Almas Arañadas

В арсенале Uber нет ни единой машины дешевле семидесяти четырёх евро за двадцатиминутную поездку до ближайшего отеля. На балансе дебетовой карты — тысяча четыреста девяносто восемь евро, и пополнений на ней, не считая скудных издательских отчислений, в обозримом будущем не предвидится. Отныне Пак Чимин может рассчитывать сугубо на собственные финансы, с коими тягостно жить на широкую ногу. Платная ночлежка довольно быстро исключается. Сесилия не берёт трубку и не отвечает в мессенджере с тех пор, как Чимин предупредил об оставленных им покрывале в стиральной машине и ключе под ковриком. Девушка не стала даже требовать объяснений после прочтения сообщения, видимо, обратившись вместо этого к навыку дедукции. Пак воображал всякую её реакцию: гнев, тревогу, любопытство, но никак не tratamiento del silencio. Он обещает себе повторить попытку связаться с подругой при удобном случае и завершает на ней поиск жилья. В список побочных эффектов чиминовой нелюдимости входит, помимо прочего, отсутствие выбора друзей, на чью помощь можно полагаться, оставшись без крова. Обладал бы он большей наглостью, явился бы без приглашения к кому-нибудь из приятелей Намджуна. Но он человек скромный: входит строго в те двери, что для него отперты. И такая дверь на сегодняшний день одна. В салоне не менее дорогого такси он думает, не обрёк ли себя на вечные муки незапланированным разрывом с мужем. В убеждении последнего — несомненно. Тот наверняка представляет прикованного к скале Пака, чью печень день за днём выклёвывает орёл. Согласно другому сценарию, предатель-муж вынужден до конца жизни вкатывать на гору тяжёлый камень, который постоянно скатывается вниз, и он каждый раз возвращает его вверх на прежнее место. Проклятия Кима с большей долей вероятности походят на эпическую поэму. Чимин не чувствует утраты любви, предначертанной судьбою, но привычный уклад жизни и дражайший комфорт навсегда потеряны. Стоило ли оно того? Чонгук вправду сломал Вселенную, где ему предполагалось быть натуралом. И сделал он это слишком просто, что значит: либо он скрывал истинную сексуальность всё время, либо коварно сымитировал влюблённость в Чимина. Вот только цель отомстить кузену вряд ли оправдывает средства, что Чон применил. Насколько сильной должна быть жажда мести, чтобы, превозмогая отвращение, переспать с человеком своего пола? По более правдоподобной версии Пак для Чонгука — маленький каприз, несерьёзное увлечение. Поэтому Чимин не позволит себе привязаться, он временный гость в его квартирке площадью двадцать восемь квадратных метров. Главное — обозначить это сходу. В доме, где поселился Чонгук, нет лифта, но есть девятый этаж. Как оказалось, одно другое не исключает. Пак поднимает два чемодана и переноску, в которой сидит взволнованная от внезапного переезда Тоффи. Всю дорогу она жаловалась на своё заточение, не догадываясь, что ей ещё ко многому предстоит приспособиться. Под её непрерывные завывания Пак добирается до девятого этажа уморённым и с саднящими от удерживаемого веса руками. Хозяин открывает не сразу, хоть и слышится быстрый топот за дверью вскоре после нажатия кнопки звонка. Чонгук показывается в одних только боксерах и с пушкой за спиной, которую, увидев гостя, оставляет на комоде прихожей. Тёплый поток воздуха бьёт в лицо как при входе в сауну. Надо было предупредить Чона не врубать на полную отопление, если он не собирается потратить все сбережения на жилищно-коммунальные услуги. Его губы нервно дёргаются в улыбке, когда он озирает посетителя и его багаж. Фейерверки взрываются в чёрных глазах-маслинах, он спрашивает: — Ты сказал ему? Его с трудом скрываемая радость так проста и наивна, что, кажется, не ему принадлежит. Он слишком понятен, слишком доступен сейчас в своём счастье. Чимин не может этого восторга разделить: подобная резвость событий была желанием Чонгука, не его. Ремень переноски соскальзывает с плеча, и Пак опускает её на пол вместе с любопытной Тоффи, что вдруг замолчала, дабы услышать разговор. — Да, мне пришлось. Я могу остаться у тебя на какое-то время? Я съеду, как только найду работу, — он тараторит это громко. Обозначает сходу, как и планировал. Чон слегка прищуривается, обдумывая услышанное. Чем дольше он задерживается с ответом, тем больше Пак сомневается в себе. Быть может, ему не стоило сюда приезжать? И с чего он взял, что ему здесь будут рады? Он ведь маленький каприз, несерьёзное увлечение. Чонгук может не хотеть жить с ним. Допуская последнее, Пак ловит себя на мысли, что его сильнее тянет к телу напротив. Он стеснительно, но жадно, как голодающая сирота, юрко мажет взглядом заметные кубики пресса да широкие рёбра, на одном из которых привлекательная родинка. Он хочет припасть губами, собрать соль кожи языком и утонуть в холодном мускусе, забыв об унизительном разговоре с мужем, о стыде и ужасающем будущем. — Я не могу тебя впустить, — цокает младший, мотая головой. На мгновение кажется, будто трескается сердце. Чимин сглатывает несуществующую слюну, чтобы смочить горло. Он не в состоянии поверить, что так быстро может отдалиться тот, кто сегодня вновь и вновь заполнял собой его тело и душу. — Почему? — это не голос, это хрип. Он цепенеет, и кровь приливает к лицу, пока он смотрит беспомощно в нечитаемые глаза. И вот в их уголках пролегают гусиные лапки: — Ты не проходишь по дресс-коду, — Чонгук опускает взгляд на своё полуобнажённое тело, улыбаясь теперь крупными кроличьими зубами. Он возвращает гостю озорной взор, от которого вспыхивают лёгкие, и Чимин кое-как сдерживает порыв опуститься перед юношей на колени в эту же секунду. Руки дрожат, но он снимает с себя пальто и вручает Чонгуку. Затем вытаскивает полы рубашки из брюк. Не сводя глаз со своего зрителя, освобождает себя и от этого элемента одежды, отдаёт ему. Чон складывает всё на комоде вплоть до носков. Чимин остаётся в белье, когда спрашивает: — А так? — Ещё один штришок, — Чонгук перешагивает порог квартиры, чтобы положить ладони на чужую поясницу. Его кожа оказывается горячей, но прикосновение тем не менее заставляет съёжиться всё существо. Длинные аккуратные пальцы проникают под резинку трусов, и Чон тянет их вниз медленно, обдавая горячим дыханием открытые навстречу губы. Пак нетерпеливо дотрагивается ими до его подбородка. Шепчет: — Возьми меня так, чтобы я ни о чем не жалел. И целует глубоко, пока чонгуковы пальцы впиваются в ягодицы. Он принимает безропотно свою скорую смерть. И раз уж она неизбежна, то пусть будет мучительно сладостной. Как правило, Чимину некомфортно ночевать где-либо кроме собственной комнаты в Сьюдад-Линеале. Всё имеет значение: температура воздуха, высота подушки, наполнение одеяла и запах помещения. В чужом доме он долго не может провалиться в сон, который оказывается довольно поверхностным, с частыми пробуждениями. Однако ж тело Чонгука, объятое этой ночью, поставляет необходимое тепло, заменяет удобнейшее постельное бельё и обволакивает травяным ароматом, оказывающим седативное воздействие. Пак крепко засыпает аж до одиннадцати утра, несмотря на звучное сопение соседа. Нагота и впрямь становится главным условием пребывания в новой квартире, и она заметно упрощает жизнь обоим, учитывая стихийный характер их сексуальных взаимодействий. Чимину нравится быть соблазнительным по факту своего существования. Не прилагая никаких усилий, он имеет в распоряжении регулярную чонгукову эрекцию, чтобы обслуживать орально между узких стен прихожей и насаживаться на неё, когда вздумается и где вздумается. Он может сесть к юноше на