Сердце императора

      Тэхён мрачно смотрит на линию горизонта. Солнце опускается ниже. Еще один день без Чонгука.       — Не расстраивайтесь, — раздается позади голос Чимина, который следит за тем, как слуги расставляют яства, — он скоро вернется.       — Я знаю, — сухо замечает Тэхён.       Да, конечно, Чонгук — не птица в клетке, и у того полно своих обязанностей. А его день рождения уже завтра. Просто Тэхён не ожидал, что именно в этот день Чонгук будет отсутствовать. Этот праздник он недолюбливает. По той простой причине, что его главный подарок, тот человек, с которым он бы так хотел провести весь день, уехал по государственным делам.       — Я знаю, — еще раз говорит он. — Ведь я его отправил. Навести порядок в провинции…       Он с сожалением смотрит на записку которую утром принес гонец.       «Ситуация сложнее, чем мы думали. Я вернусь с вестями не раньше следующей недели. Не скучай по мне и смени это печальное выражение на своем лице на что-то более приятное. Я знаю, что ты хмуришься. Я делаю точно так же, супруг мой. Чем дольше разлука, тем слаще встреча, помни об этом».       Чонгук отправлял ему и записки более развязные. Например, описывая, что и как именно мечтает сделать по приезде.       — Не печальтесь, мой император, — мягко говорит Чимин, и Тэхён, даже стоя к тому спиной, слышит в голосе улыбку.       Он никогда не относился к Чимину как к слуге в полном смысле этого слова. Сложно относиться как к слуге к человеку, которого знаешь с детства. Воспитатели всегда ругали их вместе. И Тэхён всегда того защищал, закрывая Чимина собой, когда воспитатели хотели всыпать им за проделку. Возможно, поэтому именно Пак Чимину позволено немного больше, чем всем остальным.

***

      День рождения наступает неминуемо. Тэхён просыпается ни свет ни заря. Абсолютно разбитый, невыспавшийся, зарывается лицом в вещи Чонгука. Да, они теперь пахнут одинаково. Так все говорят. Но от себя он этот аромат не чувствует. А вот от вещей Чонгука вполне, и так ему спокойнее, присутствует ощущение, будто его муж дома. Просто где-то во дворце.       Без Чонгука и правда весь свет словно не мил. Ему сложнее открывать глаза, и даже если он спит достаточное количество часов, ощущение того, что он разбит и бессилен, не покидает его до самого вечера, пока не приходит пора отходить ко сну.       В Чонгуке его сила. И в Чонгуке же его невероятная слабость, которую, однако же, он бы ни на что не променял.       Сегодня его одевает не игривый муж, который каждый раз пытается дотронуться губами то местечка за ухом, то щеки, то плеча. Родной, красивый, невероятный Чонгук. Нет. Сегодня, увы, это слуги. Наряд он не выбирал. Обычно ему важно, как он выглядит перед своим альфой, но вот остальные его мало волнуют. Поэтому он просто принимает праздничный ханбок.       В его голове проносится мысль, что это будет бесконечный день. Тэхён уважает своих подданных, чтит их. Но без Чонгука всё не то. Он бы хотел в этот день сидеть подле своего Сердца. Подле своего любимого человека. Тэхён уверен, что так время пронеслось бы словно по щелчку пальцев.       Он старается не думать о том, как много часов осталось до вечера и сколько ему еще принимать поздравления. Всё это в принципе было бы приятно, хотя ему грех жаловаться. Он — счастливый человек. Счастливый, потому что у него есть всё. Ему нечего хотеть. Хотя в данный момент у него есть одно желание. Чтобы Чонгук вернулся скорее. Вернулся. Он молится предкам мысленно. Случаются ведь на свете чудеса. Вдруг и ему повезет.       Его поздравили и члены семьи, все братья и множество племянников. Обмен любезностями и вежливостями. Все будут праздновать. А ему положено сидеть и ждать. Когда Тэхён был ребенком, он обожал свои дни рождения. Тогда от отца ему доставалось больше внимания, чем обычно. Тогда ему преподносили подарки с разных уголков страны и заморские диковинные вещицы. Тогда ему всё это казалось таким интересным. Необычным. Дарило радость. Отец всегда говорил, что весь мир будет лежать у его ног. Что в его руках будет сосредоточено очень много власти, силы, а это, в свою очередь, налагает и больше обязанностей, и ответственности. Сейчас Тэхён думает, что его бы устроило, если бы мир не лежал у его ног. Это он готов лежать у ног того, кого легко может назвать своим миром. А впрочем, ему нравится и то, с каким рвением Чонгук выполняет свои обязанности, как они вдвоем принимают решения, и он более не ощущает себя одиноким и брошенным, как это было после смерти отца.       