Однажды...

      — Заплети мне что-нибудь.       Ты смотришь на своего мейтсприта в попытке взглядом определить, всерьёз ли он. Дело даже не в том, что ни разу до этого Аздажа не заплетал свои волосы, из-за чего ты периодически находишь их в своей еде, так что, наверное, тебе стоит поблагодарить его за то, что он наконец-то решил хоть что-нибудь с этим сделать. Дело в том, что он просит об этом тебя. Тебя, которая могла бы этой самой расчёской, которую он тебе сейчас протягивает, проломить ему череп. Но ты, конечно, этого не сделаешь.       А потому ты послушно берёшь расчёску, вы усаживаетесь на разворошённой постели — вы так и не определились, чья очередь заправлять её — и тебе приходится пораскинуть мозгами над тем, а как вообще причёсываться. Сама ты не утруждаешь себя уходом за волосами — стянула в хвост и готово. Пусть скажет спасибо, что ты их хотя бы от чужой крови отмываешь. Хотя если бы ты забралась в постель с немытой после задания головой, он бы так долго возмущался, что это скорее уж тебе надо сказать самой себе спасибо за то, что ты её моешь, но таким образом эта мысль окончательно теряет смысл, так что ты принимаешь решение перестать её думать.       — Проблемы? — заметив твоё замешательство, говорит Аздажа. В его голосе слышна усмешка.       «Да, с тем, что ты сраная Рапунцель!» — сказала бы ты, если бы на ум тебе не пришла мысль о том, что он, скорей всего, ответит «а что, ты так сильно хочешь освободить меня из башни?», что ты бы, конечно, сделала, но ему об этом знать не надо. Ну, или если бы хоть кто-то из вас знал двоих, кто или что такое Рапунцель. В любом случае, чтобы не давать ему больше поводов для ехидных комментариев, ты принимаешься за дело.       В этом были все вы. Собираешься с вечера пораньше сходить в магазин, а он обнимет со спины и не отпустит, пока не пообещаешь захватить и баночку его любимой газировки. И ты, несмотря на то, что могла бы легко вырваться из его хватки, всё равно говоришь, что купишь, и действительно покупаешь. А по приходу кидаешь банку ему. Не поймает — его проблема, но ты, конечно, всегда убеждаешься, что он её поймал. Хотя с его-то псионическими способностями было бы удивительно, если бы он её не поймал.       — Ауч! — вздрагивает Аздажа, когда ты случайно дёргаешь его волосы.       — Ну, а кто виноват, что ты такая неженка? — резко отвечаешь ты. Но после паузы добавляешь: — Не очень больно?       — Нет, не очень. Но всё-таки давай поосторожней.       — Ну, и расчёсывайся тогда сам! — говоришь ты и продолжаешь причёсывать его.       Ты вообще часто говоришь ему то, чего совершенно не имеешь в виду. Так проходят все ваши ссоры: вы говорите друг другу плохие вещи, даже если не вкладываете в них никакого смысла, потому что это всё-таки ссора. А потом вы миритесь и извиняетесь за всё, хоть никто из вас и не имел в виду то, что сказал, и вы оба это знаете. Вы вообще очень следите за словами и ни в какой ссоре бы не сказали ничего, что может действительно задеть.       У вас и вовсе не было бы поводов для ссор — думаешь ты. Просто он иногда ведёт себя как придурок и начинает закатывать истерику, а ты начинаешь закатывать истерику в ответ, потому что тоже можешь. Но ему ты, конечно, скажешь, что это он первый закатил истерику, а он тебе, конечно, ответит, что нет, это всё ты. Потому что, как известно, отрицание закатывания истерики — явный признак закатывания истерики. А ещё потому что вы оба слишком гордые и драматичные для подобного дерьма.       На этом моменте твои пальцы в очередной раз запутываются в прядях — плести косы тебя никогда никто не учил. Волосы рассыпаются в твоих руках и путаются, хоть снова берись за расчёску. Неудавшуюся косу, ожидаемо, приходится распустить и начать заново. Но ты не сдаёшься, потому что чёрта с два ты в присутствии Аздажи признаешь, что такое плёвое дело, как плетение кос, способно тебя одолеть.       — Я доплету эту чёртову косу и придушу тебя ею, — гневно бормочешь ты. Он лишь посмеивается в ответ.       Так вы и живёте, как будто на двух чашах весов. Находясь на одном уровне, постоянно пытаетесь создать видимость того, что кто-то из вас ниже, а кто-то — выше, во что вы, конечно, не верите, но всё равно стараетесь переплюнуть друг друга. Ты почти уверена, что весы работают как-то не так, но тебе не хочется придумывать другую метафору. Особенно учитывая, что всё это ты думаешь про себя. Не читает же кто-то твои рассуждения прямо сейчас, так что перед кем тебе оправдываться?       Как бы там ни было, все эти сопернические ритуалы были вашим странным, но рабочим способом проявлять заботу и давать друг другу стимул становиться лучше. Но «лучше», конечно, не в том плане, чтобы стать порядочными троллями и перестать брать заказы на убийства. Этого у вас, само собой, не отнять.       — Готово, — наконец говоришь ты, с третьей попытки завязывая бантик на конце косы. Она получилась кривоватой, некоторые пряди торчали, но когда Аздажа повернулся, чтобы поблагодарить тебя, ты не смогла не отметить (про себя, конечно), что он даже так выглядит прекрасно.       — Спасибо, милая! — произносит он и тянется к тебе, чтобы поцеловать в щёку. Ты стоически это вытерпливаешь.       — Больше в жизни ни о чём таком меня не проси, — отзываешься ты, стараясь, чтобы твой голос звучал сурово и угрожающе. Получается у тебя, на удивление, хорошо, хоть и недостаточно, чтобы он повёлся на это.       — Ну и ладно, всё равно с распущенными лучше.       В то же время у себя в голове ты думаешь о том, что будь в его косу вплетены цветы (ты этим, конечно, заниматься не будешь), он смотрелся бы ещё лучше. Ну, или ты подумала бы об этом, если бы это не было ещё одной отсылкой на земную культуру, о которой ты ничего не знаешь. И ещё больше ты не знаешь, как эта мысль вообще взялась у тебя, если на то пошло. Но есть одна вещь, которую ты знаешь наверняка — Аздаже ты ни о чём из этого не скажешь, а то ещё зазнается, придурок. Ты уже заучила все варианты такого диалога: за «ты красивый» всегда следует «я знаю», «ты мне нравишься» всегда приводит к «а кому нет?»       Ты уже хочешь молча покинуть комнату, как вдруг…       — Я люблю тебя. Так. Что-то пошло не плану. Ты определённо не собиралась этого говорить.       — Я тебя тоже.       Ты застываешь. Послышалось? Там точно было не «я тоже люблю себя»? Но прежде, чем ты успеваешь сообразить, что делать в такой ситуации, Аздажа заговаривает вновь:       — Ну что ты, как неродная. Не первую же вариацию встречаемся.       С этими словами он тянется к тебе, ваши лица сближаются, ты кладёшь руку ему на затылок, запуская пальцы волосы и…       — Эй, держи руки при себе, опять ведь всё взъерошишь! Кажется, ты всё-таки придушишь его сегодня.