колени, разместив его плоть между своих ягодиц, и объездить его, пока тот смотрит телевизор на раскладном диване. Он может принять чужие пальцы и язык, не отвлекаясь от приготовления омлета на завтрак, и затеять взаимную мастурбацию, столкнувшись с Чонгуком в ванной во время утренних процедур. Спустя две недели бесперебойной и разнообразной половой активности, они постепенно начинают выходить на прогулки. Купив предварительно бумажную мишень и первый для Пака пневматический пистолет, Чон продолжает обучать любовника стрельбе, да так эффективно, словно быть преподавателем — его призвание. А Чимин по возвращении домой обучает Чонгука йоге и медитации. Последний однажды выдаёт, что такие щадящие практики предназначены для слабаков. Тогда Пак предлагает выполнить несколько упражнений на энергетическую разрядку по технике Вильгельма Райха, каждое из которых длится пятнадцать минут. Лёжа на спине, с кулаками под пятками и с поднятым тазом Чон ревёт от судороги в икрах. Чимин предупреждает, что в ходе практики захочется кричать, плакать и смеяться, и любой эмоции надо дать волю. На третьем упражнении, непрерывно подбрасывая таз, юноша изумляется, как тело его вибрирует словно под действием электрического тока. В шавасане он вырубается, едва капли слёз успевают засохнуть у него на ресницах. Позднее тем же вечером Пак наполняет ванну горячей водой для расслабления мышц, и погрузившись в неё вместе со своим разморённым соседом, слышит от него признание: — Я никогда не чувствовал себя таким свободным. Чимин поворачивает голову с целью оглядеть молодое личико, что сияет нежностью. Гладит и целует влажную щёку: — Я рад, что тебе понравилось. Чонгук как залюбленный ребёнок ластится к протянутой руке, вызывая ревность в сердце наблюдающей за ними с бочка унитаза Тоффи. Он обнимает Пака за живот и намертво закрепляет его тело между своих бёдер. Укладывает голову на чужое плечо, вспоминая: — Я как будто испытал оргазм. Но не обычный, а… — парень натыкается на тупик в попытке описать небывалый опыт. Пак подсказывает: — Энергетический. Чон приподнимает голову в возбуждении и, уставившись на мужчину, ахает: — Да! — Эта практика помогает выпустить эмоции, которые были когда-то подавлены и заблокированы. — Ты должен вести её для других тоже! Неожиданная идея вызывает сперва лишь скептический смешок: — Это же не я её разработал, я просто узнал о ней в Интернете. — Да, но это ты довёл меня до такого состояния, не Интернет. Чонгук осыпает лопатки Чимина поцелуями и, приложившись щекой между ними, вновь уходит в дрёму, пока другой анализирует спонтанную мысль. Если бы не этот разговор, он в жизни бы не задумался о подобной специальности: в ряд просматриваемых вакансий он никогда не включал преподавательскую деятельность в сфере фитнеса. Она никогда не была для него очевидной, как, к примеру, журналистика, редактура, перевод или копирайтинг. Что странно, ведь в последнее время он всё меньше соприкасается с текстом и всё больше — с физической активностью. Ловко проскользнув через стадию отрицания, помысел мигом попадает в зону ужаса перед неизвестностью, граничащего с трепетом. Само представление себя в новой среде вызывает резкий дискомфорт, но Чимин загорается до такой степени, что не сидится на месте. Идея о новом проекте, кажется, заставляет его органы резвее работать, обуславливая выработку адреналина в тканях. Теперь он и думает быстро и вскоре после ванных процедур находит номер студии йоги, которую периодически посещает. Ему ведь ничего не стоит просто спросить, каким образом возможно обрести необходимую квалификацию. Всю ночь он ворочается в возбуждении, а на следующее утро отправляет сообщение с тщательно продуманным содержанием. Чон тем временем находит альбом Limp Bizkit среди коллекции дисков владельца квартиры. Он включает музыкальный проигрыватель, и заразительные аккорды электрической гитары тотчас заполняют небольшое помещение. Полуголый Чонгук выступает перед единственным зрителем, имитируя игру на гитаре. Пак отвлекается от приготовления гаспачо, дабы полюбоваться мышцами на подтянутом теле, что перекатываются от любого движения. В ход идут барабаны, и вот Чон уже умело орудует невидимыми палочками. У него хороший слух, он пританцовывает в ритм мелодии, которая копит в себе неведомую мощь секунду за секундой. Чонгук не владеет английским языком, зато хорош в звукоподражании. Он повторяет речитатив, временами даже произнося настоящие слова. Прехорус он напевает особенно чётко: I know why you wanna hate me, I know why you wanna hate me. Now I know why you wanna hate me, 'Cause hate is all the world has even seen lately. В припеве альянс инструментов достигает пика, и музыкальная волна прокатывается по нервным окончаниям слушателей подобно шаровой молнии. Чон сбрасывает резинку с волос, чтобы они разлетались из стороны в сторону, пока он агрессивно качает головой. Пак хохочет громко, присоединяется и, подняв руку над головой в жесте козы, пародирует юношу. Эта песня с нарастающей энергией, что взрывается в результате, столь соразмерна чонгуковой природе. Наблюдая, как он радуется каждой следующей композиции, помнит все ноты, Чимин улыбается до боли в скулах. Гармония достигнута. Всё так, как должно быть. Вскоре, дослушав альбом, Чон иссушает кастрюлю холодного супа в три захода. Словом, к любой трапезе он приступает с неизменным энтузиазмом в то время, как Пак остаётся к еде равнодушным. Чонгук традиционно хвалит его стряпню и зацеловывает до тех пор, пока тот, пунцовый от смущения, не умоляет его прекратить. Однажды, разнеженный шоколадными панкейками с бананом и заварным кремом, младший, потеряв бдительность, признаётся, что вместо экстази принёс Чимину конфету в тот самый день, а вместо марихуаны — индийскую курительную смесь, в составе которой нет даже никотина. — Но почему? — сокрушается Пак, а собеседник тем временем облизывает липкие от сахара пальцы, непринуждённо заявляя: — Я не хочу больше иметь дело с наркотиками и наркоманами. И не хотел, чтобы тебе понравилось. — Но я тогда точно что-то почувствовал. — Может быть, потому что ты ждал этого? До глубины души поражённый обманом, повар отбирает у Чонгука десерт, а тот пытается искупить вину изнурительными ласками. Вдавив Чимина животом в кухонную столешницу, он без лишнего труда вынуждает его сдать позиции. С нескрываемым удовольствием Пак забрасывает ногу на керамическую поверхность, чтобы шире для него раскрыться, и любовник впервые проникает без защиты. Тёплые струи стекают по бёдрам после того, как он эякулирует внутрь. Пак, повернувшись, шире разводит ноги, призывая партнёра смотреть, как он пальцами заталкивает в себя густое семя. Младший ожидаемо изнемогает от такой картины, а вскоре опускается между раздвинутых ног и, глядя исподлобья, шепчет: — Какая ты красивая шлюшка, даже не верится. Чимин закусывает губу: собственная раскованность и власть над мужчиной заводит его даже больше. Он обожает быть таким, оттого лукаво улыбается, изящно выгибаясь и ступнями блуждая по чужим плечам. Чонгук с рыком вонзает зубы во влажную кожу его бёдер и просит: — Будь таким только для меня. Пожалуйста. Чимин оставляет мольбу без ответа, снося укусы, что красными штампами сеются по ногам и ягодицам. Он счастлив принимать эти метки, счастлив быть податливым для Чонгука, будучи его слабостью, но тянет с озвучиванием самоочевидного факта. Он уже принадлежит этому зверю с оленьими глазами, прекрасно осознавая разрушительность подобного наваждения. Спустя ещё неделю Чимин начинает посещать курсы в