Свои чужие люди

Первое, что ощутил Олег услышав, что отныне они будут раскиданы в другие тройки — потерянность. Да, между ним, Гром и Июнь были странные отношения, но они уже были командой, своими, почти что стаей. А теперь… Он косится на девчонок, чтобы узнать их реакцию, но ни Ингрид, ни Августа не выглядят ни удивлёнными, ни расстроенными. У них на лицах вообще ничего не отражается кроме усталости и равнодушия. Кабинет продолжает заполняться людьми. Судя по всему это и есть те коллеги, которые будут участвовать в замене. Трое мужчин. Трое женщин. Олег думает (в очередной раз) о том, что один из этих мужчин слишком похож на повзрослевшего Каменщика. Но, как и все прошлые разы отмахивается от этой мысли, потому что какая разница? Он начал конфликтовать с Каменщиком и его прихвостнями исключительно из-за Разумовского, да и то — после Олиной смерти конфликт постепенно сошёл на нет. Олег даже допускал мысль, что если бы не терки нареченного брата, то они могли бы стать друзьями. Но случилось так, как случилось, а значит всё остальное не имеет значения. Да и то, что случилось — тоже, потому что прошлое должно оставаться в прошлом. Ссора с Разумовским была ярчайшей из иллюстраций, пусть и напоминала по ощущениям хлысты ИГИЛ. Особенно после покушения на брата (бывшего брата, бывшего) и собственного побега от больницы. Пожалуй, именно побег тяготил сильнее всего. И даже внезапный визит собственной девушки (еще один гребанный сюр, к которому никак не выходило привыкнуть) не сильно облегчил душу, хотя, безусловно, помог отвлечься: Юля молча прижималась к нему и водила своим тонким пальчиком по ткани чёрной футболки; и от этого было тепло и самую малость щекотно. А ещё ощущалось… Правильным. Словно они всегда лежали вот так — на старом диване под старым пледом, с остывшим чаем, про который никто не вспомнил. И размягчало — настолько, что Олег начал травить байки о детстве — как познакомился с Серым, как они сдружились и породнились, как торчали на чердаке, как ссорились но всегда мирились — кроме этого, самого последнего раза. Нахрена он ляпнул про ссору Олег в душе не ебал, но остановиться не смог, а потому дополнил рассказ признанием в собственной трусости — как бежал по улицам, чтобы подальше от больницы, будучи не в силах столкнуться с рыжим лицом к лицу; как не смог набраться духу, чтобы спросить у задействованных в охране коллег или хотя бы позвонить — через этих же самых коллег, ведь его телефон после взрыва сто процентов пришёл в негодность… Резкий контраст с ней, пролезшей в палату сквозь цепь ОМОНа и оперов Яшиной. Олег не сомневался, что узнав о его поступке Юля просто поднимется и уйдёт, но Юля только вздохнула и улыбнулась. — Серёжа бывает очень пугающим. Помнишь, как тогда, после поездки в детдом… Она щебечет что-то ещё, но Олег не слушает. Он целует её в лоб и со вздохом прикрывает глаза. В голову неожиданно приходит мысль об Ингрид — прикрывает ли она глаза, когда Разумовский целует её в лоб — если целует. А Августа? У неё бывают моменты эмоциональной уязвимости — вот как у Юли? Или… …— Волков, приём! Голос Июнь врывается в сознание, выдергивая обратно в реальность. Олег и не заметил, как ускользнул мыслями во вчера — к запаху жасмина, алым коротким прядям и теплоте. Подальше от грядущего распределения, кто бы там ему ни попался. Он этого не хотел. Не хотел перераспределения, хотя и признавал, что поработать с двумя возрастными оперативниками (Жучихин и Кизлов, если он правильно помнил их фамилии) — представителями «старой школы» и, по слухам, бывшими сотрудниками ФСБ, было бы интересно… Но к предполагаемым федералам пихнули Гром. Логично, учитывая её состояние в последнее время, хотя всё равно немного обидно: поучиться у профи всегда приятно, особенно если сам на занимаемой должности совсем недавно. — Привет, я Алёна. Будем работать вместе. Олег тяжело вздохнул и повернулся на голос, обнаружив, что пока он занимался саможалением, Августу отправили в чисто женский коллектив, а рядом с ним нарисовались двое: парень, напоминающий