Лисий царь

      — Вот ведь…       Мороз кусает щёки и заставляет выдыхать клубки пара. Станислава натягивает выше шерстяной шарф, продолжая брести сквозь сугробы по крови, что тянется за лисьими следами, оставшимися глубоко в снегу.       Верить в сказки про лисьего царя — удел детей, что мечтают встретить в лесу лис, поднести им щедрые дары в надежде задобрить их царя, а старшие охотники не трогают из суеверий — мало ли, беду накличут, разгневают лесных духов, не нужно им такого счастья. Лисы в их краях не настолько священны, как кошки в Натлане, но рядом с этим — потому удивительно, что кто-то наставил капканы именно там, где обитают рыжие черти.       Нелепо выделяющаяся шёрстка на снежном фоне сразу привлекает внимание, не сумев скрыться за голыми кустами. Станислава подходит ближе — пёс преданно ждёт её чуть поодаль, перестав крутиться рядом, чтобы не пугать ощетинившуюся лису ещё больше.       Охотничье ружьё ощущается приятной тяжестью на спине, но не мешает присесть на корточках рядом с лисой. Та злобно шипит, скалится; убежать из-за лапы, попавшей в капкан, не сумеет, но гордости всё равно не теряет. Станислава хмыкает, осторожно протягивая руку:       — Или идёшь со мной, и я тебя выхаживаю, или я тебя добиваю прямо здесь и пускаю на шубу.       Ни у одного охотника не поднимется ружьё на лису, но ей об этом знать необязательно. Главное — она успокаивается, прячет клыки и склоняет морду — почти благодарно, сохраняя настороженность — не лучшей идеей было заикаться про шубу. Правду говорят — лисы те ещё умные черти и всё прекрасно понимают.       И поднимая лису на руки, позволяя ей пригреться в вороте шубы, Станиславе думается что, возможно, не только дети верят в лисьего царя. Лес слишком чарует своим безмолвием и холодом, чтобы не поверить, что где-то там, в глубине, действительно есть величественный лис, познавший вековую мудрость, которую ничуть не оттеняет роскошный мех, за которым охотились бы все отъявленные охотники, если бы не страх перед лисьей немилостью.       Пока Станислава не ушла из родной деревни, она часто слышала рассказы старых охотников, что, с их же слов, видались с лисьим царём. Их приукрасы более чем явно давали понять, что это не более, чем бредни то ли на старость лет, то ли от их любви к спиртному. И всё же… В любимые детские легенды порой действительно очень хочется верить.       Но в реальности у неё есть на руках лишь одна глупая и игривая до абсурда лисица. Убрав всю скромную добычу с прерванной охоты и приготовив необходимое, Станислава пытается вымыть животное, прежде чем заняться раной; мешает и густая шёрстка, и нрав лисицы, постоянно вертящейся, стоило только попасть в тёплый, заранее протопленный дом.       — Тебе повезло, что отделалась считай испугом, — тихо хмыкнула Станислава, заканчивая с раной, — могла остаться без лап, знаешь ли. Тогда так резво не крутилась бы тут. Зато у меня был бы новый тёплый шарф.       Лиса вновь настороженно замирает, и каждый раз, когда она так делает, не отводя немигающий взгляд невероятно-синих глаз, становится почти неуютно — смотрит ведь чертовка с полным осознанием, точно человек. Приходится напоминать себе, что перед ней лишь наглый зверёк.       Станислава отпускает лису обживаться в своём временном пристанище; та залезает практически в каждый угол, всё обнюхивая, выбирая себе самое лучшее место. А после самодовольно — ей не мешает даже хромота, — топчется по лежанке, без боя отобранной у охотничьего пса, и укладывается с таким видом, словно всю жизнь здесь и жила. Сам пёс смотрит побито, преданно, но не отбирает у маленького, наглого гостя место, ложась на ковре, со скулежом положив морду на лапы.       Станислава хмыкает, прикидывая, что может быть на ужин. Из-за внезапного акта милосердия нормальной охоты не вышло, но для себя — хватит и имеющегося. После ухода из деревни нужно заботиться лишь о самой себе, да своём псе, что много еды не просит. Рыжий вторженец не ощущается ощутимым прибавлением — всё равно надолго не задержится. Как только сумеет твёрдо встать на все четыре лапы — пойдёт на все четыре стороны.       Какими бы лисы не считались святыми в их краях, Станислава в противовес им — не святая и, тем более, не милосердная дева.       — Тебе придётся замолвить за мной словечко перед своим царём, — хмыкает Станислава, оглядываясь на притихнувшую лису.       Та вновь пристально глядит в ответ, но, очевидно, ни слова не говорит.