Но что, если тяга делать зло...

Колеса телеги мерно постукивали по неровной дороге, периодически проваливаясь в маленькие ямки, тем самым заставляя ленно развалившегося на куче сена юношу подпрыгивать на выбоинах и ойкать. Весь в белом, с мягкой улыбкой и золотисто-карими глазами — он мигом понравился старому вознице, представившись странствующим монахом, — юноша сейчас жевал маньтоу, аккуратно прикрывая рот рукавом. — Куда путь держите, господин даос? — осведомился возница, периодически бросая взгляды в сторону попутчика. — Куда ноги поведут, господин. Я давно покинул храм и с тех пор путешествую по свету... Где найду пристанище, там и хорошо. — доев маньтоу, монах повалился на пышущий жаром стог. В тёмных волосах мигом запутались золотые соломинки. — Господин, а это что? Возница обернулся — в руках юноша держал потрепаный свиток. Разглядев надпись на нём, старик махнул рукой: — А, да так, мусор. Список богов и непревзойденных демонов. Мне он не нужен, так что если вас заинтересует, уважаемый, можете забрать. Юноша отнекиваться не стал — мигом развернул заинтересовавший его свиток и стал негромко, но отчетливо, скользя тонким белым пальцем по иероглифам, зачитывать отрывки. Слушая ровный, хорошо поставленный голос, старый возница изумился про себя резкой язвительности, которой хватило бы пронзить бога сотней мечей при личной встрече, периодически проскальзывающей в словах, подобно ядовитой змее обвивающей каждую интонацию. Тут монах добрался до непревзойденных — его голос тут же смягчился, зажурчал весенним ручейком: — Хм, Собиратель Сердец в Кровавом Раю: демон войны, дух поветрия, несущий неудачи... Какая точная характеристика! Монах смеялся, но в его голосе звучала холодная сталь, подобная кинжалу убийцы и столь же смертоносная — услышав её, старик втянул голову в плечи, ощущая, как по спине бегают мурашки, и уставился на дорогу, не рискуя даже осторожно взглянуть на пассажира. Оттого, увлечённый тягостным чувством, возница пропустил пробуждение второго путника, до того дремлющего по другую сторону стога. — Думаете? — монах еле заметно вздрогнул, поворачивая голову и сталкиваясь глазами с чужими — непроницаемо-черными, горящими почти детским любопытством и доброй усмешкой. Незнакомец откинулся на сено, улыбаясь кончиками губ и широко, кошачьи зевая. — Не читайте эти свитки, господин. Это домыслы народа, правды в них нет. — пока неожиданный собеседник говорил, монах внимательно осмотрел его — напротив сидел юноша, на вид немногим младше самого путешественника. Чёрные пряди небрежно выбивались из длинного хвоста, на алых как клён одеяниях остались соломинки и дорожная пыль. Попутчик был одет богато, но просто, из добротных тканей, без лишних украшений, кричащих о роскоши. Заметив чужое внимание, юноша без стеснения улыбнулся, подпер щеку ладонью и поинтересовался: — Кем будет уважаемый даос? Куда путь держите и зачем? Монах улыбнулся, складывая ладони в приветственном жесте. — Амитабха, юный господин. Этого монаха зовут Се Лянем, он странствует без особой цели, распространяя своё учение по свету. Юноша кивнул, представляясь в ответ: — Я из купеческой семьи, третий сын. Покинул дом, чтобы набраться опыта. Вы можете звать меня Сань Ланом. На пару мгновений повисло молчание. Уютное, будто обволакивающее собой все органы чувств, оно, казалось, тяготило монаха, и он поспешил его развеять: — Не желает ли Сань Лан посмотреть на мои навыки в действии? Лежащий на сене заинтересованно приподнял бровь, получая в ответ простое "погадаю", и послушно протянул свою ладонь новому знакомому. Тот внимательно заскользил золотыми глазами по линиям судьбы, хмурясь. — Сань Лану предречено в скором времени встретить того, кого давно считал потерянным навсегда... Если только эта судьбоносная встреча уже не произошла. В его жизни было много печалей и невзгод, но он отринул свое прошлое и теперь оно его не тяготит. Вместе с новыми встречами в жизни Сань Лана произойдут и многие удивительные перемены. Ты удивительно везучий человек, и пусть грядущий путь перед тобой неизведан и опасен, ты пройдешь его с честью и обретешь множество новых знакомств. Купеческий сын удивленно моргнул - в черных глазах на пару мгновений мелькнула печаль, и тут же растворилась подобно закатной дымке. — Что ж, благодарю уважаемого даоса. Могу ли я в качестве благодарности предложить ему пристанище на эту ночь? Монах согласно качнул головой и спокойно ответил: — Буду безмерно благодарен. — Я знаю один заброшенный храм. Не большой, но довольно уютный — я уже прибрался там, так что если уважаемого даоса не стеснит моя компания и скромность моего временного прибежища... Юноша благодарственно кивнул, складывая руки перед собой: — Если вас не затруднит. — Чудесно! - Сань Лан расплылся в счастливой улыбке, после обратился к вознице, доставая из кармана пару медяков. — Господин, остановите тут. Вот плата за проезд. Старик протестующе махнул было рукой, но юный купец был настойчив — под таким напором сдался бы и сам Верховный Бог, Цзюнь У. Стоило телеге остановиться, как монах грациозно соскочил с неё, склонился в поклоне и тоже протянул вознице плату — только не медяки, а ещё теплую маньтоу. — Денег у этого скромного даоса нет, потому могу предложить только это. Не отказывайтесь, господин, я вам безмерно благодарен за то, что подвезли. Старик несколько растерянно покачал головой, но булочку все же принял. Произнеся напоследок благословение на лёгкий путь, монах устремился за попутчиком, уже скрывшимся за сенью алых деревьев... *** Когда впереди и в самом деле возникает маленький домишко, Се Ляню хочется хихикнуть — видимо, от иронии ситуации... Впрочем, храм выглядит чисто — видно, что изнеженный купеческий сынок не такой-то и изнеженный (а ещё у изнеженного купеческого сынка руки с характерными мозолями, какие появляются только от долгого и усердного пользования мечом, выправка военного и движения кошачьи-мягкие, полные невесомого достоинства и немеренной силы. Се Лянь прячет колкую ухмылку в золотых глазах и скромно разглядывает чужое пристанище) — дверь явно новая, на скромном алтаре курятся благовония, только табличка над дверью странная — в этом адским месиве иероглифов Се Лянь находит знакомое «храм», «каштан» и почему-то отрывки молитвы об отведении демонов от домашнего очага. Заметив чужое любопытство, Сань Лан небрежно поясняет: — «Храм Водных Каштанов». Я знатно расстарался над этой надписью, но никто из приходящих отчего-то не может её прочесть. Монах вздергивает бровь со всей доступной его мягкому облику иронией, замечая игривые смешинки в черных глазах, и удостовериваясь в том, что Сань Лан точно отдаёт отчет причинам, по которым никто не может прочесть название, но ничего не говорит, благодушно щурясь. —Гэгэ нравится? Это гортанное, бархатистое «гэгэ» вводит Се Ляня в ступор, смущает почти до алеющих щек, но он на то и демон, чтобы подхватить эту игру и ответить со смешливой язвительностью: — Весьма сносно, диди. Теперь тушуется Сань Лан, но почти неуловимо, едва-едва краснея кончиками ушей и отводя в сторону непроницаемо-черные глаза. Повисает молчание — не неловкое, а спокойное и размеренное, как биение сердца спящего. Такое молчание не хочется нарушать, хочется спрятать в ладонях и держать ближе к телу, но Се Лянь ощущает почти нестерпимую тягу сказать что-то, разрушить этот внезапный комфорт, который не должен проникать под рёбра и в небьющееся сердце при диалоге с первым встречным. — Какому божеству будет посвящён храм? Сань Лан лениво-недоуменно пожимает плечом, морщит нос. — Не знаю. Кому хочет посвятить его гэгэ? Демон заминается, коротко вздрагивает, мысленно начинает перебирать в голове всех, кого знает. На ум идёт только дружок Ши Цинсюаня — как там его, Хэ Сюань? Но от мук выбора его спасает сам Сань Лан — он замолкает на пару секунд, мнётся, не зная, стоит ли говорить то, что вертится на языке, но все-таки произносит: — Как насчёт Бога Войны, Увенчанного Цветами? Это имя звучит громом небесным — безжалостно рвущим сердце и не щадящим бренного тела. Се Лянь застывает, как вкопанный, ощущая, как мёртвое тело чуть потряхивает. — Этот бог исчез восемьсот лет назад, гэгэ, наверное, и не знает его... Демон коротко взмахивает ладонью: — Знаю. Разве он не был с позором изгнан с небес и постепенно забыт в веках? В глазах Сань Лана читается иррациональная, почти детская обида, каковая не должна возникать в глазах купеческого мальчишки, знающего слишком много, и Се Ляню почти хочется крикнуть ему в лицо: «Где же ты был восемьсот лет назад, когда меня свергал с небес мой собственный брат, пронзив сердце мечом?! Когда на шею надели оковы бессмертных — кангу?!» — лишь бы эта обида, будто почивший в сухих словах летописей принц был для юнца кем-то важным, стёрлась. Но Се Лянь молчит, прячет бушующий смертоносным жаром пожар в золоте глаз, чуть-чуть опасаясь, что огонь выжжет ему сетчатку, и равнодушно бросает: — Что ж, как знаешь. Этот скромный даос — лишь песчинка на тропе неудержимой судьбы, не ему влиять на твои замыслы. Демон в монашьем обличьи хмурится, губы кривит, но больше своё дурацкое раздражение ничем не выдает, только дверь за собой закрывает как-то слишком стремительно. Сань Лан за его спиной смотрит немного растерянно, меж пальцев крутит коралловую бусину на тонкой косичке волос цвета воронова крыла, пока в непроницаемо-черных глазах не мелькает отблеск мимолетного осознания.