Что если

― Темыч, тебе письмо. Какого?.. Прямоугольник конверта ложится рядом с полупустой тарелкой. И до этого жрать не хотелось, а теперь и вовсе кусок в горле не лезет. Питон на его хмурый взгляд лишь плечом дергает. Мол, на меня не смотри даже. Ну да. Ему-то откуда знать, зачем Оксанка спустя сто лет ― полтора месяца на новой базе ― написала. Решила добавить еще пару слов к тем, что она сказала ему за все время реабилитации? Или совесть заела, что так и не попрощались нормально? Да похуй. Не то, чтобы Артема это реально ебало. Конверт так и остается на столе, когда он резво поднимается на ноги с полупустым подносом. ― Братан, ты забыл в столовке. Женька ловит его на выходе из душевой. Буквально впихивает конверт в мгновенно задрожавшие пальцы. Пиздец, конечно. Все вокруг ад и пиздец, а особенно вот такие вот… Бумага сминается в пальцах беззвучно. Пропитывается водой. Женька смаргивает чуть удивленно, хмурится, но молчит. Оно и к лучшему. Иначе Артем бы точно сорвался. Но он даже до комнаты добирается в полном спокойствии. Спасибо Юльке и Чаре ― удивительно улыбчивым и заряженным жизнью, сияющим посреди серости коридора. Артем против воли замедляется, стоит завидеть их неподалеку от лестницы. Юлька рукой машет, а Чара так и вовсе спешит навстречу ― наскакивает, крутится рядом, вывалив розовый язык. Под ладони ловко подныривает ― мол, гладь меня, чего стоишь. И Артем послушно гладит. Пропуская длинную мягкую шерсть сквозь пальцы, наслаждаясь полузабытым чувством тепла. В груди щемит, и так хочется зарыться лицом в мягкость пушистого бока и просто… ― Сегодня в конференц-зале кино крутить будут, придешь? ― Приду. Всяко лучше, чем лежать и пялиться на истрепанный конверт. Ведь не хватит духу выкинуть. Это Рус запросто мог… Юлька голову чуть склоняет, глядит пытливо. Артем растягивает губы в улыбке. Кажется, выходит убедительно. По крайней мере, больше никаких вопросов она не задает. И это просто заебись. Достаточно и молчаливых вопросов во взглядах всех встречных-поперечных. Интересно, на Лебедева когда-то там так же пялились? Или он сразу отряхнулся и… Ага, конечно. Небось так и живет с черной дырой вместо… ― Позвольте сопроводить вас к лифтам? ― Рядом с Юлькой притворяться нормальным удается на удивление легко. Подняться на ноги и подать ей, поджимающей губы в улыбке, руку, что может быть проще? Ее ладонь теплая на ощупь, и это почти успокаивает. Почти. Напоминает о другой, выскользнувшей из его слабых пальцев, стоило только впервые открыть глаза в лазарете. Оксана белая, белее больничных простыней тогда только взгляд отвела, поднимаясь на ноги. И больше не заходила. Ни разу. ― Что смотреть-то будем, принцесса? ― Матрицу. Улыбка сама растягивает губы, да и как не улыбаться, когда в ответ так сияют глазами? Вот скажи кто, что они с Лебедевым родственники, Артем бы ни за что не поверил. У того не глаза ― два черных провала, а у Юльки… У Юльки вся жизнь в них отражается. …Надо бы узнать у Пита водится ли тут контрабандный попкорн или еще что. Раз уж с драконами не складывается, так хоть трофеев притащит. А то какой из него рыцарь? Измятый конверт дожидается на столе. Только руку протяни ― но ему не хочется. Артем, блядь, мечтает, чтобы его никогда не было. Чтобы он потерялся нахер, но никогда-никогда-никогда не дошел бы. Чтобы его блядские твари разорвали ― он бы только спасибо… Что такого она может сказать после всего? Если он все равно не хочет… Приходится повозиться, чтобы порвать размокшую и вновь засохшую бумагу. Никаких канцелярских ножей. Вообще ничего, чем можно вскрыться. Это могло бы быть смешно, и по-своему было. Но если бы он хотел умереть, достаточно было бы сигануть с плаца в море. И все. Был пацан и нет пацана. Два белоснежных листа, исписанных ее некрупным, разборчивым почерком. Шаг назад, и Артем падает на кровать. Строчки скачут, пляшут перед глазами. В ночном полумраке едва ли что-то разберешь, но отвлечься, включить свет, выше его сил. «Здравствуй, Артем. Долго думала, как тебе написать, но просто не знала. Не могла. Я перед тобой очень виновата. И мне очень жаль, что я оставила тебя в тот момент, когда тебе больше всего была нужна поддержка. Не представляю себе, что ты пережил и переживаешь, но…» Никто не представляет. И никому бы он не пожелал подобного. Достаточно одного взгляда в абсолютно мертвые глаза Лебедева, чтобы понять. Другие-то, небось, не видят, а может привыкли. А Артема каждый раз пробирает. Это как в зеркало смотреть ― даром, что цвет глаз другой. Как будто это хоть что-то меняет. И если кто и мог бы понять, так это он. Да и понимает, наверное, по-своему. Если там внутри, еще осталось хоть что-то человеческое. «…Просто береги себя, Артем, раз у меня...» От кого, кому он нахер сдался? Бумага под пальцами рвется с сухим звуком. Может, и стоило дочитать ― два листа все-таки, а… Нахрена? Сейчас, спустя месяцы после того, как она ушла, оставила его, зачем ему знать, как ей хуево? А кому нет? Ну, разве что, Юльке Лебедевой. И лучше Артем будет таскать ей контрабандные мармеладки в обмен на хоть какое-то подобие жизни, чем пытаться воскресить то, что никогда, кажется, и не жило по-настоящему.