старого врага из детства, и холеная блондинка, с вежливой улыбкой протягивающая руку. — Будем, — Олег со вздохом поднёс руку к губам, но поцеловать не успел: новоиспечённая напарница выдернула ладонь так, словно он собирался сожрать её, а в следующий момент по яшинскому кабинету раздался оглушительный хлопок пощёчины. — Алёна! — Прошу прощения, Лидия Валентиновна, — судя по интонациям, блондинка совершенно не ощущала себя виноватой, — рефлекс. — Так всё, идите отсюда. — Олег почему-то не сомневался: внутри себя, под маской праведной строгости, Яшина искренне веселится над происходящим. — С глаз моих долой. Через полчаса всем быть на оперативке, как штык. Опера прогудели согласие нестройным хором и вытекли из кабинета. Олег зачем-то попытался переглянуться со своими девчонками, но ни Гром, ни Июнь ни разу не обернулись. *** — Ну что, давайте пока в буфет? Олег прикрывает глаза, отгоняя воспоминания (вот Августа утаскивает его кружку, вот Ингрид внимательно вглядывается в фотографии по делу, вот они пререкаются друг с другом с разной степенью шутливости или серьёзности…) и молча кивает на предложение новой напарницы. Эта Алёна ему не нравится: слишком холеная, слишком самоуверенная, слишком… Чужая. Он примечает кожаные браслеты у неё на запястьях — очевидно стоящие кучу бабок, подмечает татуировку на левой внутренней стороне руки — ромашка, лилия, эдельвейс, своим расположением напоминающие треугольник. Подмечает полупрозрачный блеск для губ, перламутровые тени для век и тушь на ресницах. В горловине форменной футболки — небольшой медальон в форме сердечка. На ногах — форменные же берцы. Светлые пряди собраны в причёску — нарочито небрежную, однако под этой небрежностью можно было заметить массу стараний — слишком уж удачно падали на лицо выпущенные «на волю» пряди. И ещё запах. Пахло чем-то ненавязчивым, но сладким. Самую малость пудровым. Но Олег не мог определить, чем именно, и его это раздражало. Подумаешь, фифа. Даром, что блондинка. Олег не страдал предубеждениями про блондинок (в конце концов, Яшина тоже была блондинкой), но конкретно эта ему не нравилась, непроизвольно вызывая в памяти паршивые тематические анекдоты. …В буфете уже полно народу. Олег с тоской вспоминает, как они с девчонками по очереди наливали друг другу кофе и ощущает себя неблагодарным кретином. Если подумать, он никогда не ценил этого тогда, в моменте. Воспринимал как должное и обыденное, совершенно не допуская мысль о том, что вот эти моменты вместе будут потеряны. Считал не более чем вынужденной, повседневной рутиной. А теперь… Впрочем, подобное настроение не у него одного — Алёна при первой же возможности сматывается к вошедшим в помещение бывшим напарницам, сваливая с ними куда подальше, словно стоявшей рядом Августы не существует. Новый напарник тоже молчит. Он так ничего и не сказал, и, кажется, вообще не горит желанием идти на контакт, сосредоточившись исключительно на чашке с кофе — сначала одной, потом — второй. У него синяки под глазами, невидящий взгляд и желание убивать, написанное на самую малость бледном лице. Олег открывает рот, чтобы заговорить, но не находит вариантов начать беседу и притворяется, что зевает — если подобное состояние у коллеги вызвано недостатком сна, то зевок должен хоть самую малость разрядить атмосферу. Не то чтобы Олегу было хоть какое-то дело до атмосферы, но сидеть в напряжении не хотелось. Можно было бы конечно подойти к Гром, угрюмо подпирающей холодильник, тем более, что у неё, так то, трагедия. Но они теперь не в команде и Олег понятия не имел, насколько вообще это уместно. К тому же, она ведь и сама подошла бы, если бы захотела. Но она не захотела. И Августа тоже — не захотела. Словно то, через что они успели пройти плечом к плечу ничего для них не значило. А может быть и правда не значило, учитывая, по какой причине он устроился в их команду. Заказ от Серого. Гибель напарника. Не самое удачное начало для скрепления отношений, учитывая, что и он сам не слишком-то способствовал потеплению. Олег тяжело вздохнул и подставил