Зал понемногу пустеет, люд доволен. Довольны подданные. Довольны все. Тэхён всё же остается правителем, способным сдержать свои порывы. Неспособен он оказался однажды. О чем ни разу еще не пожалел. Пока он смотрел на других омег и альф, то в голове его плутали разные мысли. Одна из которых была мысль о том, что, даже видя сотни разных лиц, чуя огромное количество разных ароматов, видя мириады улыбок и слыша множество голосов, его душа признает только одного. Одного Чон Чонгука.       И он невыносимо скучает. Они и раньше расставались. Просто в этот раз три дня превратились в неделю. А затем в две. Ему бы просто уткнуться носом Чонгуку куда-то в висок, вдохнуть аромат, уснуть в объятиях. Ему хватило бы и этого для спокойного сна. Для равновесия души.       Зал окончательно пустеет. Тэхён делает тяжелый вздох. Слуги тихо шуршат, наводя порядок. Он поднимается, думая о том, что сумел прожить еще один день вдали от Чонгука.       — Ваше величество, — раздается голос глашатая, — у меня есть информация, что вы приняли еще не все подарки.       — Святые предки, — Тэхён оседает обратно на трон. — Я никого не вижу. Неужели они не удосужились прийти вовремя? Объявляй, — всё же говорит он.       Но вопреки его недовольству, в зал входят музыканты. И он готовится, что его ждут еще томительные минуты пения, танцев или какая-то сценка. А может, и декламация поэзии. Он морально ни к чему из этого не готов.       — Последний подарок на сегодня для его величества императора, — объявляет глашатай.       — Я думаю, — раздается рядом голос Чимина, — что этот подарок вас порадует больше всего.       — Ему лучше и правда быть хорошим, я уже почти разозлен, — тихо говорит Тэхён.       Он замечает, как слуги, убрав в зале, уходят. Уходит Чимин. Даже глашатай уходит. Остаются лишь музыканты. Он смотрит внимательно, не понимая, что должно произойти. Ему, возможно, полагается послушать музыку? Меж тем, когда вступают первые аккорды мелодии, двери в зал распахиваются, и он видит фигуру.       Фигура в ярком красном ханбоке. Человек держит большой веер, который прикрывает лицо, очевидно, танцора.       Тэхён смотрит внимательно, пытаясь понять, предугадать, что будет дальше. Музыка кажется ему завлекающей. Таинственной. Мелодия каягыма изысканная, ласкает слух. Танцор подходит ближе, и Тэхён завороженно наблюдает, как тот медленно движется, веер опускается, но лица танцора он не видит. Не видит, потому что оно скрыто маской. Тэхён не может оторвать взгляд от того, как танцор кружится, как использует веер, проходит влево, вправо, ближе к нему, затем отходит назад. Легкий, изящный.       Он не спутал бы эти движения ни с кем.       Чонгук одинаков в том, как бьется на мечах, в том, как танцует, и в том, как занимается любовью.       Перепутать невозможно.       Сердце сладко сжимается. Поднявшийся из души радостный восторг сменяется восхищением. Смиренным. Покорным. Он изо всех сил сдерживается, чтобы не прервать танец своего альфы. Не снять маску, скрывающую самое красивое лицо из всех. Скрывающее лицо, что поразило его раз и навсегда, стерев образы других людей в пыль. Никто не может затмить того, кто способен поставить его на колени одним своим взглядом или даже жестом.       Он не знает, понимает ли Чонгук, что того раскрыли. По крайней мере, Тэхён старается играть в эту игру до конца, позволяя своему мужу танцевать столько, сколько тот и планировал. Длинные волосы струятся по спине. Он замечает цветы. Алые, в тон ханбоку, вплетенные в прическу.       Чонгук явно не подходит ближе, чем нужно. Не настолько близко, чтобы Тэхён почуял знакомый аромат. Он безропотно наблюдает за происходящим, позволяя себе наслаждаться, впитывать яркий образ. Соблазнительный. Непозволительно откровенный, хотя никакой пошлости нет, Чонгук одет броско, но в рамках всех приличий.       