школе инструкторов йоги. Первые секунды занятия он не может нормально продышаться от навязчивой мысли, что это совершенно не его стезя, и он не имеет права так бессовестно отнимать время у профессионалов, которыми окружен. Далее он открывает для себя, что многое знает и умеет благодаря скромному опыту в практиках. Чон устраивается в охрану супермаркета возле дома, ради чего усваивает несколько базовых высказываний на испанском языке. Ему легко даётся язык, особенно фразы: «No entiendo» и «Vacía los bolsillos, o te pateo la cara». Сесилия к тому времени размещает новую публикацию из родительского дома в социальных сетях, провоцируя Пака на ещё одну попытку наладить с ей контакт. Она не берёт трубку утром и не берёт днём. Тогда Чимин заказывает букет из розовых эустом, комплект льняного постельного белья (неприлично дорогого) и банку кокосового масла с доставкой на её текущий адрес. Он набирает её номер в третий раз за те же сутки после уведомлений о доставке. Пять задумчивых гудков, и следом раздаётся громкое: — ¡Me das rabia! Её ярость комична и бесконечно трогательна, она вызывает улыбку у слушателя и сладостную тоску. Чимин понимает, что внезапно все негативные эмоции, испытываемые им к подруге в последнее время, испарились, как только она перестала казаться угрозой. Он спрашивает нежно: — ¿Te gustan las flores? — ¡No es justo! ¡Sabes que me molan flores! Без сомнения, она сама устала от недомолвок и обиды между ними. Они друзья и нужны друг другу, даже если кто-то из них поступил по-свински. — Lo siento, pero no tenía otra elección. Por favor, déjame contártelo todo. — ¡No, oye! No sólo perdí el tiempo con un chaval chalado que me metió en problemas, sino que resulta que te acuestas con él. ¡Con él, Jimin! ¡Teniendo un esposo de sueños! — Por eso no tuve el valor de decírtelo. ¡Sabía que me juzgarías! — Y decidiste darme una pista al follarlo en mi cama? — ¡Así que te he comprado nueva ropa de cama! Y otro aceite de coco… Он отшучивается неловко, зная, что материальная компенсация не обелит его. Он не отзывался на проявляемую Сесилией заботу, он сводил её с Чонгуком, с кем сам в результате переспал. Она разочарована в нём по всем пунктам: он не только увёл у неё потенциального любовника, но и разрушил брак, за который она искренне переживала. Пак слышит её вздох. Она никогда не любила ругаться подолгу, пусть и по природе вспыльчива. Поэтому сбавляет тон в попытке спокойно разложить всё по полкам: — ¿En qué estabas pensando, Jimin? Sí, está buenísimo, ¿pero valió la pena? — Hacía mucho no me sentía tan bien. Он впервые конвертирует свои чувства в слова, и получается так лаконично и правдиво, что его на миг перестаёт тревожить будущее, а стремление оправдываться за свои поступки резко пропадает. Он столько лет жил на автопилоте в хорошо обустроенной и унылой теплице. Сейчас же он в захолустной квартире с ветхим ремонтом и скрипящей кроватью, от которой на днях отвалились две ламели, и он счастлив как никогда. Почему он не имеет права на это счастье? — Es que no puedo creerlo. Todavía estoy flipando después de lo que hizo, y tú… — ¿Y qué hizo? — ¿No te lo dijo Namjoon? — De qué? — ¡Cometió un crimen, Jimin! No puedo hablar de eso por teléfono, pero a pesar de lo cojonudo que es, ¡es peligroso! — Cecilia, yo sé más de él que tú. Está todo en el pasado. — Dije lo mismo sobre Hadid, ¿recuerdas? Ещё как recuerda. Года четыре назад Чимин слышал это имя чаще, чем собственное. В действительности, у игрока и лицемера и имя оказалось фальшивым — это выяснилось после ввода его номера телефона в специальное приложение, показавшее, как он записан в контактах других людей. Его зовут Рикардо, на одну наполовину он палестинец, на другую — испанец, и родился он в Мадриде. Доподлинно неизвестно, с какой целью он представлялся другим именем. Возможно, предполагал, что лёгкий ближневосточный лоск добавит ему загадочности. Что ж, он не ошибся. Сесилии не пришлось даже делить с ним постель, чтобы до беспамятства влюбиться. Она вздрагивала от каждого телефонного оповещения, становилась счастливейшей, когда получала его послания. Они редко виделись: он пропадал на несколько дней и возвращался, чтобы накормить очередной порцией быстрых эндорфинов. Как-то девушка поймала себя на мысли, что помимо флирта между ними ничего не происходит, но Хадид её порывы выяснить отношения филигранно подавлял. Она предложила всё прекратить, он препираться не стал. Сесилия медленно сходила с ума, ожидая от него героической борьбы за её сердце. А он разве что изредка появлялся в её жизни и ломал её, едва Чимину удавалось навести в ней порядок долгими разговорами и объятиями. Та оправдывала избранника, повторяя, что только она знает истинного Хадида (пусть и не знала Рикардо). И вместе с тем приходила в гости чуть ли не каждую неделю и предлагала напиться, чтобы отпраздновать пятницу, День труда, День конституции, День галисийской литературы и прочее. Все, включая Намджуна, невольно ставшего свидетелем её страданий, прекрасно понимали: пьёт она оттого, что лишь в нетрезвом состоянии может написать возлюбленному. Когда он её игнорировал, она ловила в Тиндере кого-то, кто откровенно её боготворил, и заключала с ними сделку: она им — лучший секс в их жизни, они ей — восторженные вздохи и поклонение. Если бы не внезапное отвращение к таким мужчинам сразу после, она бы уже давно с кем-нибудь из них встречалась. — No es nuestro caso. Tú y Hadid nunca vivisteis juntos. — ¿Vives con él? — Sí. — Por favor, por mí, aléjate de él. Он знает, знает, что у неё есть все причины волноваться, но как же злит её открытое пренебрежение к его выбору. Пак позволяет себе резкость в ответ: — Cecilia, no me respondiste cuando buscaba un lugar para dormir. No estás en posición de darme consejos. — Lo sé, amor. Estaba furiosa. Ahora estoy con mis padres, pero volveré pronto y puedes quedarte conmigo. — Yo no… — ¡Piénsalo dos veces antes de comenzar una relación con él! — ¡Basta! — вскрикивает Чимин, но уже поздно. Зерно сомнения, посеянное Сесилией в его голове, с лёгкостью приживается и даёт ростки за считанные секунды. — Jimin, solo me preocupo por ti. — No lo hagas, no soy un niño. Por primera vez quiero hacer lo que siento. Y tú me asustas. — Cariño… — No quiero decir gilipolleces ahora. Hablemos cuando te vea. — Está bien, claro. Necesito un masaje. Vamos juntos el próximo fin de semana. — Sí, yo también quiero. — Prométeme pensarlo, Jimin. — Pensaré. Besos. — Besos. Ближе к Рождеству Пак находит однокомнатную квартиру неподалёку от студии, где его нанимают на должность младшего инструктора. Он уверен, что Чонгук будет отговаривать его, поэтому тянет с заявлением о переезде вплоть до Ночебуэна. Тем вечером он готовит консоме и косидо мадриленьо, а Чон дарит ему тонкий серебряный браслет с подвеской в виде полумесяца. Говорит, что увидел случайно на витрине ювелирного магазина и подумал о Чимине. Наблюдая, как юноша бережно застёгивает деликатное украшение на его запястье, Пак чувствует себя в максимальной степени отвратительно. — Ты мой серебристый ангел, — произносит Чон, большим пальцем поглаживая тонкую кожу, через которую прощупывается учащённый пульс. — Я л… — Чонгук, я съезжаю, — Чимин выплёвывает это прежде, чем сентиментальность любовника нарушит его планы. Тот выглядит сбитым с толку неподходящей контексту репликой: — Что? Зачем? — Я не могу тебя больше стеснять. — Стеснять? — он в неверии улыбается. — Ты прикалываешься? — Я же сказал изначально, что съеду, как только найду работу. — Да, но… я