чашку под кофемашину, мысленно отвесив себе затрещину. Подумаешь, команда сменилась. Случается. Ну и что, что на войне состав его команды менялся лишь в случае смерти (ну или увольнения, в редчайших случаях) кого-то из подопечных. Здесь не война, здесь даже раскисать не из-за чего, потому что не произошло ничего ужасного. Никто не умер. Не покалечился. Не стал инвалидом. Вечером к нему приедет Юля (она обещала!) и они снова будут смотреть какие-нибудь фильмы под настроение и пить чай. Нужно будет купить эклеров — с фисташковым кремом, её любимых. Жизнь вроде как налаживается. Разве нет? *** Остаток дня протек за рутиной и скукотой. Алёна и её бывшие напарницы делили какую-то неведомую ему зверушку по имени Фокс. Степанов (обстоятельства требовали, чтобы Олег выучил фамилию нового сокомандника) постоянно тер глаза и давил зевоту: накануне ему пришлось мотаться в область в ночную смену. И дележка незавершённых дел, во время которой Олег зачем-то выгрыз у Августы дело о похищенных девушках, словно подкинутого Яшиной Весельчака и новых расследований было мало. Убийство. Убийство. Убийство. Убийство… Ничего нового. Ничего из того, что могло бы вызвать удивление, кроме разве что изощренности и жестокости преступных умов. Единственное, что радовало — серийных убийц среди этого празднества смерти не наблюдалось. Убийство. Убийство. Мошенничество. Служебный подлог. Ограбление. Убийство. Обвинение в педофилии… Олег поморщился, чувствуя подступающую тошноту: в моче восьмилетней девочки были найдены отцовские сперматозоиды, но в силу высокого положения обвиняемого дело отправили в С. О. Н. для дополнительного расследования. Это было омерзительно. Со всех сторон: если мужик действительно педофил, то результаты расследования вполне себе могут и подменить. А если нет — то не будь у него весомого социального статуса, то всем было бы наплевать и ни о каком доследовании речи бы ни шло. Омерзительно. Омерзительно. Омерзительно. Олег представил было, как возмутится Серый, но сразу же одернул себя. Они больше не друзья. И с девчонками тоже, хотя были ли они вообще когда-нибудь друзьями по настоящему? С Августой — да, может быть, но тем не менее… У него не осталось никого. Его сослуживцев, его боевых братьев разбросало по миру: кто-то вернулся на родину, кто-то остался воевать. Олег даже мог связаться с некоторыми из них, но здесь, на гражданке, они были друг другу никем. Да, сколоти он, допустим, отряд наёмников, это было бы одно — они снова стали бы отрядом, командой, единым целым. Семьёй. Своеобразной, ситуативной, но семьёй. Боевым братством. Но, — сейчас это почему-то ощущалось особенно остро, — только боевым. И от этого было паршиво. Пусто. Люди отваливались от него подобно старой штукатурке от бетонной стены. Боевое братство. Друг детства. Напарницы… И ведь самое мерзкое, что Разумовского он по собственной дурости потерял. Сам спровоцировал. Сам оттолкнул. Ничего не сделал, чтобы исправить. Просто не нашёл в себе духу, словно баба (и впервые на этой мысли едва не рассмеялся в голос, вспомнив о проникнувшей в палату Юле). У него никого не осталось. Никого. И от понимания этого хотелось сжать руками голову и заорать, как тогда, кажется, под Алеппо. Проводили разведку на окраине города, но попали в засаду. Олег мало что помнил — его оглушило взрывной волной от гранатомёта, да падающими камнями. Другим повезло меньше — Джессику, единственную в отряде девчонку и даму лично его сердца эта злоебучая взрывволна нахер вышвырнула из окна четвёртого этажа. Воспоминание, которое он всеми силами старался прогнать из своей головы. Искоренить. Как выцарапывал товарищей из-под завалов, как качал на руках Джесс, пытаясь привести в чувство, хотя знал, что это бессмысленно — об этом говорила тёмная лужа крови, натекшая из её головы, пробитой о камни. Крови, которая была и на его руках, на его лице, смешанная с пылью и копотью. Как орал в голос от ярости и безысходки, пока очухавшиеся ребята пытались хоть как-то заткнуть ему рот — на случай, если долбаные шайтаны всё ещё