письма одной охотницы

[химеко/кафка] У Химеко пламенные волосы, пламенные губы и пламенная страсть. Кафка сцеловывает с них сладкую вишневую помаду, путаясь в волосах. И она жжется. Оставляет ожоги, вылизывая голые ладони, которыми хочется касаться. Касаться, даже если волдыри вскочат, шурша по нежной-нежной коже, похожей на лепестки роз. Кафка принимает ванну с такими, иногда. Когда очередной ухажер подарит букет, в надежде на что-то. Таким надеяться не на что, только на пули и свинец. Химеко слишком хороша и для того, и для другого. Она пахнет металлом ладоней, горьким привкусом кофе, если укусить открытое плечо. Кафка приносит эти букеты Мурате Химеко, делая реверансы и ласкает бедра в широкой скульптурной ванне на золотых ножках. — Это неправильно, — Химеко обжигает своим пламенем, режет своим лезвием и оставляет шрамы на открытой коже. Кафка убирает волосы с её плеча, мягко сцеловывая цветочный привкус. — В нашем мире все неправильно, привыкай. Даже если привыкнуть никак не получается. [блэйд/кафка] Блэйд не кусается — Блэйд хороший мальчик, которого ты треплешь по волосам, а он смотрит пустыми глазами. У него в голове заела одна и та же пластинка, которую он шепчет тебе в кожу. Трое должны заплатить. Или как там было. Кафке плевать. Ей плевать, пока силы держат мару Блэйда в узде, она горячей кровью поднимается выше. А ещё с Блэйд(ик)ом очень весело. Так весело, что до хохота, что в ответ хрипами и кровавыми полосами от ногтей по спине. Настолько, что сжать волосы на затылке и тот не ответит. Если не прикажешь — если приказать, то безвольная кукла обратится безжалостным убийцей, от того, что убивали его много. Убивать его тоже весело. Убивать его любовью, разрастающейся в желудке, как мара. Вырывать ему сердце, вырывать последний вздох. Чтобы Блэйд замер на кровати ничейным трупом, а потом сделал новый вздох трепетом расшитых пулями легких. Первый вздох младенца. Кафка очарована. [фусюань/кафка] — Я знала, что ты придешь. Конечно, Фу Сюань ведь все знает. Она видит будущее, перемешанные отрывки, направляющие Лофу по верному курсу. Её глаз, раскрывающийся подслеповатым котёнком, видит истину. Кафка видит истину в смятых простынях и оставленных пальто. Она видит истину в коробках конфет, которые ей оставляет Фу Сюань и смазавшейся помаде. Истина в теле. И в вине, которое хочется слизать. Истина в пулях, останавливающихся в миллиметре от провидицы. Фу Сюань думает, что учла это. Учла пальцы по бедру, поднимающиеся выше. Она учла столетия эволюции человеческих желаний, понятия «романтика». Развитие в литературе. Но не учла, что Кафка тоже это видела. Рассказами о космической пыли, неудачливых Ромео и Джульеттах. Может быть, учитывала чужой опыт, как правильно ухаживать за такими высокопоставленными лицами. Такими отпетыми скептиками, полагающимися лишь на предсказания в своих маленьких хрупких скорлупка всезнания. — Я знала, что ты позовешь. [элио/кафка] Элио мурлычет, стоит коснуться его волос, проводя сквозь них пальцы. Поддается ближе, выгибаясь. И смотрит. Остро. Будто одним взглядом собирается, как ложкой, выковырять все нутро. Потому что Элио знает Кафку. Знает её желания, её прошлое. Каждое её действие до, и после. То, что с ней будет дальше. Он не рассказывает, но в его голосе нет грусти. Элио не умеет грустить — своим даром он видит разрушающиеся планеты, взрывы сверхновых и космических станций. Видит, как погибают люди. Как они рождаются вновь первым криком. И сдается, стоит лишь погладить его по волосам. Стоит Кафке одурманить его запахом, отгоняя навязчивую мигрень. Её поцелуи, как таблетки, к которым слишком быстро привыкаешь. Для знающего, что будет дальше, человека. Кафка улыбается нежно. Она не боится того, что будет дальше. Это в ней Элио нравится — трезвость ума. — Мир уже спасен сегодня, можешь отдохнуть, — и её мелодичный шепот, отзывающийся стонами тысяч звезд в тысячах вариаций. [стелле/кафка] — Останься. Стелле всегда была похожа на маленькую собачку — её надо держать за шлейку, чтобы не сбежала и ласково чесать за ушком. Она, как и прочие собачки, верно ждала хозяина, обращаясь подобием Хатико. Смотрела грустными большими глазами, ведь никто более не останавливал её от поползновений к мусоркам. Хваталась за одежду, смотря сверху вниз со стороны своего роста. Рост Стелле нравился Кафке. Было что-то особенное в высоких девушках, отчаянно смотрящих. Отчаянно желающих, почти умоляющих, но никогда — вслух. Лишь изредка. Пальцами под юбкой, ответными укусами в шею. Стелле была хорошей девочкой, когда касалось спасения вселенной. И плохой, когда надо было выразить свои чувства. Но у них разные пути. Разные роли в спектакле, которые не должны переходить на другие тонкие плоскости и материи. Вряд ли девочка с ядерной бомбой внутри осознает, насколько разрушительна может быть любовь. — Мы ещё увидимся, милая. Не скучай.