думал, что и так понятно, что тебе не надо никуда съезжать. Я хочу, чтобы ты жил со мной. Ты меня не стесняешь… если тебе не нравится здесь, мы можем найти другую квартиру. Чимин поступает чудовищно, разбивая наивные надежды юноши в канун Рождества. Он порывается отшутиться, забрать слова обратно, но тревожные сигналы, настойчиво подаваемые подругой, мужем и здравым смыслом, запрещают отступать. — Нет, дело не в этом. Чонгук. Это неправильно, что я из одних отношений тут же прыгаю в другие. — Да вертел я эти правила! — Чон встаёт из-за праздничного стола, отчего даже окутывающий помещение воздух становится ледяным и колючим. Его реакции страшны и непредсказуемы. Чимину будто снова пятнадцать, он в родительском доме с выпившим отцом, а любое неверно подобранное слово способно спровоцировать взрыв и разрушение. — Не всё ли равно, что там правильно, если нам хорошо вместе? — Мне нельзя, ещё рано. Я не хочу растворяться в тебе, когда я не уверен в тебе на сто процентов. И не хочу обнадёживать тебя и в итоге не оправдать твоих ожиданий. Мне правда нужно какое-то время быть самому по себе, — он толкает в тарелку с рагу заученную речь, пока слушатель тревожно расхаживает по комнате, с каждым шагом взращивая в ней напряжение. Тут он останавливается, и смерив Пака взглядом, спрашивает бесцеремонно: — То есть ты хочешь расстаться? — Мы никогда не были в отношениях, чтобы расставаться. — Что за бред, Чимин? — на его лице отторжение и усталость. Он суровеет следом, чеканя: — Нет, мы в отношениях! — наклоняется к сидящему перед ним собеседнику: — Мы, черт возьми, живем вместе, едим вместе, спим вместе, принимаем ванну вместе и занимаемся сексом каждый божий день. Мы больше в отношениях, чем ты был с Намджуном. Пак качает головой, всё ещё её не поднимая. Каждое выговариваемое им далее слово причиняет неимоверную боль: — Мы ничего не обещали друг другу, Чонгук. — Вот только не загоняй мне эту юридическую лабуду! Просто скажи прямо, что наши отношения для тебя ничего не значат, — юноша отворачивается. От безнадёги в его голосе щемит в груди. Чимин, хоть и не планировал, отвечает в сердцах: — Это не так. Он набирается смелости, чтобы встать и подойти к стоящему спиной Чонгуку. Обнимает его сзади, вопреки намерению быть решительным и хладнокровным. Он утыкается носом в шею, запечатлевая в памяти ставший родным аромат. Как же не хочется уходить. Напряжённое тело в кольце его рук мякнет. Чон сдаётся, опуская руку на его предплечье, и спрашивает тише: — Тогда почему ты уходишь? — Я не хочу, чтобы всё развивалось так быстро. Я хочу попробовать жить один, и хочу узнавать тебя постепенно. Чонгук молчит недолго, а после поворачивается к Паку лицом, заставив того ослабить тиски. — Хорошо. — Что? — Хорошо. Если ты хочешь время, делай как ты хочешь, — это звучит настолько зрело, что Чимин на мгновение мешкает. Едва он успевает высыпать перед ним слова благодарности, Чон его перебивает: — Только у меня есть условие. Ты проводишь со мной каждые выходные. — Каждые не получится. Я могу захотеть встретиться с коллегами или с Сесилией. — Встретишься с ними в другие дни. А со мной ты будешь в субботу и воскресенье, с утра до ночи. — Хорошо. Это всё? Чонгук качает головой с несвойственной ему сдержанностью. — Если ты хоть раз признаешься, что любишь меня, — изрекает он негромко. Большим пальцем он мягко нажимает на чиминову нижнюю губу и добавляет: — если из этого ротика вылетит хотя бы намёк на слово «люблю», ты вернёшься. Пака завораживает сила, которой владеет с виду невозмутимый юноша напротив. Ему бы остаться навек в его плену, однако он шепчет кротко: «идёт» и приоткрывает рот, чтобы впустить толкающуюся внутрь фалангу. Он лижет и сосёт её, а затем целует крепко Чонгука. Тот помогает ему собраться позже, сохраняя холодность и отстранённость. Чимин чувствует вину, но заверяет себя в правильности решения. Он подписывает долгосрочный договор об аренде квартиры, вносит предоплату и впервые за месяц пишет Намджуну о готовности забрать свои вещи. Они договариваются, что Пак приедет, когда супруга не будет дома, и отложит всё необходимое, а Ким после встретит грузчиков и проконтролирует погрузку. Стричь когти Тоффи в одиночку оказывается непростой задачей. Ранее Намджун фиксировал для Пака положение кошки, чтобы та не брыкалась, и срез был как можно более аккуратным. В последний раз ему в этом помогал Чонгук. Но вот и первый побочный эффект одинокой жизни: Чимин задевает ножницами сосуд, и коготь начинает кровоточить. В панике извиняясь, он бежит за антисептиком, пока Тоффи вылизывает раненную лапу. Одновременно в дверь звонят. Наверняка, грузчики. Как оперативно и не вовремя! Наскоро обработав кошке коготок, он мчится к двери, дабы впустить в самостоятельную жизнь чуточку стабильности в виде дорогих сердцу книг; техники, способствовавшей их написанию; привычных средств по уходу за кожей и волосами; повседневной одежды; собственноручно выращенных растений и, конечно, Тоффиных побрякушек. Вот только заветные коробки с вещами не являются перед ним на пороге новой квартиры. Вместо них там стоит темноволосый мужчина с седеющими бакенбардами и усами, на чьём поясе Пак первым делом обнаруживает кобуру с оружием. Он вспоминает о своём пневматическом пистолете, к которому ныне не дотянуться, да и поздно уже. Как же всё-таки деформировало его образ мысли общение с беглым преступником. — Buenas noches, señor, — вопреки леденящей кровь экипировке, выглядит он доброжелательно. Ловко показывает служебное удостоверение, безмятежно и даже скучающе произнося то, что, вероятно, повторял не раз: — Benjamín Nunier García, inspector de la Policía Nacional de Madrid. С полицией Пак практически не контактирует: образцовая законопослушность и добропорядочность не дают на то повода. Блюстители правопорядка воспринимаются им исключительно как безусловное добро, которое где-то там, за пределами его пространства, спасает мир от злодеев и не нарушает его покой. Поэтому он робеет и теряется, ведь не имеет в когнитивном запасе ни одного скрипта для общения с полицией. — Buenas noches, ¿cómo puedo ayudarle? — молвит он заикаясь, дай бог, незаметно. Он искренне верит, что мужчина ошибся дверью ровно до того момента, пока тот не выдаёт: — ¿Puedo hablar con Jeon Jungkook? — он неверно артикулирует имя, но должный эффект его упоминание всё же производит. Чимин в тот миг не контролирует выражение лица вовсе. Шок и моментальный страх он без сомнения демонстрирует. — Jeon Jungkook? — зачем-то он поправляет произношение имени, хотя интуиция подсказывает: с какой бы новостью этот человек ни пришёл, Пак обязан отрицать знакомство с Чон Чонгуком. Инспектор улыбается подобно врачу-педиатру, низким убаюкивающим голосом он добавляет: — Adrián, en otra manera. С такой скоростью его сердце давно не качало кровь. Чувствуется, как полыхает лицо, и дрожат конечности. Спрятав руки за спиной, Чимин силится собраться с мыслями, но пристальный взгляд хорошего полицейского служит этому помехой. — Yo… — начинает он хрипло. Откашлявшись, старается контролировать голос, и выходит неплохо: — no conozco el persona de quién habla. — ¿Me permite ver sus identificaciones, por favor? — Ah, sí, por supuesto. По пути за паспортом он крутит в голове толком не сформировавшуюся молитву из обрывков фраз вроде: «пусть он уйдёт», «посмотрит и уйдёт», «поверит и уйдёт». Он вручает документ мужчине с большой надеждой в душе. Возможно, того факта, что он не Чон Чонгук, будет достаточно? Пока инспектор осматривает документ и сравнивает