где-то неподалёку. Единственный момент, когда он потерял самоконтроль. За который потом извинялся перед своими, потому что стыдно было неимоверно. Как не встретил осуждения, но пообещал себе, что подобное никогда больше не повторится, потому что он мужчина, он воин, он командир, он обязан быть сильным, он не имеет права на то, чтобы поддаваться чувствам. Потому что их с Джессикой ничего серьёзного не связывало — так, военно-полевая интрижка, чтобы избавиться от напряжения. Она предложила, он был не против. Он воспринимал её как солдата, коим она и являлась; просто… С дополнительными функциями. Знал, что она относится к нему также. Знал, что они не любили друг друга, просто отогревались посреди залитых кровью песков. Но больно всё равно было. Очень. То и дело вспоминались суровые глаза, на дне которых танцевали смешинки. Волосы, стриженные под горшок. Привычка материться сквозь зубы, обязательно на английском (он так и не узнал, как вышло, что американскую подданную занесло к русским контрактникам). Привычка мурлыкать себе под нос… А потом Олег заставил себя забыть. Потому что так было правильно. Потому что она не была единственной погибшей в тот день. Не была особенной. И почему именно сейчас… — Эй, парни. Голос Алёны врывается в уши, вырывая из перепетий грабежа банка на Охте. Олег со вздохом поднимает голову, но в переговорной, которую они оккупировали, часов нет. Ничего нет кроме стеклянных стен, стола и стульев. И кипы бумаг между ними тремя. — Давайте дружить. За стеклом горят холодные светодиодные лампы. В сочетании с темно-серыми стенами длинных узких коридоров это создаёт давящий эффект. Хороший психологический приём. ИГИЛ пользовался похожим, только вместо коридоров из стекла, камня и тонких полосок металла у них были тесные глубокие ямы. И ещё цепь. У него на левой ноге до сих пор осталась белая полоска от кандалов. Сначала они ощущались просто как дискомфорт. Потом натерли до крови. Потом под ними начало чесаться, и Олег безумно боялся подхватить заражение, потому что такая смерть — в плену, от недомогания, — позорна. Отец бы посмеялся над ним. Отец и так над ним смеялся. Приходил время от времени в состоянии полусна. Говорил, что вырастил не мужчину, а слабака. Тряпку. Что жалеет, что у него такой сын. Олег в ответ обещал, что выберется. Просил прощения, еле шевеля губами, пересохшими от недостатка воды. Кажется даже плакал. А потом он все-таки выбрался. Сам не очень понимал, как ему удалось. Но выбрался. Выполз. Выжил. Потерял доверие, как и все, кто когда-либо был в плену. Всеми силами пытался доказать, что он не предатель. Что их подозрения беспочвенны. А отец… Папа больше не приходил. — Олег! Олег трясёт головой, возвращаясь в реальность. Его новые сокомандники уже на ногах. В их глазах — вопрос. — Да? — Я говорю — пойдёшь отмечать с нами? — у Алёны улыбаются губы, но глаза — холодные, а взгляд — цепкий. — Я знаю отличный бар. Где бар, там и выпивка. Да. Ему определённо нужно нажраться, чтобы избавиться от привкуса песчинок на языке. — Да. Хорошо. — Отлично. Мне нужно десять минут, чтобы переодеться. Встретимся у входа. Олег машинально кивнул, но Алёна уже ушла. Её силуэт стремительно растворялся в игре цвета, света и тени. Мрачной, как и вся суть правоохранительных органов. — Всё в порядке? Степанов спрашивает как бы по между прочим, но в его глазах что-то совершенно другое. Как будто бы он понимает. Глупости. С чего бы это? — Знаешь, я после детдома сразу отправился в армию. Нас пару дней помариновали на полигоне, а потом предложили контракт на горячую точку. В Чечню. Так что… Если вдруг тебя накрывает, это нормально. Но лучше сходи к психологу. Это… Поможет справиться. — Значит, это все-таки ты? Они покинули переговорку и теперь двигались в сторону лифтов. — Ты не удивлён. — Я подозревал. Но уверенности не было. — Почему не спросил? Олег непроизвольно отметил, что они с Каменщиком шагают в ногу. Это было так странно, что почти смешно. — Прошлое должно оставаться в прошлом. — Отчасти да, — бывший враг помолчал, собираясь с