Ты не один

В полупустой облезлой питерской квартире Грома непривычно оживлённо и даже как-то… Уютно. Из дышащего на ладан ноута орёт «Уэм!», Игорь в кухне улыбается над кипящей кастрюлей, вытирает перепачканные мукой руки о фартук и возвращается к лепке пельменей. Сашка в его растянутом свитере, шортах и вязаных носках неслышно просачивается в кухню, застывает за спиной и прижимает ладони к столешнице по обе стороны от кистей Грома. — Помочь? — Мальвина утыкается носом в аккуратно подстриженные волосы на затылке Игоря и выводит подушечкой пальца на припорошенной мукой столешнице две буквы. — Это что? — майор кивает на буквы, и смутные сомнения одолевают его, что эти Шуркины художества неспроста. — Не знаю, — пожимает плечами Сашка, целует его под линией роста волос и тянется к подвесному шкафчику за сигаретами. Прикуривает, плюхается на столешницу рядом, пачкая синие шорты мукой, и тихонько подвывает старой песне. — С утра в голове вертится, — выдыхает дым, переводя взгляд на Игоря, устроившегося на стуле, и касается подушечкой пальца кончика его носа, оставляя мучной след. — Мелодия? — Гром забирает у него сигарету и затягивается. — Инициалы, — улыбается Сашка, болтая ногами в воздухе. — И ещё мелодия. Но другая, — он пытается напеть и морщит нос. — Музыкальная шкатулка. Лунная соната? — морда у него хитрая и довольная. — Саш, ты ёлку нарядил? — строго спрашивает Игорь, переводя на него укоризненный взгляд. — Я окно протёр, — посмеивается Шурик. — Нахер ёлку, всё равно к Разумовским отмечать поедем. Лучше давай сочку гранатового бахнем, — он такой лёгкий, весёлый и тёплый, такой беззаботный, что Игорю рядом с ним тоже становится теплее и легче. — Ты помнишь, что обещал мне? — но не нудеть Гром не может, потому вопрошает со всей возможной суровостью. — Не стирать цветное с белым? — Шурик изображает задумчивость, склоняя голову набок, хлопает длинными ресницами, глядя в потрескавшийся потолок, и прикусывает ноготь на указательном пальце. Свитер соскальзывает с левого плеча, яркие индиговые кудри рассыпаются каскадом, почти скрывая блэкворк на шее. Гром смотрит и думает, что Сашка прекрасен сейчас. Всегда прекрасен. — Холодно, — старается сохранять суровость, но губы сами растягиваются в улыбке. — Играем дальше? — Что курить брошу с первого января? — гадает Сашка, легко соскальзывает со стола, разливает сок по стаканам, возвращается на прежнее место на столешнице, протягивает один Игорю и снова скашивает взгляд на потолок. — Игорёш, а давай его голубой краской захуярим, как до ума доведём? — Давай, — покладисто соглашается майор, отодвигаясь; ножки стула скрежещут по старому паркету. — Но ты не отвлекайся. Ты обещал мне, что никаких новых дел до Рождества. — Никаких, — улыбается Сашка, возится на столешнице и соскальзывает, устраиваясь на бёдрах Игоря так, что они оказываются лицом к лицу. — Инициалы ещё ничего не значат же, Игорёш. — Знаю я твоё «ничего не значат», — пытается возмущаться тот, но скулы болят от улыбки, а Сашка так близко, так совсем рядом, и пахнет не смертью, не больницей — лосьоном и одеколоном Игоря. — Это сейчас не значат, а через три часа ты жмура какого-то откопаешь. — Не откопаю, — улыбается Саня, прижимаясь лбом ко лбу, притираясь кончиком носа к носу. — Не через три, во всяком случае. Нам через три к Серому ехать. Пельмени давай долепим, ну. Я жрать хочу, Игорь. А где-то за городом, Дракон, закусив от напряжения губу, пыхтит над своим сокровищем, с интересом следящим за иглой, оставляющей аккуратные извилистые линии на коже. И ведь даже не пикнет, змеёныш! Разве что, иногда нахмурит идеально очерченные брови, или отвернётся, уставившись на обалденнейший пейзаж за окном зимнего сада. — Ещё пару завитков, Золотко, — успокаивает Вад, поглаживая уже законченную вязь тату на другой ноге. — Ты охуенно прекрасен, Алташ. Твои ноги! Бля! А нам точно ехать к Волковым? — хрипит он, сглатывая голодный ком в горле. — К Разумовским, ты хочешь сказать? — улыбнувшись, поправляет Алтан. Вадик усмехается, но молчит, накрывает вязь салфеткой и заливает антисептиком. Цветочек протяжно глухо стонет, откидываясь на подлокотник дивана, и прикрывает глаза. Дракон улыбается, промакивает припухшую кожу с золотыми вензелями и невесомо целует колено. — Ты такой красивый у меня, — шепчет он, заглядывая в искрящиеся смешинками глаза Алтана. Рядом жалобно мяукает страшный лысый котяра, напоминающий бескрылую летучую мышь, запрыгивает на диван и нагло мостится на груди Дагбаева. Урчит, зыркает на Вадима осуждающе и отворачивается к нему жопой. — Змейка, давай попросим Волка хоть свитерок ему связать, что ли? — на лице Дракона отражается презрение, смешанное с жалостью. — Оно хоть и страшное, но всё равно живое. Жалко же. Мёрзнет… — Вадя, — улыбаясь, тянет Алтан, сгибая ногу в колене, — тушуй цветы. Нам ещё собираться. Мне нужно волосы