его владельца с фотографией, Чимин тянет губы во что-то отдалённо похожее на улыбку, а затем, не совладав с любопытством, спрашивает о причине визита. — Nos han llegado noticias de que vive aquí la persona que agredió a un hombre la noche del tres al cuatro de diciembre frente al club Malatesta. ¿Ha oído algo al respecto? Ни единый мускул на морщинистом лице не дёргается во время передачи ошеломляющей информации. Зато Паку кажется, что ему отвесили хлёсткую оплеуху, после которой надобно немало времени для восстановления связи с реальностью. Он озирает протянутый мужчиной паспорт, словно это кадр из фильма, а он не имеет к происходящему никакого отношения. Забирает документ как будто бы не своей рукой, переспрашивает дату, поскольку не может поверить: Чонгук находился рядом все эти дни, невозможно было упустить из виду нападение на человека. Инспектор терпеливо уточняет, что преступление было совершено более трёх недель назад, то есть когда они ещё жили в Сьюдад-Линеале. Из дома Чон выходил крайне редко, а если инцидент произошёл возле клуба — он там с кем-то выпивал. С Сесилией. Вот, о каком преступлении она говорила. Вот, какие неприятности имела в виду. Пак высокомерно отмахивался от её попыток рассказать о происшествии, точно он чёртов всезнайка. Почему же он каждый раз забывает, что Чон Чонгук — дикий зверь? — Por desgracia, no sé nada, — Чимин осознанно врёт, глядя в упор. — Hoy es sólo el segundo día que me mudo aquí. Отныне он официально соучастник преступления. На какие ещё жертвы он пойдёт ради едва знакомого психопата? — ¿Sabe quién vivía aquí antes?— не отступает инспектор. Пак мотает головой: — No. Tendrá que hablarlo con la dueña. Мужчина смотрит исподлобья, снисходительно улыбаясь. Его мысли не разгадать, поверил ли он — неизвестно. Но то, что Пак Чимин в полном дерьме — неопровержимый факт. Из кармана непрошеный гость достаёт сложенную дважды бумагу, раскрывает её, а на ней — цифровой портрет молодого азиата. — ¿Quizás haya visto al hombre de esta imagen? Фоторобот слабо походит на Чонгука, отчего проще и менее стыдно заявлять: — No. Lo siento. Не получив желаемого ответа, служащий убирает бумагу в карман, и миролюбиво сообщает: — Me gustaría echar un vistazo a su domicilio, si no le molesta. Естественно, в чиминовом разрешении нет никакой необходимости. Он намерен зайти, и он зайдёт. Пак предпринимает жалкую попытку уберечь себя от проблем, сказав: — Sí, pero como dije, no… no sé nada. — No tengo dudas, pero necesito estar seguro. — Bueno, entre. Мужчина заходит неспешно и даже почёсывает лоб сжавшейся в углу прихожей Тоффи. Та убегает под диван сразу после. В квартире Чимина правда ничего нет, он ещё не успел здесь обжиться, и это играет ему на руку. Инспектору почти нечего здесь смотреть, но он проверяет каждую комнату, включая ванную и туалет, а из спальни возвращается с пневматическим пистолетом в руке: — ¿Le gustan las armas, Sr. Park? — Es sólo una neumática. No necesitas un permiso para eso, ¿verdad? Гость игнорирует вопрос, отмечая, что какое бы ни было оружие, есть требование хранить его в сейфе. Чимин извиняется с улыбкой, крутя в голове очередную молитву. — ¿Por qué lo compró? — тот продолжает расхаживать по квартире, открывая пустые ящики и шкафы, пока допрашиваемый играет в смертельный тетрис, подбирая к его вопросам наиболее подходящий и безвредный ответ: — Empecé a disparar, así que la compré para practicar. — ¿Ya no dan armas en los campos de tiro? — Sí, pero prefiero practicar por mi cuenta. После безрезультатных поисков мужчина подходит к Паку и спрашивает игриво: — ¿Y quién le entrena, algún pariente? Пак каменеет. Конечно, он думает, что Чимин родственно связан с преступником, ещё бы! Он искал одного азиата, а нашёл другого. Но такое совпадение de facto и de jure ничего не доказывает, поэтому Пак заигрывает в ответ: — Youtube. Инспектор хмыкает. — ¿Tiene otras armas? — No, sólo ésta. — ¿Seguro? ¿Ni siquiera una Makarov? Пистолет, который Чимин помогал младшему выкопать. Он стрелял из него. На пару мгновений Пак буквально лишается дара речи, вглядываясь собеседнику то в один зрачок, то в другой. В итоге выдаёт первое, что приходит в голову: — ¿Qué es Makarov? Прикинуться дураком — просто блистательно! Если бы от гостя не разило гетеросексуальностью за километр, такой ход бы его точно очаровал. — El arma que hirió a la víctima. — ¡Qué horror! ¿Está malherido? — Heridas moderadas. Llegó al hospital a tiempo, — инспектор, кажется, теряет к разговору интерес, поскольку прогулочным шагом направляется к выходу. У порога он просит у Чимина номер телефона хозяйки квартиры. Прекрасно зная, что та ничего полезного ему не расскажет, Пак великодушно его диктует. Мужчина, в свою очередь, оставляет ему свой: — Siento molestarle. Por favor, póngase en contacto conmigo si hay algo que considere relevante para el caso. — Gracias, inspector. Adiós. — Hasta la vista. Он подмигивает перед тем, как дверь перед ним закрывается. Чимин наверняка увидит эту ухмылку в ночном кошмаре, а значит — они вправду встретятся снова. Чонгук в рот имел своё вынужденное одиночество и этот корейско-испанский разговорник, что читает на ночь. Познав жизнь во влюблённости, он не желает никакой другой. Ему не доставляет радости лежать в пустой кровати, где для объятий приемлема лишь подушка. Изолированность от общества и отсутствие людской близости более не обволакивают его, оказывая заживляющий эффект. Он здоров и готов к контакту, готов к обмену нежностями с живой душой. И как же раздражает, что он позволил Чимину съехать! Если бы представилась возможность пережить тот эпизод заново, он бы непременно запер любовника в квартире вплоть до его сдачи позиций. Это же вполне реализуемо — Чонгуку теперь известно, на какие точки давить, где гладить, дуть и тереться носом, чтобы достичь результата. Неизвестно только, почему он не воспользовался своими знаниями, когда парень уходил. Ему остаётся одно — стать лучшей версией себя, чтобы Пак влюбился. Всего-то! Бросив книгу на пол, Чон ложится набок и прибегает к разработанному им бюджетному методу обогрева: накрывает себя с головой толстым одеялом. В компании другого человека ему было элементарно теплее. Его тянет по привычке поговорить с Чимином перед сном, приблизиться к его лицу, дабы услышать и почувствовать ровное дыхание, но нынче на такую роскошь надеяться не стоит. Чонгук впивает ногти в ладони, стискивает зубы от сводящей с ума неспособности воплотить в жизнь мечты. Он лупит матрас, отчего краснеет и царапается кожа рук. Это ненадолго приносит утешение. Наверное, так и ощущается синдром отмены. Сейчас ему становится впервые жаль всех бывших клиентов. Он вздыхает нервно и неровно, прижимает к себе подушку и, приложившись щекой к прохладной поверхности, просто жаждет поскорее отключиться. Казалось бы, он о чём-то думает без конца и всё ещё находится в сознании, однако звонок в дверь спустя десять минут заставляет Чонгука резко вздрогнуть, словно он до этого был глубоко во сне. На часах почти час ночи — ему завтра на работу, а встреча гостей в такое время отнюдь не входила в его планы. Полусонный он шаркает к двери. Дверной глазок ему показывает Пак Чимина. Господь к нему милостив. Такой поворот событий чересчур идеален, чтобы быть правдой. Неужели Чимин так стремительно передумал? Или также не смог уснуть без ночных бесед и лёгких прикосновений? Вне зависимости от причины визита, Чон в восторге. В эйфории кружит голову, точно от первой затяжки сигаретой после длительного воздержания. Он