В какой-то момент, когда Чонгук запрокидывает голову, и взгляду открывается крепкая шея с россыпью родинок, которые он так хорошо знает, Тэхён порывается встать, чтобы заключить своего альфу в объятия, но совесть не позволяет нарушить гармонию музыки и движений. Если это последний подарок на сегодня, если он такой, то Тэхёну не жаль. Ему не жаль проведенных без Чонгука дней. Он слишком ярко предвкушает то, как он будет наверстывать упущенное. Весь танец его мужа — сплошное обещание, и Тэхён это считывает. И всё гадает. А понимает ли Чонгук? Осознает ли? Он того сразу почувствовал. Не аромат. А по знакомой до боли манере двигаться. Если бы было нужно, Чонгука Тэхён мог бы признать даже по одному повороту головы.       Если целью того было не дать Тэхёну узнать, кто под маской, то Чонгук просчитался. На губах его начинает играть улыбка. Невозможно удержаться. Его муж слишком хорош. Он почти начинает ревновать, потому что музыканты ведь тоже видят. Видят, как тот красив.       Кто бы осудил его за неспособность стерпеть? За нежелание терпеть. Тэхён поднимается с трона, и музыканты, завидев это, прекращают играть. Чонгук, который еще мгновение назад кружил по залу, останавливается и замирает.       — Вам не по нраву подарок, ваше величество? — голос приглушен маской, но Тэхён и так может сказать, кому тот принадлежит.       — Ваш подарок мне даже слишком по нраву, — честно говорит он, подходя ближе к Чонгуку. — Лишь одна деталь не дает мне покоя.       — Какая же, ваше величество? — Чонгук пытается выглядеть смиренно, это видно, но удается едва ли.       Тэхён слышит игривые мягкие ноты в голосе. Те, которые означают, как его муж доволен своей выходкой. Сладкой, приятной, будоражащей выходкой.       — Ваше прекрасное лицо всё это время скрывалось под маской, а я жажду его увидеть вот уже третью неделю. Как можно ближе, — это он говорит уже тихо Чонгуку на ухо.       Он невольно вдыхает аромат своего альфы. Их общий аромат. И теперь — это не едва уловимый шлейф, оставленный на вещах, это теплый, живой запах, который он хочет вдыхать еще и еще.       — Не желаете свой подарок открыть? — также негромко спрашивает Чонгук.       — Отчего же? Мечтаю с тех пор, как он оказался на пороге этого зала, — произносит он и подкрепляет свои слова действиями — снимает со своего мужа маску.       Наверное, Тэхён никогда к этому не привыкнет. Не привыкнет к тому, как мощно его поражает в самую суть души ощущение, которое он испытывает, когда видит Чонгука. Особенно после разлуки. Пусть и недолгой.       Слышится ропот, музыканты стараются бесшумно покинуть зал. Только вот Тэхёну вовсе не до них. Ему всё равно.       Чонгук забирает из рук Тэхёна маску, подается вперед. Целовать Чонгука — это быть беззащитным, откровенным, готовым на всё. Он раньше не знал, что взрастит в Чонгуке настоящую жажду до ласки и при этом сам попадет в зависимость от нее. И от нежности. От заботы. Попросту говоря, от любви.       Ему нравится, что он Чонгуку не указ. Пусть он будет хоть сто раз императором или даже божеством, он точно знает, его муж следует только лишь приказам собственного сердца, приятно знать, что то выбирает его каждый раз.       Чонгук никогда не целует так, будто это ничего не значит. Нет. Это всегда что-то. Сегодня это «я скучал». Тягучее, горячее, тающее сладостью фиников и инжира на языке. Чонгук его обнимает, прижимая к себе сильными руками. Тот умеет быть обманчиво хрупким, когда хочет. Но Тэхён прекрасно осведомлен и о физической силе Чонгука, и о непоколебимой воле. Ему нравится думать, что он тоже в каком-то смысле слабость Чонгука. В конце концов, они вдвоем, оба, взаимно не смогли отказаться друг от друга даже в угоду интересам.       Его муж целуется жадно, напористо, и Тэхён невольно прижимает того ближе, двигает губами на встречу, пока поцелуй не становится мокрым, пока Чонгук не начинает вылизывать его рот, выказывая жажду большего. Поцелуи — это прекрасно, но ему правда не терпится открыть свой подарок до конца.