мыслями. — Я ведь тоже не подходил. Смалодушничал. Ты… Извини. За то, что было в детдоме. Я был злобным идиотом, но меня это не оправдывает. — Прошлое должно оставаться в прошлом, — в лифте почему-то витал лёгкий аромат вишни. — Не хочу это ворошить. Серый. Вражда. Оля… — Твоё право. — Значит, Чечня? В Сирии он встречал парочку мужиков, кто воевал в Чеченскую. Матерых волков, кочующих от войны к войне. Не способных жить на гражданке. С одним даже воевал бок о бок какое-то время. Гюрза, в быту — Александр Иванович Лужников. Из Саратова. Хороший, опасный боец, быстро ставший известным благодаря хладнокровию и жестокости. Олег никогда не признавался себе, но в глубине души он побаивался этого своего знакомого. Хотя и уважал — за ум, за силу, за храбрость. Их потом разбросало по разным концам страны, но слухи доходили разные. В основном — кровавые и, время от времени, тошнотворные, как тот, про захват оставшейся без мужчин деревни. Женщины и девочки, которые в ней находились, были изнасилованы. Вроде как их потом убили. А кого-то забрали с собой — для дальнейших «утех». Олег тогда наплевал на осторожность и долго курил, рискуя попасть под удар затаившихся шайтанов. Да, он прекрасно знал, что на войне подобное — норма. Знал, что другие тоже не брезгуют. Кое-кто не брезговал даже мальчишками. Но почему-то именно эта новость выбила из колеи. А может быть не сама новость, может быть радость сослуживцев, обсуждавших, что хоть кому-то удалось «позабавиться» и что «замоташек не жалко». Они ещё много чего обсуждали, но каждое слово ощущалось грязнее предыдущего. Ему потом приснилась эта деревня. И у каждой из пострадавших было Олино лицо. — Давай не сегодня. Стоило признать: это было мудрым решением. Слушать ещё и про чужую войну не было ни желания, ни сил. — Считай, что прошлого не существует. Только работа. Ничего личного. — Забились. Они пожали друг другу руки и молча уставились перед собой, пока лифт бесшумно катился на нижние этажи. Олег вспоминал детдом. И, почему-то, не мог не думать: что скажет Серый, если вдруг узнает, что его нареченный брат установил перемирие с врагом детства? *** Место, о котором говорила Алёна, располагалось чуть в стороне от центра. Разноцветные гирлянды на потолке, металлические стойки с ревущим внутри огнём рядом с уличными столами, лёгкие звуки джаза. Они нашли столик, расположенный так, чтобы иметь хороший обзор на вход и зал. Чёртова профдеформация. Алёна, сменившая униформу на яркое красное платье и серебристые босоножки на шпильках, махнула рукой привлекая внимание официанта. Олег почувствовал себя не в своей тарелке: последний раз он выбирался куда-то вот так, с компанией… Давно. Кажется, ещё с пацанами, в студенчестве. Он и Серого с ними звал, но тот ворчал, что «существуют более удачные способы занять время» и оставался корпеть над своими дурацкими учебниками. Либо выбирался в компьютерный клуб при университете, погружаясь в пучины информационных технологий и виртуальной реальности. Вообще-то в университете было не так уж и плохо, тем более что Олег умудрялся быть отличником не напрягаясь. Но с самого момента зачисления на экономфак чувствовал, что академическая жизнь не для него. Гражданская жизнь — не его жизнь. Тем более, что отношения с лучшим другом и названным братом яростно трещали по швам… Им наконец-то принесли выпивку. Олег благодарно кивнул, забирая свое тёмное пиво (хотелось водки, но пить водку при коллегах ощущалось неправильным), мимолетно скользнул взглядом по коньяку, который взяла Алёна и непроизвольно завис, осознав, что в бокале у Каменщика плещется что-то розовое, гораздо больше подходящее женщине. Как будто они с Донниковой перепутали заказы. — Это что? — «Космо», — бывший детдомовец невозмутимо пожал плечами. — У них сейчас счастливые часы на коктейли. — Но… — Да брось. Кто сказал, что розовое — для женщин? — Я ничего не говорил. Но хотел. Потому что розовый и коктейли — это что-то для таких ёбнутых, как Разумовский. Но для нормального мужика, да ещё и после войны… — Слишком много странных