поспешно отворяет дверь с целью поцеловать так крепко, как никогда не целовал. Но едва впускает гостя, тот сходу выдаёт: — Какого хрена тебя ищет полиция? — он проходит мимо, не разрешив даже кончиками пальцев пройтись по высокой скуле. Упираясь ладонями в бока, он устанавливает приличное расстояние между собой и жителем квартиры. Пока Чонгук осмысливает услышанное, он смотрит строго. Ощущение, будто мать узнала о его недавних хулиганствах и затеяла вступительный разговор перед поркой. Странно, дурно и тошно. Он-то думал, что всё рассосалось само собой, подобно крохотной кисте в мозгу, не доставляющей неудобств. Но нет. Счастье мгновенно покидает тело, и внутри не остаётся ни грамма его. Чон в замешательстве лишь молвит: «Откуда ты знаешь?», на что старший размахивает руками да ходит беспокойно по прихожей, с трудом контролируя голос: — Они наведались ко мне домой! Что ты опять натворил, Чонгук? — приблизившись, он заламывает устало брови. В голосе его слышно разочарование. Чонгуку стыдно невероятно; неловко оттого, какой он непутёвый. Он действительно пытался избегать неприятностей, но это просто сильнее его. — Я выстрелил в типа, который приставал к Сесилии. — Боже… — такую реакцию ему видеть не ново. Чимин осуждает в который раз. Отворачивается и тяжело выдыхает, тревожно зачесывая волосы назад. Дабы хоть как-то себя оправдать, Чон уверяет: — Я никого не убивал, я просто выстрелил в руку! — Зачем, Чонгук, зачем? — он наклоняет голову вбок, оголяя красивую шею. — Ты же хотел исправиться. Почему ты не можешь просто спокойно жить? Я хочу спокойно жить, а не прикрывать тебя перед полицией! Чон подходит к почти плачущему посетителю, берёт в руки его ладони, ранее лежавшие на поясе: — Мы можем, детка! Мы можем. Просто надо уехать на какое-то время, пока все не уляжется. — Куда уехать? — Пак не верит ему совершенно. Ему, наверное, опостылело быть рядом с таким человеком, как Чонгук, ибо тот без сомнения проблема. Неоспоримая истина. Все это знают. Он — проблема. Чонгук нуждается в дополнительном шансе для восстановления репутации, он сжимает чужие пальцы так крепко, что, скорее всего, причиняет боль. Приблизившись, утыкается в серебристую макушку и вдыхает запах чистоты и дома в надежде прояснить голову: — Куда-то не слишком далеко, но не слишком близко, — он рисует карту в воображении. Это несложно, ведь он тщательно изучал её перед тем, как сбежать из Кореи. Вспоминает близлежащие страны: — Марокко! Ты хочешь побывать в Марокко? Чимин не отвечает на вопрос, он хочет вырваться из заточения, но Чон прижимает к себе крепче, заключив руки вокруг его плеч. Вдруг он перестаёт сопротивляться, только не потому, что готов отдать себя всецело. Обречённое и тихое: «Намджун был прав» свидетельствует о его горестном смирении. — Почему ты поступаешь так, чтобы он оказался прав? — продолжает Пак огорчённо. — Он говорил, что с тобой я буду жить как на пороховой бочке.  Он звучит так, словно пожалел о своём выборе. Чонгук от этого звереет: — Так беги к Намджуну! — рычит он, отпрянув. — Давай! Он обеспечит тебе спокойную жизнь. А ты будешь трахаться с другими за его спиной! Он отдаёт себе отчёт, что груб, а слова его — оскорбительны, но паково презрение (схожее с тем, что он проявил в день их знакомства), нажимает на спусковой крючок. Чимин жмурится, качая головой: — Что ты несёшь? А Чонгук наседает, заставляя парня вжаться спиной в стену. — Тебе же нравится это, да? — выдыхает он в ухо. — Перескакивать с одного члена на другой! — ярость подстёгивает его быть наглым, омерзительным и смущающим. Он кажется себе воплощением зла к моменту, когда выплёвывает: — Раздвигать ноги перед каждым, кто обратит на тебя внимание! Удар пятернёй обжигает щёку в следующий миг. Чонгук замолкает в уверенности, что отпечаток пухлых пальцев тут же проявится на его коже. — Я предупреждал тебя так со мной не разговаривать, — Пак сверлит глазами свирепо. Дышит прерывисто и дрожит как осиновый лист. Они служат триггерами друг друга. Один бесит другого и ужасает, доводя до точки кипения. Чон распаляется от прилетевшей ему пощёчины и надменного замечания: — И что ты сделаешь? — хмыкает. — Уйдешь к нему? Так иди! Иди отсасывай ему, пока он не простит тебя! — Так тебя это возбуждает? — перебивает Чимин, смело вздёрнув острый подбородок. Он усмехается нахально, толкаясь в грудь оппонента. Чонгук мешкает от неожиданного напора, но дьявольское пламя в тёмных радужках напротив впечатляет весьма. Поэтому он молчит, выслушивая: — Тебя возбуждает мысль, что я шлюха? Что я обслуживаю тебя, потом твоего хёна. Что я люблю члены, что во мне их много побывало. Чонгук распахивает рот в попытке возразить, но по-прежнему оказывается неспособен издать хотя бы звук. Искуситель понижает тон до соблазнительно бархатной текстуры: — Понаблюдай за своими ощущениями, когда я говорю: я люблю, когда меня трахают, — его губы так близко, что, едва пошатнувшись, Чон рискует попасть в эту вязкую ловушку. А он не хочет туда, поскольку тот же рот произносит невообразимо скверные слова: — Я хочу в себе несколько членов сразу. Почему это тебе нравится? Потому что твоя мать была шлюхой? Чонгук хватает старшего за челюсть. Глубоко впивает пальцы, заставляя Пака разомкнуть зубы: — Замолчи! На его угрожающий рык Чимин не демонстрирует трепета. Он улыбается, хоть и трясётся в чужих руках: — Давай устроим тройничок, — предлагает он назло. Джокер в чистом виде. — Ты, я, и Намджун. Я буду заглатывать твой член, пока он трахает меня сзади. — Я сказал, заткнись! — повторяет Чонгук громче. Руку перемещает к длинной шее и, сжав, толкает маленькое тело к стене. Ему хочется растерзать его и вместе с тем вылизать каждый миллиметр его кожи. Уткнувшись носом в кость у Чимина за ухом, он шепчет, — Я не отдам тебя ему, понятно? — Но тебе же нравится, признайся! — пальчики Пака добираются до внутренней стороны бедра. Он дотрагивается до чужой эрекции сквозь трусы и прыскает невесело: — Говорю же, чёртов Фрейд просто гений. Чонгук не находит в себе силы сопротивляться инстинктам. Он целует. Целует больно, кусаясь и сося грубо полные губы. Он нетерпеливо мычит, сжимая мягкое податливое тело. Хватает за волосы и тянет их, отдаляя от себя красивое лицо: — Ты специально говоришь всю эту чушь, чтобы я от тебя отвязался? — спрашивает он. Чимин отвечает беззвучно, только артикулирует: — Да. Чонгуку больно. Больно настолько, что борьба кажется бессмысленной. Он разжимает пальцы, в которых были серебряные пряди. Голова тяжелеет, и он роняет её Чимину на висок. Устало он признаётся: — Я люблю тебя. Я не хочу… Некий спазм сдавливает горло, отчего он не может закончить речь. Некоторое время они оба молчат, не отстраняясь друг от друга. Чимин признаётся тоже: — Я тоже не хочу, Чонгук. Но я также не хочу жить в аду. Чон приподнимает голову, чтобы не тая показать навернувшиеся на глаза слёзы. Быть может, они верифицируют его искренность: — Я все исправлю, малыш, — просит он. — Пожалуйста, доверься мне! У Чимина покраснели углы рта, ресницы у него влажные, а волосы растрёпанные. Он сожалеет, но медленно качает головой на все чоновы бесполезные клятвы: — Ты только что оскорблял меня, сделал мне больно, а потом признался в любви. Чонгукки, сначала исправь то, что у тебя вот здесь, — он кладёт мягкую руку собеседнику на грудь. Жар от его тела проникает в лёгкие и бешено бьющееся сердце. — Когда исправишь, я буду тебя ждать. Это звучит как прощание. И самое страшное — это и есть прощание. Чон испытывает панику и истерику одновременно. Он не знает, что