***

      Чонгук превращается в того, кто умеет мучить через короткие мгновения недолгой близости. Тот смотрит любовно и при этом берет руку Тэхёна в свою, ведя по знакомым коридорам, очевидно, в купальни.       — Терпение, ваше величество, — говорит тот, оглядываясь через плечо.       — Ты решил испытать его на прочность? — будь его воля, Тэхён бы взял своего мужа прямо там, на троне, на полу, где придется, возможно, это не очень красиво, но он слишком скучал.       — Была такая мысль, — Чонгук переплетает их пальцы, крепче сжимает руку Тэхёна.       — Как бы эта игра не вышла тебе боком, муж мой, — произносит он, хотя на самом деле не верит в то, что говорит.       Чонгук всегда получает то, что хочет.       — Я думаю, что совсем немного промедления нам не повредит, — говорит тот, заходя в купальню.       — Правда? — как только за ними закрываются двери, он дергает Чонгука на себя, заставляя того прильнуть к нему. — Откажешь мне в мой день рождения? Откажешь, когда я так долго ждал свой самый главный, самый лучший подарок?       Он видит, как взгляд у Чонгука меняется, даже несмотря на то, что это игра, что-то у того внутри щелкает, это видно. У его мужа всегда все эмоции читаются по глазам.       — Я не отказываю, я лишь хочу сделать его лучше, — говорит тот мягко и целует в щеку, трется носом, и Тэхён окончательно растворяется в ощущениях, забывая о всех тяготах прошедших дней.       Всё не важно. Весь груз ответственности становится в одночасье невесомым, когда Чонгук доверчиво прижимается, целует его щеки, соединяет их руки в замок, шумно вдыхает воздух, трется виском о висок.       — Помните, как впервые взяли меня? — шепчет тот на ухо.       — Помню, — от этого воспоминания тяжесть внизу живота, от этого жар разливается по всему телу.       — Я тоже помню, в каком ужасе и одновременно в восторге я был, — тот вдруг отстраняется, обходит Тэхёна вокруг, поглаживая плечи руками, — вы, мой император, показали мне мои истинные желания, научили любить.       Тэхён ощущает, как в горле пересохло, он поворачивает голову, чтобы посмотреть на Чонгука, тот просто поглаживает его, обходит кругами, не прекращая говорить.       — Я прибился к вам, оказался тут, словно бездомный звереныш, а вы рассмотрели во мне человека.       — Это не так, — Тэхён хватает того за запястье, — это не так, — повторяет он тверже. — Это ты нашел меня, без тебя моя жизнь была бы другой. И прекрати говорить так, словно мы не равные.       — Терпеть это не можешь? — Чонгук вновь стоит перед ним, усмехается.       — Да, терпеть не могу, — кивает он. — Никогда не говори о себе так, словно ты значишь меньше, чем я. Без тебя меня тоже нет, понимаешь?       — Я просто очень скучал, — уступая место откровенности, притворная игривость спадает с лица Чонгука, словно та — маска, за которой он скрывался.       — Поверь, я знаю. Я тоже, — он говорит мало, справедливо полагая, что его действия скажут больше.       Больше любых слов. Потому что в их языке всё еще нет тех выражений, которые бы в полной мере отражали то, насколько он скучает по Чонгуку, когда тот отсутствует, и насколько он благодарен всем святым предкам за то, когда тот возвращается.       По взгляду Чонгука вновь видно, что тот верит, разделяя его чувства.       — Лучше расскажи мне ещё про нашу первую ночь, — просит Тэхён, а сам уже принимается разбирать прическу Чонгука, доставая цветы, гребень, украшения, чтобы изрядно отросшие черные волосы рассыпались по плечам, освободившись окончательно.       — Что ты хочешь знать? — а эту ноту он не слышал давно.       Давно не слышал смущения.       — Всё. Не понимаю, почему мы никогда не говорили об этом, — он заправляет смоляные пряди Чонгуку за уши, поглаживает щеки. — Хочу знать, что ты думал тогда. Хочу знать, злился ли ты на меня или был в замешательстве.       — Ты ведь знаешь, что я чувствовал, — Чонгук отводит взгляд.       — Я не умею читать мысли, Чонгук. Я могу лишь примерно представить…       — Ладно, я расскажу, — теперь тот смотрит прямо, глазами, в которых непроглядная ночь.       В купальне тепло, почти жарко, и он наблюдает, как Чонгук стягивает с него праздничный ханбок, медленно, слой за слоем.       — Сначала я испугался, — говорит Чонгук, стягивая с него верхнюю часть одежды, отбрасывая, как ненужную мешающуюся тряпку, — а потом почувствовал, как ты меня хочешь. Ты был таким нежным и понимающим. А еще при всём этом властным и жадным.       — И ты не хотел ударить меня? Сбросить? Убежать?       — Хотел. Пока не понял, что хотел это сделать не из-за тебя, а от страха осознания. От страха того, как много у тебя власти надо мной, я рядом с тобой собой совершенно не управляю, не умею, и моему телу, моей душе, всему во мне это нравится. Откликается.       — Мне тоже было страшно. Я тебе никогда не говорил этого, но было, — он гулко сглатывает, когда Чонгук помогает ему скинуть и нижнюю часть ханбока.       Муж оставляет его в одном исподнем, и Тэхён сам тянется, чтобы Чонгука раздеть.       — Нет, — говорит Чонгук, — пойдем.       Тот тянет его за руку, усаживает на то самое место, где когда-то Чонгук лежал в ожидании своего императора.       — Говори, продолжай, — Чонгук собственноручно освобождает себя от яркого, кроваво-красного ханбока. — От чего тебе было страшно? Разве не я был в твоей полной власти.       — Тогда ты еще не знал, что это я — полностью в твоей, — он жадно наблюдает, как Чонгук скидывает с себя одежду. — Ты издеваешься, да?       — Всего лишь чуть-чуть, — Чонгук улыбается искренне. — Ты скучал?       — Ты знаешь, что да.       — Насколько сильно?       — Хочешь знать, как часто я удовлетворял себя, представляя тебя перед собой? — Тэхён вопросительно изгибает бровь, стараясь звучать дерзко, чтобы слегка Чонгука смутить, но, судя по реакции, тот был готов к чему-то такому.       — Хочу. Хочу знать, что ты представлял.       — Подойди, и я расскажу, — он скользит взглядом по крепкому подтянутому телу, кажется, Чонгук стал еще шире в плечах из-за постоянных тренировок, тот с легкостью осилил тхэквондо, не щадя себя особо, просто потому, что любит изучать что-то новое.       — Я вижу, как ты смотришь, — Чонгук остается в одних исподних штанах, и Тэхён невольно облизывается, становится как будто еще жарче.       — И что, страшно? — Тэхён склоняет голову чуть набок, усмехается.       — Нет, мне нравится, — тот и правда подходит, и тут уже Тэхён не хочет давать своему мужу шансов играть.       Играть, уходить, забалтывать и оттягивать момент.       — Попался, — говорит он, обхватывая крепко талию Чонгука, прижимаясь щекой к горячему животу, он тут же принимается целовать того везде, где придется.       Его муж шумно дышит, запускает пальцы ему в волосы, ерошит их нетерпеливо.       — Не расскажешь?       — Представлял много чего. Представлял, как стоишь передо мной, раскрытый, растянутый, требуешь мой член…       — Святые…       Тэхён одной рукой держит того за талию, а второй стягивает тонкие штаны, обнажая крупные мясистые бедра, от глаз не укрывается, как крупный член наливается кровью, твердеет, свисает под собственной тяжестью, просится на язык.       — А еще представлял это, — Тэхён обхватывает кольцом из пальцев ствол, принимаясь водить рукой вниз-вверх, а сам поднимает взгляд, рассматривая лицо Чонгука.       У того угольные брови сведены к переносице, глаза зажмурены, а губы открыты. Из груди его мужа вырывается стон. Смотреть на это приятно в таком положении. Наблюдать, как еще чуть-чуть, и грудь у того покроется румянцем, как и щеки. Он чувствует, как Чонгук крепко хватается за волосы на его затылке, а после слышит, как тот издает гортанный рык, стараясь наклонить его к своему члену.       — Ты очень хорошо изображал терпение, — со смешком говорит Тэхён.       — Как видишь, на самом деле у меня его нет, — надсадно произносит Чонгук, и эта фраза в конце переходит в звучный откровенный стон, потому что Тэхён широко облизывает побагровевшую головку, а после заглатывает член на половину.       Тэхён чувствует, что терпения действительно ноль. По тому, как Чонгук толкается ему прямо в горло, надавливая на заднюю стенку, заставляя чуть подавиться, закашляться, не щадит и не жалеет, потому что Тэхён никогда не против подобного. Он старается, обхватывая член плотнее губами, опускается вниз, поднимается вверх, помогая себе рукой, ускоряется, слушая, как учащенное дыхание сверху превращается в мычание, а после переходит в стоны.       Воздух словно сгущается и как будто липнет к коже, хотя на самом деле просто становится жарко. Чонгук наматывает его волосы на кулак, двигая бедрами навстречу жадному рту, Тэхён сам мычит, понимая, какой муж ненасытный, жадный, насколько соскучился и не собирался этого скрывать. Он тоже не намерен.       Слышится рычание, его тянут за одежды вверх, заставляя выпустить член изо рта. Чонгук вгрызается в его губы, обнимает, прижимая к себе, целует, врываясь языком, вылизывает, рычит, кусается, трется истекающим членом о бедро.       — Я скучал, я так… — тот шепчет неразборчиво что-то еще.       Слетают остатки одежды, и Тэхён понимает, что обожает быть с Чонгуком кожа к коже. Вот так. Пока еще ничего не произошло. Просто любит гладить, ласкать удивительно гладкую и нежную на ощупь кожу рук, спины, живота. Чонгук собственнически сжимает его задницу. Тэхён уже прекрасно в курсе о привычке Чонгука мять его ягодицы, впиваться пальцами, когда он берет его. Ему тоже нравится.       — Ложись, — говорит Тэхён хрипло ему на ухо, вдыхая аромат где-то за ухом, потираясь носом о разгоряченную кожу.       — Нет, ты ложись, — требует Чонгук, тот смотрит заведенно, в глазах огнеопасные нефтяные отблески, Тэхён не знает, готов ли он сейчас перечить.       Да и не хочется, если честно. К тому же, ему всегда интересно, чего Чонгук хочет. Как тот хочет.       Чонгук толкает его мягко в грудь.       — Ложись прямо так, помнишь, как лежал я?       — Я помню. Даже очень хорошо. Как бы я мог забыть? — ему нравится говорить что-то такое, что вызывает у Чонгука мгновенную реакцию.       Чонгук всегда начинает дерзко и требовательно, но стоит ему чуть смутить того, так сразу появляется слегка растерянное выражение лица, щеки тут же покрываются говорящим о многом румянцем.       Он смотрит внимательно прямо Чонгуку в глаза, но при этом послушно ложиться на живот. Тэхён слышит шумный вдох и подрагивающий выдох.       — Не смотри, — тот легонько толкает Тэхёна, чтобы он положил голову и не пытался увидеть, что Чонгук делает.       — Слушаюсь, — елейно произносит он.       Слышно возню, Чонгук явно что-то ищет. Проходят томительные секунды, и тут он ощущает, как ему на поясницу опускаются заботливые сильные руки, которые наносят ароматное масло, растирают, ласкают.       От нежных и при этом ощутимых касаний Тэхён звучно мычит. Он мог бы просить своих слуг разминать ему спину и шею хоть каждый день, мог бы вообще требовать что угодно, и никто бы ему не отказал, но касания чужих людей и без того ему не особо нравились и допускались в самых редких случаях, а уж после того, как он так безоглядно и бесповоротно влюбился, инородные прикосновения совсем уж опротивели, стали табу. Как будто он не может переносить другого человека, кроме Чонгука, на физическом уровне.       Чонгук в какой-то момент местами заменяет руки и пальцы на губы и язык, целует где-то в районе шеи, а после и вовсе садится на него сверху.       Горячий. Эта тяжесть приятная, нужная.       — Я хочу тебя, — слышится шепот в самое ухо, а после юркий язык проходится по раковине, Чонгук прикусывает мочку, вырывая из Тэхёна шипение.       «Я хочу тебя» — довольно простые слова, которые из уст Чонгука стекают медом, становятся чем-то запредельно возбуждающим.       Скажи эти слова кто-то другой — в душе ничего бы не перевернулось. Но когда это Чонгук, остается только действовать.       Чонгук ойкает, когда оказывается под ним. Покорность Тэхён любит, любит отдаваться во власть Чонгука, но больше, конечно, он млеет от того, как тот распластывается под ним. Не потому, что он таким образом доминирует, а потому, что Чонгук сам так любит. Любит подставлять сильную шею под поцелуи-укусы, любит обхватывать крепкими ногами его талию, любит тереться возбуждением о его живот. Стонать, мычать, царапать спину.       Это странно, но Тэхёну нравится, когда тот полосует короткими ногтями кожу, оставляя свои следы. Возможно, это похоже на юношеское ребячество, но это останется только между ними.       — Ты самое красивое определение слова «любовь», — говорит Тэхён, опускаясь ниже поцелуями, к животу, Чонгук не комментирует, просто стонет, и этого вполне достаточно.       И это правда, он не лукавит и не пытается льстить. Чонгук будет красив для него всегда. И когда они вместе состарятся тоже. Могут быть сотни других, с иной красотой, с другими запахами, разными характерами, но ему достался самый лучший.       Самый лучший человек, самый лучший альфа, вопреки традициям и правилам, именно Чонгук всецело присвоил его душу, а не какой-то омега, который мог бы стать более выгодной партией.       Он заставляет Чонгука раздвинуть ноги шире, опускаясь языком по прижатому к животу стволу, с головки которого стекает прозрачная смазка. Тэхён ведет кончиком языка ниже, обласкивая яички, обводя каждое, ощущая, как Чонгук нетерпеливо ерошит его волосы. Масло, с которым Чонгук делал ему массаж ранее, стоит рядом с ложем, поэтому Тэхён подцепляет то, отвлекается от Чонгука, чтобы вылить себе на руки. Тот смотрит лихорадочно из-под опущенных ресниц, дышит часто, розоватые пятна покрывают грудь, щеки тоже уже пунцовые.       От Тэхёна не скрывается то, как Чонгук взглядом проходится от его лица ниже, к груди, животу и к паху. За всем этим он забыл, как у самого болезненно тяжело внизу. Как хочется внутрь Чонгука, как нужно уже присвоить свое. Показать еще раз. Он обводит сжатое пока отверстие пальцами, чуть надавливает, наблюдая, как Чонгук сводит брови к переносице, жмурится. Тот рукой тянется к своему члену, принимаясь себя ласкать, и ему нравится за этим наблюдать.       Тот медленно водит рукой по стволу. Когда Тэхён проталкивает внутрь два пальца, Чонгук вскрикивает, распахивает глаза, смотрит пьяно.       — Возьми. Тэхён, возьми, — просит тот хрипло.       — Покажешь, как хочешь?       До его ушей доносится рык, Чонгук соскакивает с пальцев, становится на четвереньки, ложится грудью на ложе, принимаясь тереться задницей о его член.       — Так. Я хочу тебя так, это достаточно убедительно, мой император?       — Предельно, — голос едва не срывается от этого вида.       Он притягивает Чонгука за бедра, тот помогает, раздвигая ягодицы руками, выгибается. Наверное, этот вид у Тэхёна один из самых любимых. У Чонгука стройная талия и широкий разворот плеч, самые красивые пропорции, которые он когда-либо видел. Длинные, изрядно отросшие волосы у Чонгука перекинуты на одну сторону, открывая вид на шею, на россыпь родинок, которые он так любит. Тэхён накрывает руки Чонгука своими ладонями, тут же принимаясь широко вылизывать сфинктер, кружит языком, присасывается, ласкает. Ему нравится, как Чонгук хочет еще. Ближе. Больше. Буквально заставляя его зарыться между своих ягодиц. Он отрывается с влажным звуком от отверстия, понимая, что если Чонгук нетерпеливый, то он на втором месте по нетерпеливости.       