был накрыт и не замёрз. И смущается, Вова по глазам видит, когда их взгляды пересекаются, ему бы что-нибудь сказать, поблагодарить, пошутить, улыбнуться, но он только прячет нос под одеялом и не сводит с него глаз. — Ну, спокойной ночи, типа. — бормочет Хес, выпрямляясь. — Типа… — тихо отвечает Вова и хватает его резко за руку. — А в лобик чмокнуть, мамочка? — А хуй тебе не пососать? — Можно, хотя я думал о сказке. — Спи, блять, сказочник. — ворчит Хесус и хлопает его по ладони, чтобы уже отпустил. — Чего ты хватаешься так? Больно же. — Пизда, Хес. — в ужасе говорит Вова, вытаращив глаза. — Что? — А как я тебя к постели буду приковывать, если твои дряхлые косточки лёгкой хватки не могут выдержать? — Тьфу, блять, придурок. Пошёл ты нахуй. — сердится Хесус, но начинает смеяться вместе с ним. — Совсем уже ку-ку, спи давай. — Спокойной, Хес. Вова отрубается, едва Хесус доходит до конца комнаты и вырубает свет, потом он скрывается за своей стенкой, решает, что и сам устал, и всё оставит на утро уже, поэтому просто ложится спать. Но не может уснуть, сколько не ждёт, полчаса проворочавшись, он сдаётся и залипает в телефоне, его единственные наушники воткнуты в комп и за ними идти ужасно лень, поэтому приходится заниматься просмотром какой-то фигни без звука, чтобы не разбудить гостя. Хес уже начинает понимать, как это неудобно, другой человек в доме, и в принципе он мог бы наплевать на его удобство и делать, что угодно, но не получается себя в этом убедить.

***

Организм у Вовы резко решает пройтись по акклиматизации, а то, видимо, вздумал пропустить этот пункт. И он просыпается в состоянии, словно проспал пять минут, оглядывает комнату, освещаемую лишь городом из окон, шторы почему-то есть только в закутке у Хеса, по часам же он проспал два часа, что особо ему ничем не помогло. Братишкин садится, укутавшись в одеяло, и сонно лупит глазами, теперь ему скучно и плохо, а спать совсем не хочется. — Хе-ес? — тянет он, не особо громко, но, чтобы было слышно. — Что? — хрипло отзывается Хесус спустя несколько секунд. — Спишь? — Хес спит, с тобой Саня на связи. — недовольно отвечает Хес. — Если я с тобой разговариваю, то как я могу спать? — Саня какой-то злой, позовите Лёшу. — просит Вова, улыбается, вставая, и тихо крадётся к нему. — Я имею в виду, ты не спал или я тебя разбудил? — Что тебе надо? Эй! Вова так резко плюхается к нему на кровать, что Хесус чуть не скатывается с неё на пол и оборачивается на улёгшегося на свободной половине парня, который даже свою подушку принёс. — Скучно. — заявляет Братишкин. — А тут что ли веселее? Я клоун по-твоему? Иди спать. — Ну Хес, давай поболтаем. — О чём? — Хесус зевает в ладошку и переворачивается на другой бок, чтобы быть к нему лицом, но слушать собирается, не открывая глаза. Братишкин пытается разглядеть его лицо в темноте, а потом отодвигается подальше, а то хуйня какая-то с парнем на одной кровати так близко лицом к лицу валяться. — Я весь полёт пихал сидящего передо мной ребёнка, который орал, а потом его мамаша наорала на меня. — Потом ты наорал на неё, ты уже говорил. — Тогда ты расскажи что-нибудь. — Ну… — Хес фыркает и открывает глаза, которые вдруг сверкают, поймав какой-то блик света из окна. — Сказку что ли всё-таки? — А ты знаешь? — Спекли колобка да съели, вот и всё, теперь спать? — Короткая какая-то сказка, я даже персонажами проникнуться не успел. — смеётся Вова и рыскает взглядом по его лицу, не зная на чём его лучше сосредоточить. — Бля, сейчас. — Хесус садится, потирает лицо ладонями, пытаясь прогнать остатки сна. — Ты в штанах? Братишкину почему-то становится жутко неловко. — Нет… — Тогда иди, одевайся. — Зачем? — Я сказал иди, значит ты идёшь. — М… Дедди хочет подчинения? — Вова вскакивает до того, как ему в ебало прилетает подушка от охуевшего Хесуса. — Можешь хуйню не нести, хотя бы, когда на моей кровати лежишь? — Ладно! Если до этого Хесус понял, что будет немного сложно, то теперь до него наконец доходит, что будет полный пиздец, потому что у него гостит не кто-то, а, блять, Владимир, мать его, Братишкин. Хес хлопает себя по щекам и встаёт, ему тоже нужно одеться, потом он идёт в общую комнату. — Я оделся, что дальше? — спрашивает Братишкин, ужасно взволнованный, ему только бы хвостиком ещё повилять не хватало. — Тащи нашу обувь к тому