сказать, кроме как: — Пожалуйста, не поступай со мной так! И, естественно, от такой просьбы Паку ни холодно, ни жарко. — Прости меня, солнце. Я не уеду с тобой, — он надавливает слегка юноше на грудь, чтобы тот перестал быть препятствием его решению уйти. Но он ведь не думает всерьёз, что сегодня, как и в прошлый раз, Чон проявит бесхребетность? — Я ни за что тебя не оставлю! Он целует насильно, поскольку любовник сжимает губы. Он небрежен в попытке снять со старшего штаны, и, как только удаётся стянуть их до колен, на обнажённых ягодицах последнего рисуются красные полосы. — Чонгук, нет, пожалуйста… — стонет Пак, но оборачивается в тряпичную куклу от поцелуя в шею. — Открой рот, — велит младший, пропуская мимо ушей непрерывные протесты. И Чимин открывает, преданно уставившись в глаза, чтобы принять плевок, а следом — мягкую пощёчину. — Повернись! — Чонгук… — Повернись! — в груди горит, но магическим образом Чону удаётся звучать твёрдо и непреклонно. Парень слушается: он прижимается грудью к стене, вытягивая таз, подобно течной кошке. — Раздвинь половинки, чтобы я видел твою дырку. Видя, как тот борется с желанием, юноша втискивается эрекцией между ягодиц, приговаривая: — Ну же. Сам же говорил, как ты любишь члены. — Я сказал, нет! — Пак пихает локтем ему в ребро и поворачивается сразу. Он ревёт навзрыд, когда торопится одеться как можно скорее. Вдобавок ко всему, Чонгук теперь чувствует себя насильником. Он боится подойти, но когда гость несётся к двери, не может не метнуться за ним с мольбой: — Прости! Я испугал тебя? Я не хотел, детка, прости меня! — он опускается перед ним, чтобы прижаться щекой к его коленям. Он наверняка смешон и жалок со стороны, однако его не заботит образ и репутация. Важнее всего, чтобы Чимин остался. Чтобы принял его — дефектного, больного, проблемного, но любящего и готового на всё ради его любви. — Я просто не смогу без тебя. — Пожалуйста, отпусти меня сейчас же, иначе я позвоню в полицию и скажу, что ты здесь, — голос его лишён жизни, сока и цвета. Конечно, он ранен и напуган. Чонгук всё понимает, но допускает себе эгоизм, вцепившись в него как репейник. — Ты этого не сделаешь. — Сделаю. Отпусти, Чонгук. Он понимает, что деваться некуда, что необходимо ослабить тиски, дабы не усугубить ситуацию. Чимин теперь не передумает, сколько слёз ни лей. Он уйдёт, и, если Чон хочет рассчитывать на его возвращение в будущем, нужно отпустить. Как только он уступает, раздаётся грохот закрывающейся двери. Чон вытягивает руки, но ловит пустоту. Теперь он опять один, и ему опять надо бежать. Встав, он видит своё убогое отражение в зеркале прихожей. Ненавидит. Как же он ненавидит свою проклятую немощность. Рука сжимается в кулак. Он бьёт им зеркало, чтобы расколоть его на тысячи осколков. В результате лицо напротив искажается, а на костяшках пальцев выступает кровь. Мелкие осколки усеиваются на полу, он подбирает самый большой из них и вкладывает в ладонь. Хорошо. По складкам сжатой ладони стекает тонкая ярко-красная струя. Сердцебиение приходит в норму, восстанавливается дыхание. Намджун с горем пополам дохрамывает до кофейни. Неизвестно, в чём дело — растяжение ли у него или нечто иное, но факт остаётся фактом: у него саднит коленный сустав настолько, что он не может толком его согнуть при ходьбе. Устроившись за ближайшим к двери столиком, он вытягивает ногу и пытается вспомнить, в какой момент возникла боль: уже три месяца прошло с ухода Чимина, и с тех пор Ким работает удалённо, не вставая с кровати. Он отстегнул пульсометр от руки, поскольку к концу дня устройство выдавало позорную статистику его физической активности. Все его передвижения нынче ограничиваются маршрутом от спальни до кухни и обратно к ноутбуку, что, нагреваясь, обжигает бёдра. Он нечасто меняет позу, и теперь боится взглянуть на свою осанку в отражении зеркала кафе. Ноги у него также долго находятся в одном положении: либо вытянуты, либо согнуты в коленях для большего удобства. Ещё у него болят запястья временами, и от неприятных ощущений в теле порой тяжело заснуть. Ким Намджун в худшей форме, ему претит новый стиль жизни, однако он продолжает брать фриланс проекты. Ради денег, наверное. Пусть и тратит их преимущественно на доставку еды и стики для айкос. Он жаловался на своё состояние Сесилии, на что она предложила ему начать заниматься фитнесом. Но ведь тогда ему придётся выходить из дома. Честно, ему бы хотелось к сегодняшней встрече выглядеть на все сто. Ему бы хотелось лицезреть восхищение и горечь потери. Он с удовольствием бы, поедая попкорн, наблюдал за чиминовыми унижениями, выслушивал бы его слёзные извинения и просьбы воссоединиться. Ким уже сформулировал в фантазиях ответ: «Ты сделал свой выбор». Определённо, Паку нет прощения. И всё же Намджун грешным делом допускает: если супруг хорошо постарается, он даст ему шанс. Не сразу, через время, как только изменник докажет, что искренне сожалеет, любит и не может жить без него. Произойдёт ли это? Кто знает. Но интересно будет посмотреть. Когда приносят капучино, над входом заведения звенит колокольчик. Он видит Пак Чимина впервые за новый год. На нём красный шарф, что выделяет молодого человека на фоне сдержанного интерьера и великолепно сочетается с изумрудно-зелёными креслами вокруг. Он вписывается прекрасно в любую реальность, и он как прежде красив — это невозможно отрицать. Чимин окидывает взглядом небольшое помещение, сразу же видит мужа. Ким не знает, что делать с мимикой. Спешно и небрежно избавившись от верхней одежды, он вешает её на крючок декоративной стойки. У него заметно увеличились щёки, стала шире талия. Когда он безмолвно садится за столик, Намджун цинично отмечает: — Ты поправился. Вешая почтальонку на стул, Пак без лишних эмоций говорит: — Скажи, чего я не знаю. Я тороплюсь, давай бумаги. Занимательная тактика. Он возвращает меню принёсшей его официантке, отказываясь от заказа, и тянется к другой папке — с документами о разводе. Разговора он никакого не затевает, отдав предпочтение изучению бумаг. Чёрные корни его волос сильно отрасли, и Ким насчитывает аж четыре тонких седых волоска на его макушке. Тот ведёт пальцем по строчкам в документе, вокруг его ногтя неухоженная сухая кутикула. Наверное, экономит на маникюре. Когда, подписав заявление о расторжении брака, он переходит к соглашению о разделе имущества, Намджун комментирует: — Я готов выкупить твою долю за квартиру. Пак усмехается, не поднимая взора, и едва слышно язвит: — Какая щедрость. Он ведёт себя омерзительно, как будто провинился не он. Ким не может отказать себе в токсичной реплике: — Ну, тебе же сейчас нужны деньги. В одиночку, должно быть, тяжелее справляться. И в конечном счёте добивается должного внимания. Ударив ладонью по бумаге, Пак обращает на собеседника взгляд. В нём — тотальная неприязнь. Он наклоняется с прищуром и нахмуренными бровями. Его агрессия — редкое явление, и оно вызывает конфуз. В особенности, когда тот низким тоном молвит: — Это же был ты, да? — Ты о чём? Откуда столько претензии, а главное — с чего Пак взял, что имеет право их предъявлять? — Это ты натравил на Чонгука полицию, — последний тычет пальцем гневно, точно в любой момент плеснёт мужу в лицо его же кофе.  Всё встаёт на свои места, но Ким к такому сценарию не готовился, так что непонятно, как реагировать. Его вправду хотят выставить виноватым сейчас, он же правильно понимает? — Сесилия рассказала тебе, что случилось у клуба, — рассуждает Чимин. — Ты знал мой адрес, и ты позвонил в полицию и выдал его.  