ограничений. А толку? Жизнь, она ведь одна. Не для условностей. Так что мужчины врут, когда говорят, что не любят фруктовые коктейли. Держу пари, что вон тот тип с водкой за левым столиком сейчас мечтает о моем «Космополитене». — Давайте же за это и выпьем, — влезла Алёна, прерывая дискуссию. — За типа с водкой? — не понял Олег. — За жизнь, которая без условностей. И ещё за знакомство. Чин-чин! Они отсалютовали друг другу бокалами и соединили их. Олегу не слишком хотелось разговаривать, поэтому он потихонечку цедил пиво и наблюдал за коллегами. После коньяка Алёна заказала текилу. Её щеки раскраснелись, глаза засияли. Степанов придерживался коктейлей. Это вызывало диссонанс и совсем не походило на того главаря банды, которого знали они с Серым. А ещё Олегу почему-то не давали покоя браслеты новой напарницы. Они совершенно не подходили к летящему красному платью и изящным босоножкам из серебристой кожи. Наверное что-то личное. Настолько личное, что она забивает на стилистику, хотя явно понимает толк в таких вещах. Удивительно, но вот эта Алёна — расслабленная и весёлая, трещащая о какой-то телефонной РПГ, — нравилась ему гораздо больше той колючей и холодной, которая была на работе. Пиво и музыка начинали действовать на мозг. Олег выпил совсем немного, но ощущал, что мир вокруг как будто стал ярче. Шире. Глубже. И это было так странно… — Мальчики, если мы команда, — Алёна отсалютовала очередным шотом, на этот раз — Б-52, — то нам нужны позывные. И кодовое название. У нас с девочками были, — она неожиданно погрустнела. — Для меня это очень важно. — Желание прекрасной дамы — закон, — Степанов учтиво наклонил голову, но в его глазах плясали смешинки. — Твоим позывным будет «Цветочек»? Алёна пожала плечами и непроизвольно тронула татуировку. Олегу почему-то казалось, что она вот-вот расплачется. — Мы с девчонками были Цветником. — Зачем-то сказала она. — Нас прозвали в шутку, а мы воспользовались. Танюша это Лилия. Потому что хрупкая, со сложным внутренним миром. Оксана — Ромашка. Такая же тёплая и солнечная. А я… — А ты — агент Эдельвейс, — Степанов шутливо кивнул на татуировку. — Да. Но без девчонок прозвище не имеет смысла. Так что… Она совершенно точно была пьяна. — Значит, Цветочек. — Степанов неожиданно ухмыльнулся. — С Волковым всё ещё проще. Не правда ли, агент Волк? Олег поперхнулся пивом. Это было странно — слышать своё прозвище изо рта этого человека. Снова. Да ещё и в таком контексте. Но с ответом все-таки нашёлся. — А ты тогда кто? Агент Заяц? — Точно! — Кажется, оба его напарника были пьяны. — Как в этом мультике, как его, ну ты помнишь? Там ещё робот. Такой стремный. Заяц-Волк-Заяц? Помнишь? — Нет. — Это было правдой. — «Ну погоди», — выдавила Донникова сквозь обуявший её хохот. — Чего?! Всё ещё ощущалось странным возмущаться в унисон с бывшим врагом. — Мультик такой. «Ну погоди». Заяц-Волк-Заяц. Сыщики. — Девушка вытерла выступившие на глазах слезы смеха и спрятала лицо в ладонях. — Вообще-то можно было и нормально сказать, — буркнул Олег. — Не могу. Вы такие смешные. Олег хотел было возразить, что она просто пьяна вхламину. Но в этот момент позвонила Юля. Про обещанный визит которой он забыл. *** Одним из достоинств Юли являлось понимание. Не то чтобы она осталась в восторге от забытой договорённости, но и не ругалась особо. Олег предполагал, что не в последнюю очередь из-за того, что у неё были запасные ключи от его квартиры (он выдал их в тот день, когда они решили начать встречаться). И ещё потому, что в целом он вернулся относительно трезвым. И быстро — вызвал такси почти сразу после звонка (но сначала они все-таки определились с названием команды. Стражи. Совсем как в Алениной Рпгшке. Донникова была в восторге, Степанов просто находил это забавным. Олег был не согласен с ними. Он считал это инфантилизмом, в стиле Серого.). Остаток вечера проходит за чаем и разговорами — Юля рассказывала о расследовании, Олег замешал блинную муку с молоком и водой и пек оладушки. Он чувствовал себя комфортнее во время готовки, да и в