окну. — командует Хесус, пока достаёт необходимое из кухонных ящиков. — И куртку мою возьми. Вова выполняет беспрекословно, отчего-то без всех этих почему и зачем, может потому что увидел бутылку виски и заинтересовался ещё сильнее. Хесус ставит бутылку и рюмки на подоконник, забирает у него свои вещи, одевается и открывает окно. — Видишь лестницу? Братишкин видел эту лестницу ещё днём, потому кивает. — Вот, сейчас наверх полезем. — Хес засовывает рюмки по карманам, а бутылку придётся нести в руках. — Я первый? — Я первым не полезу. — заявляет Вова. — Я так и понял. Подсади. — просит Хесус, протягивая ему свободную руку, и ставит ногу на подоконник. Вова вроде хотел спросить, почему бы сначала не перелезть, а потом уже взять бутылку, но куда важнее крепко держать его за руку. Хесус оказывается на пожарной лестнице и осматривается вокруг, на ней не хватает места сразу для двоих, и Вова просто высовывается в окно. — Так, я полез, а ты за мной, но смотри, держись крепко, тут сложно упасть, поэтому не волнуйся. — наставляет напоследок Хес и лезет вверх, осторожно хватаясь за перила ладонью с бутылкой. Братишкин зажмуривается на мгновение и лезет в окно, пока не передумал, вниз старается не смотреть, а то голова немного кружиться начинает, поэтому ему приходится пялится на задницу Хеса, больше смотреть тупа некуда, реально. Когда Хесус вылезает на крышу, он довольно улыбается и вдыхает ночной воздух полной грудью, Вова хлопает его по ногам, потому что тот даже не удосужился в сторону отойти. — Охуеть. — выдыхает Братишкин, хватаясь за решётку ограждения, и разглядывает огни Манхеттена где-то вдалеке. Хес, стоящий рядом, хмыкает и сжимает его плечо, зовя за собой. — Идём. — А мы вообще можем тут находиться? — Похуй, как будто кто-то сюда придёт. — Хесус садится прямо на бетонный пол, приваливаясь к забору спиной, и ставит бутылку с рюмками. — Ты раньше так делал? — Ну… Бывало. — Понимаю, устраивал тут романтик. — ухмыляется Вова и садится с другой стороны от бутылки, но не удерживается и разворачивается, чтобы поглазеть на город ещё, тут не так уж высоко, но тут всё ещё нью-йоркская крыша. — А теперь со мной бухич. — Скорее одиночный алкогольный марафон я тут устраивал, а не романтику. — откровенничает Хесус и разливает виски по рюмкам. — Хес… М… — Вова боится спугнуть и спросить лишнего, поэтому разумно заключает, что сначала нужно выпить. — Почему рюмки? Кто из них виски пьёт? — Мне стаканы в карман не влезут. — Логично. — Ну, за встречу, да? — говорит Хесус, поднимая свою рюмку. — За встречу. Они чокаются и выпивают, даже не озаботившись о запивке или закуске. Но идёт всё равно легко, Вова занюхивает рукавом, как заядлый алкаш, а Хес расслаблено откидывается назад и пялится в небо. — Звёзд не видно. — замечает он. — В городе их никогда не видно. — отвечает Вова и в этот раз наливает сам, даже перерыв не делает. — Давай, Хес, за разбитые сердца? Хес ухмыляется, но не чокается с ним. — За упокой не чокаются. Пусть, нахуй, спит спокойно. — Аминь. — Братишкин закидывает голову и так и остаётся, только опускает рюмку, и тоже начинает разглядывать небо. — Знаешь, мне кажется, что я еблан. — Только кажется? — изумляется Хесус, но быстро натягивает на лицо серьёзность, когда тот опускает голову. — Почему? — Я упустил такую охуенную девушку, потому что я еблан. Не знаю, недолюбил, недоценил, может плохо ей со мной было. Или что… Ну, короче, я старался, но так не работает. Без любви не работает ничего, Хес. — Зато она идеально подходила. — По всем пунктам подходила. — Только смотрел на неё и не чувствовал того… Ну… Что ты там говорил? — Не чувствовал, казалось, что, что хорошо с ней и ей со мной, а потом какая-нибудь хуйня и… Всё. — Вова наливает ещё. — Погодь, не так быстро. — Хес накрывает свою рюмку рукой. — Тогда ты скажи что-нибудь тоже. Я же не прошу тебя душу вытрясти, лишь облегчить. — Я… — Хесус закусывает губу и пьёт из его наполненной рюмки. — Я где-то жёстко проебался. — Где? — На моменте, где поверил, что кому-то нужен. Нихуя не нужен. Никому, блять. — Хес… — «Ой, прости, с тобой было весело, но это не то, что мне нужно.», «Это всё было ошибкой, мы не понимаем друг друга». — передразнивает кого-то Хесус. — Нахуя я… В общем, ничего нового, всё как всегда, в мире всегда есть кто-то лучше