Гений. Признаться, не ожидалось, что он умело сложит дважды два. Намджун торопеет на мгновение, но чувствует ли стыд? Не должен.. — И что с того? — отвечает он с чувством, будто убеждает и себя. — Он совершил преступление и обязан за это ответить. Чимин выглядит поражённым собственной правотой. Видимо, до последнего надеялся, что его выводы будут опровергнуты. Именно в тот миг Ким начинает сомневаться в справедливости своего поступка. Ещё и это осуждающее качание головой. — Вместо того, чтобы поговорить с ним, поссориться, подраться, да что угодно,  — начинает Пак медленно. Голос его с каждым последующим словом повышается на полтона. Благо, время утреннее, и в кафе кроме бариста, двух официантов и одной посетительницы у окна — никого, — ты просто натравил на него полицию! Как последняя крыса.  — Вау, — охает Намджун невольно. Он откидывается на спинку стула, чтобы оценить эту ярость, эту наглость и бесстыдство. — Вот как ты со мной разговариваешь после всего, что я для тебя сделал? — Что ты для меня сделал? — перебивает его громко Пак. — Если ты так обо мне заботился, зачем подверг риску меня? На это у Кима нет достойного ответа. О безопасности мужа он не задумывался, да и не хотел. Он ненавидел обоих, до сих пор ненавидит, и не понимает, почему ему навязывают вину за возмездие. Они оба заслужили наказание: Чонгуку надлежит ответить за вседозволенность, а Чимину — за опрометчивый выбор. — Ты поступил как трус и эгоист. Из-за тебя он вынужден был опять бежать, — Пак вопит, а Намджун с болью в сердце примечает блеск слёз, скопившихся на веках. — Я ненавижу тебя за это! И снова укол. Намджун сокрушается абсурдному зрелищу и необоснованным чиминовым чувствам. Чон Чонгук без преувеличения моральный урод, а тот его оправдывает. — А его значит любишь? — Намджун пытается быть безучастным, но обида в вопросе всё же проскакивает. — В отличие от тебя, когда он злится, он делает это открыто! — Чимин снова тычет пальцем. — Он орёт, ругается и нападает, а не действует исподтишка, играет в молчанку и применяет пассивную агрессию. Он настоящий. Но теперь это не имеет никакого значения. Ты отнял его у меня! Слёзы вольно катятся по его щекам. Внезапно он осознаёт это и грубо стирает их с пухлого лица запястьем. Дрожащей рукой он берёт ручку, оставляет на последней странице кривую подпись и, бросив письменную принадлежность на стол, немедленно встаёт: — С этих пор, я буду общаться с тобой только через твоего юриста.  Злость, сетование на несправедливость, внушённый стыд, задетое самолюбие — Ким от совокупности стольких эмоций стоит буквально на пороге нервного срыва. Вместо этого стискивает зубы, провожая взглядом одевающегося — в скором времени — бывшего мужа. — Хорошо. Может быть, мой юрист тебе тоже приглянется, — бросает он, но отравляется жестокой шуткой сам, а Пак толкает дверь кафе со словами: — Да пошёл ты! — и исчезает мгновенно. Как-то его коллега говорил, что мирные расставания — утопия и вымысел. Ни одна пара не может считаться окончательно распавшейся, если она не поссорится предварительно в пух и прах. Что ж, он оказался чертовски прав. На этот раз Альваро забронировал другой кабинет. Маленькая комнатка с синими креслами у окна да с настенным панно, где изображены три женских профиля. В углу комнаты также стоит сложенная массажная кушетка. Чимин, чтобы снять мандраж, шутит в начале, что Альваро отличный специалист, раз оказывает такой комплекс услуг. Психолог нехотя улыбается. Так Чимин просекает, что к юмору здесь относятся без энтузиазма, и довольно скоро бросает это дело. Необычно с ним встречаться без Намджуна рядом. Пак репетировал свои запросы, писал их даже заметках смартфона, но, оказавшись напротив специалиста, он внезапно мешкает. Первое, что он выдаёт с начала сессии, это: «Я развожусь с Намджуном, потому что влюбился в другого, и у меня, кажется, компульсивное переедание».  Действительно, он ненавидит, что делает со своим телом в последнее время. Он и раньше любил поесть, но употреблял именно ту пищу, что ему нравилась, пусть и в больших количествах. После исчезновения Чонгука из его жизни и, скорее всего, страны, он стал перемалывать всё подряд. Вчера он намазал сливочное масло на лаваш и съел его вовсе не оттого, что голоден, и не оттого, что это вкусно. Кусок теста тогда уже очерствел, его было тяжко жевать, и Пак с трудом проглотил безвкусный ролл, испытав от перекуса ноль удовольствия.  Альваро живописно повторяет только что услышанную скучнейшую историю и просит клиента описать, что тот чувствует, пока жуёт это бездарное кулинарное произведение. Чимин сразу отвечает: отвращение к себе. Копает глубже и обнаруживает пустоту. Его сознание бездонно, и в нём ничего нет. Он засоряет его килограммами теста, как сливное отверстие раковины. Его тело и душа сейчас — чёртова канализация, и он сам огромный продукт человеческих отходов. Вот в такой провал он превратился. Он сплошная неудача. Он облажался в браке, облажался в творчестве, облажался в любви. Пак Чимин называет себя неудачником, чувствуя при этом мазохистское удовольствие. Он пристыдил Чонгука за несдержанность, Намджуна — за донос в полицию и Сесилию — за обесценивание его выбора, но обвинять себя оказалось намного приятнее. Всё дело в том, что он неудачник и ничтожество, и лишь он ответственен за своё несчастье. В моменте, когда этот факт признаётся и принимается, наступает смирение. Ему задают вопрос, что необходимо для прерывания череды неудач. Чимин задумчиво оглядывает голые ветки деревьев за окном, а после молвит первое, что приходит в голову: «Убить себя». Убить себя, чтобы всё закончилось, чтобы сыграть в новую жизнь по-другому, чтобы возродиться иным человеком: свободным, уверенным и счастливым. На вопрос, был ли за свою жизнь Чимин когда-либо таким, он пожимает плечами. Наверное, в детстве — до того, как от него стали требовать соответствовать стандартам мужественности. До пубертата, даже до школы. Лет в пять-шесть. Альваро просит его описать себя в этом возрасте. Чёрные волосы, большие глаза, маленький нос, пухлые губы. В памяти вспыхивает фотография с утренника в детском саду, где он в костюме коровы и с микрофоном в руке. Милый, красивый ребёнок, не стесняющийся признаваться в любви и дарить любовь. Обнимающий маму, целующий друзей в щёки, бегающий во дворе, громко хохочущий. Он был очень энергичный, не боялся упасть и разбить коленки. Он помнит этот переполняющий душу восторг, когда он проказничал с ровесниками. Его ничто не могло остановить, пока на горизонте не появлялся папа и делал замечание, шлёпал по затылку и отправлял обратно к друзьям с чувством унижения оттого, что они всё видели. Обходился бы Чимин на месте отца подобным образом со своим ребёнком? Ни за что. Но у него не будет детей. Альваро возражает, говоря, что у него уже есть один.  У него есть этот бесстрашный полный любви ребёнок с горящими глазами и сердцем. Он до сих пор в нём, и он требует заботы. Заслуживает ли этот ребёнок, чтобы его называли неудачником, чтобы его пичкали вредной едой и хотели убить? Нет, конечно нет. Чего он заслуживает? Чтобы его любили, как он любил, чтобы о нём заботились, его коленки бережно обрабатывали антисептиком, его заливистому смеху радовались, а шалости прощали.  Может ли Чимин дать ему эту любовь, заботу, не вовлекая третьих лиц? Может ли стать самодостаточным, взять ответственность за своё счастье и не ждать ласки от других? Он обязан. Ведь если не научится заботиться о себе сам, любые отношения принесут лишь печаль, а жизнь всё так же будет лишена страсти.

Fin