принципе позаботиться о неугомонной журналистке было приятно. — … Мне кажется, что я наконец-то нащупала нужный след. Мы уже договорились о фотосессии. Я нутром чую, что это — именно то, что нужно. Понимаешь? Если честно, Олег умудрился прослушать, что именно она расследует, а потому не понимал ничего. Но не стал озвучивать свою оплошность. Просто кивнул. Юля что-то спрашивает о спецслужбе, и разговор плавно перетекает в область его работы. Олег не шибко распространяется о Степанове — это ощущается слишком личным, касающимся только него самого и Разумовского. Ощущает почти физическую потребность позвонить бывшему другу, но сдерживает себя: Серый яснее ясного дал понять, что не хочет иметь с ним никаких дел. Но, как ни удивительно, через пару дней Разумовский сам вышел на связь. Позвонил ровно в тот момент, когда они возвращались от родственников пропавшей девочки, тринадцатилетней Полины Южиной — её тело было найдено в Ленобласти, неподалёку от Стороженского маяка. Кто-то ударил её ножом в спину, а потом перевёз к Стороженскому мысу. Им ещё только предстояло установить место убийства, но сначала требовалось съездить к семье погибшей. Самая тяжёлая и сложная часть работы. И осадок соответствующий. Самое неподходящее время для душевных разговоров. И разумеется, именно это время Серый выбрал для выяснения отношений. И ведь ладно был бы ещё какой-то серьёзный повод, так ведь нет. Первый курс, первая баба, дурацкая шутка. Кто же знал, что этот идиот воспримет его хохму всерьёз. Ну не придурок ли? Не то чтобы Олег имел право жаловаться на последнее — в конце концов, именно в его койку Ленка, по уши влюблённая в это рыжее недоразумение, в конечном итоге побежала за утешением. Вроде бы выбрала неразборчивые связи как способ мести, наивно воображая, что Разумовскому есть до неё хоть какое-нибудь дело. В тот момент Олег искренне гордился братцем — так красиво отшить даму ещё надо уметь. Кто бы мог подумать… — Нелады с другом, а? Алёна, неизменно сидящая за рулём (на следующее утро выяснилось, что Фокс, которую она делила с напарницами — машина; ибо ездить на другой Донникова отказывалась категорически, как и допускать напарников до вождения), мимоходом взглянула на него в зеркало заднего вида. — Не твоё дело, — огрызнулся Олег. Он не хотел грубить. Просто иначе не получилось. Слишком много всего — сначала родня убитой девочки, теперь это… — Ты прав. Но это не повод вести себя как мудак. Олег ничего не ответил, только отмахнулся и прикрыл глаза, пытаясь отстраниться от реальности, пока напарники спорили, что именно должно играть в салоне музыкальным сопровождением — Тейлор Свифт или Scorpions. Донникова утверждала, что Scorpions это скучно. Степанов возражал, что она «просто в рокешнике не шарит». Олег не сдержал усмешки. Они с Серым вечно спорили по поводу музыкального вкуса: Разумовский тащился от смертельно скучной классики; и в упор отказывался понимать, что настоящие мужики должны нормальную музыку слушать — рок. Ну рэп ещё ничего так. А теперь… Теперь они не разговаривали вообще, а единственный раз, когда контакт после ссоры состоялся, этот мудак не придумал ничего лучше, чем поднять дурацкую историю, закатить сцену и кинуть трубку — ровно в тот момент, когда Олегу показалось, что никакой ссоры и не было. Что она рассосалась сама собой. Что они поладили… Какой же это все-таки… Кринж. Но с другой стороны… Олег вздрогнул и мотнул головой, отгоняя непрошенную мысль. Может быть, если они настолько разные, то эта ссора действительно к лучшему? Может быть жизнь снова и снова разводила их по разные стороны, а они и не понимали? И теперь, когда они точно знают, что у каждого всё более или менее хорошо, то нужно отпустить прошлое, окончательно выкинув друг друга из своей жизни? … За окном Фокс сменяли друг друга городские пейзажи — нужно было съездить обратно в Сторожно, куда семья Южиных изредка выбиралась на выходные. Олег тяжело вздохнул, с огромным трудом удержавшись от того, чтобы закрыть лицо руками. И твёрдо решил: сегодняшним вечером он нажрется.