тебя. Братишкин борется с желанием обнять его такого грустного или расплакаться, согласиться, что, наверное, он тоже никому не нужен, или выпить ещё. Выпить ещё идея самая лучшая. — Ты пиздатый, Хес. — только и говорит Вова. — Зато я живу в своё удовольствие. Нахуя мне кто-то? Если я и один… — Хес сползает по решётке вниз и ложится на спину. — Заткни меня уже, я хуйню какую-то жалкую несу, ты что не слышишь? — Ничего, говори, я слушаю. — Не записываешь там случайно? — Сразу в инсту транслирую. — Отлично. Подавись, сука, я ещё не сдох! — выкрикивает Хесус и вроде легче становится реально. — Не такой уж ты и старый. — Скорее бы уже подохнуть, что я там ещё хотел в жизни попробовать? Нахуй всё. — Эй, прекрати эту хуйню. Это не конец света. — А почему больно каждый раз как в последний? — голос дрожит и Хес понимает, что всё, вштырило, он откатывается в сторону, садится и пытается отдышаться. — Я… Не обращай внимания. Я сейчас… Он замолкает, когда чувствует чужие руки, что как змеи обвивают торс, и горячее дыхание на шее, впитавшей от пола весь холод спине становится тепло, а сердцу ещё больнее, потому что, когда жалеют, плакать хочется ещё сильнее. — Всё хорошо. — говорит Вова, укладывает голову ему на плечо и гладит по животу. — Это всё виски, ядрёный какой-то. — Поэтому я и не хотел вываливать всю эту поеботу, это же как начнёшь, оно льётся, не прекращая. — А лучше всё в себе держать? И чтобы оно потом в какую-нибудь ебанутую хуйню вылилось? Сходи к психологу что ли, а не молчи. Хес… — Кто бы говорил. Я что на идиота похож? Просто не хочу выставлять себя… — Кем? Человеком? Который может расклеиться, которому нужна поддержка? Я тебя иногда вообще не понимаю. — Не хочу быть человеком, который постоянно ноет, если мне хуёво я один с этим справлюсь. — Хесус слишком пригревается в объятиях и стряхивает Братишкина с себя. — А если не справишься? Что тогда? Зачем тебе быть в этом одному? Хес не может сдержать нервный смешок и разворачивается. — Вов, да ты ведь сам сказал. С кем я? — он разводит руками. — Никого ведь тут нет. Вова опускает голову, он и правда так сказал и возразить нечего. — А я? — А ты? А ты уедешь, Вов, через две недели, вернёшься домой с пустой головой и найдёшь себе новую девчонку, и заживёшь снова между ней и стримами. С этим тоже сложно спорить, и с собой не позовёшь, потому что видеться раз в месяц Хеса никогда не устраивало, но теперь-то вообще впервые за полгода. — Давай уже забудем. Можно же о чём-то хорошем? — просит Хесус и тянется мимо него за бутылкой, до рюмки не достаёт, потому глотает прям из горла. — Эй! Полегче. — теперь уже очередь Вовы его останавливать, но за бутылку он хватается слишком резко, и тот обливается, чуть не захлебнувшись попавшим в нос. — Прости. — Ну охуенно, Вов. — вздыхает Хес, откашлявшись, и вытирает лицо уже испачканной кофтой, задирая её и обнажая мокрый живот, по которому капли стекают от самого подбородка. — Я случайно. — Забей. Братишкин чувствует себя ещё более виноватым. А Хесус совершенно напохуй высмаркивается прямо в свою кофту. — Ты плачешь что ли? — удивляется Вова. — Дрочишь, блять. Виски из носа течёт, нацедить тебе в стакан? — Фу, нахуй. — Вот и не выдумывай, я если и буду плакать, ты этого точно не увидишь. — А я бы посмотрел. — Охуевший. — Хесус пытается расправить всю в говне кофту и не мёрзнуть от того, какая она мокрая. — Но ты прав, нет тут у меня никого, но я так всегда жил, в полном одиночестве. Общение со сквадом меня разбаловало, одно дело съездить с каким-нибудь Шевцовым или Антошей пару раз в год в другую страну, а совсем другое иметь возможность погулять с кем-то каждый день, к этому привыкаешь слишком быстро, а отучиться пиздец сложно. Тебе-то не понять, ты каждую секунду с кем-то, и оставшись один развалишься куда быстрее меня, потому что вообще не умеешь. — Это неправильно! Так… Не должно быть так. — Я не хочу быть таким зависимым. Слишком это тяжело, а бросают люди просто, я не знаю, сколько я смогу выдержать. — Зачем ты вообще уехал? — спрашивает Вова, обхватывая себя руками, хотя холода не чувствует. — Я не думал, что уже стал таким, что одиночество больше не может быть комфортным. И мне было тут хорошо первое время. Мне и сейчас здесь куда лучше, чем было там. — Сраная жизнь. Хес, пошли вниз, тебе переодеться нужно.