Тэхён трется головкой о сфинктер, стараясь растянуть удовольствие, чуть притормозить, Чонгук сам опускает и поднимает бедра, чтобы тоже продлить этот момент, шипит, рычит и мычит, и для него это как музыка, самый-самый любимый и приятный звук.       Он чуть надавливает на отверстие, проталкивает головку, но не входит до конца, затем вновь подается назад, выходя, глядя, как снова стягивается сфинктер, и слушая, как Чонгук издает хныкающий звук, дергает бедрами, просясь на член.       Тэхён делает так еще пару раз, получая всё ту же реакцию, но решает долго не испытывать терпение своего мужа, который, в случае чего, его может скрутить и получить всё, что тому хочется, без особого труда. Он толкается внутрь, головка проходит, и его словно затягивает внутрь, так естественно он проскальзывает, вместе с Чонгуком он издает протяжный стон.       Дальше ему жарко. Жарко и внутри, и снаружи. И нет сил и желания остановиться. Он впитывает образ Чонгука, который сам подмахивает бедрами, подается назад. Тэхён двигается быстро, до звонких шлепков, звуки отражаются от высоких стен купальни. Ему нравится то, что он видит, и то ощущение, которое разливается по всему телу, не просто физически, а в глубине души тоже. От того, как Чонгуку хорошо. Это подстегивает его совершить усилие над собой. Его движения становятся более резкими и при этом редкими, он шлепает Чонгука по ягодицам обеими руками, на что тот рычит и еще сильнее выгибается. Явно изголодавшийся. Такой же исстрадавшийся по его телу, теплу и близости.       Тэхён наваливается сверху, по-звериному трется виском о висок Чонгука, который запрокидывает голову. Он с трудом, но всё же, целует того, переплетаясь мокро языками. Только сейчас Тэхён понимает, как ему неудобно, как капли пота стекают по лицу, волосы неприятно липнут к шее, к спине. По Чонгуку видно, что тот тоже весь вымок. И всё же он двигается на пределах своей скорости, доводя Чонгука до оргазма рукой, заставляя того стонать на одной ноте. Чонгук изливается на ложе, пачкает его руку, сжимается хаотично на члене, заставляя Тэхёна притормозить, а после опадает вниз, на сложенные перед собой руки, поднимая бедра вверх. Тэхён толкается внутрь еще несколько раз, глухо стонет, а после выходит, кончая прямо на ягодицы Чонгука, помогая себе рукой.       Первый порыв после разлуки оказался быстрым, но Тэхён ощущает себя абсолютно счастливым человеком, когда Чонгук, тяжело дыша, переворачивается и тянется к нему с объятиями, вовлекая в мокрый поцелуй, лениво лаская губами и языком его рот.       Тэхён не отстает от Чонгука до утра. Но Чонгук вовсе не против, выказывает желание наверстать всё упущенное.       Уже перед тем, как уснуть, обнимая того, Тэхён спрашивает:       — А ты думал, чего бы ты хотел на свой день рождения? Есть мысли? — он целует       — Не особо, — осоловело говорит Чонгук. — А у тебя есть мысли?       — Мне понравился твой подарок. Может, ты хотел бы получить от меня что-то похожее?       — Я боялся быть не оригинальным, мы дарим это друг другу крайне часто, когда не находимся вдали друг от друга, — Чонгук издает смешок, и Тэхён в очередной раз ловит себя на мысли о том, как любит эту улыбку и привычку мужа морщить нос.       — Я имел в виду танец, Чонгук, — сохраняя максимальную серьезность, произносит Тэхён.       — Нарядишься как омега и станцуешь для меня? — Чонгук даже сонные глаза распахивает. — Император будет танцевать передо мной? — тот издает смешок.       — Я могу быть весьма искусным в танцах, — он даже не врет.       Просто Чонгук не знает, что придворные научили его в свое время самым разным вещам. Включая танцы.       — Но до моего дня рождения еще так далеко…       — Тем слаще будет ожидание, — возвращает он Чонгуку слова, целуя надутые в возмущении губы.