уложить. Вадик улыбается, встаёт с насиженного места, наклоняет лампу ниже, наливает Цветочку красного вина, передает вишневую электронку и принимается тушевать. Работы ещё часа на три, и утром клятвенно пообещал закончить сегодня. Мужик сказал — мужик делает. Сегодня — так сегодня. Завтра Новый год. Тем временем Серёжа, сдувая рыжую прядь, настойчиво падающую на глаза, придирчиво смотрит на ёлку. Вроде и хороша, и вся усыпана чупиками, фереррками и рафаэлками, и гирлянда в три слоя — здесь Птиц стоял намертво и вышел победителем, — но что-то ускользает. Один штрих, но без него не складывается нужная картинка. — Леж! — восклицает Серый, счастливо сверкнув васильковыми глазищами. — Вот я дятел! Звезда же! — Что, звезда моя? — глухо отзывается Волк из кухни, явно занимаясь приготовлением очередного шедевра. — Да не я звезда! Прицепить нужно! — орёт Серёжа, выуживая из коробки с игрушками сверкающую макушку. Вертит в руках, примеряясь, и решает, что без помощи Олега не обойтись. Да и Волк в фартуке у плиты — слишком соблазнительное зрелище, к тому же, гости ещё не на пороге, поэтому самое время ненадолго прерваться. Положив звезду обратно, Серый, сияя во всё веснушчатое лицо, мысленно объявляет охоту на Волка и весь подбирается, незаметно просачиваясь в кухню. Ему и стараться не нужно, чтобы быть беззвучным — ещё не до конца оправившись после почти полугода психушки, он так и не наел жирок, как Олег ни старался, и разве что костями не гремит — ломкий, тонкий и звонкий, как хрустальная статуэтка. Но Волк, конечно же, чует. Чует, но подыгрывает, продолжая увлечённо взбивать сливки для десерта. И только когда ладони Веснушки нагло забираются под фартук, а сам он жмётся, притираясь со спины и урча что-то неразличимое на ухо, Волк медленно разворачивается — как есть, с миксером в руках и искрящимися смешинками в глазах. — Дай лизнуть! — хрипло выдыхает Серёга в улыбающиеся губы напротив, и сам не понимает, когда и как Волк утягивает его в поцелуй. Ведь это он охотник! Почему снова?! Башку ведёт у обоих. Что-то сбегает на плите, с венчиков капают талые сливки, за окном метёт снег, и кто-то громыхает в комнате. Последнее Серого немного напрягает, он ёрзает в руках Волка, но лишь сильнее притирается, чувствуя бедром явную заинтересованность Олега в продолжении. Но что-то вновь грюкает, падает, теперь уже привлекая внимание и Волка. — Ёлка? — выдыхает он в поцелуй, вжимая Серого в столешницу. — Птица, блядь! — орёт Разумовский, растерянно глядя на Олега, и тут уже оба несутся в гостиную, пытаясь отвести беду. А спустя мгновение охуело замирают в дверном проёме, не понимая, орать или умиляться. Птиц, ероша оперение и поддерживая Балора за голени, что-то рокочет восседающему на шее Кошмару, пока тот, согнув бедную верхушку ёлки дугой, пытается присобачить звезду, которая нихрена на неё не лезет. Чупики градом осыпаются на пол, у ёлки неожиданно начинается линька, и вся она подозрительно скрипит, будто… — Стоп! — рявкает Серёга, и верхушка из рук Балора выскальзывает, выпрямляясь стрелой. — Ну вот! Я же почти насадил, — пожимает плечами он, укладывая звезду на макушку Птице. — А чё? А мне нравится! — ржёт Волк. — Добавить огоньков, покрасить пернатого в зелёный — и ёлочка гори! Серый тоже ржёт, и только Балор подозрительно заинтересованно косится на Птичку, явно размышляя над предложением Волка. — Э, нет! У нас через три часа гости! Звезду — на ёлку! Чупики… — и тут Серый зависает, как поймавший вирусняк комп. Ну, не вешать же их обратно? К тому же, сорвавшихся леденцов четыре, и если поделить поровну, то Серому два, пернатому с бесёнком по одному. Ведь Лежа не ест… — М-да. Я готовить. А вы тут. Заканчивайте, — улыбается Волк, потирая висок, и думает вернуться к готовке — здесь ему ловить пока нечего. Только тихое сопение из странной коробки у дивана, которой раньше, Олег клясться готов, в хате не было, вынуждает его тормознуть. — Это… — Волк медленно подходит ближе и тычет в сторону сопящей коробки пальцем, не торопясь открывать — живя с Серым и его неуравновешанными питомцами, нужно быть готовым ко всему. — Это?! — шелестя обёрткой и сунув за щеку леденец, счастиво лыбится Серый. — Это почти как ты, только беленький, и с голубыми глазами, как у меня! Это твой… Это наш… — лепечет Серёга растерянно, потому как думал подарить щенка иначе. Но коробка распахивается сама, являя присутствующим очаровательную мордаху двухмесячного хаски. Пушистый комок сладко зевает, высунув бархатный розовый язык, выкатывается в буквальном смысле из своего гнезда и, смешно перебирая лапами, катится прямо к охуевшему Волку. — Серый… Это же… Это! — Это наша сбывшаяся мечта, Волче! Олег слушает тихий смех Серого, восторженное щебетание Птицы и возмущенный голосок Балора, наливая в блюдце молоко для мелкого, и думает, что до одурения любит Серёжу со всеми его монстрами впридачу.