В зелени Корнуолла

— Обращайтесь и живо вниз, приветствуйте властительницу вод! — громом разнеслось по побережью. Кишащий ком, оживший клубок змей и ящеров, легкокрылых виверн со стальными рядками зубов, толстокожих земляных червей, обвивавших чешуйчатыми кожаными телами с алыми прожилками артерий уступ береговых скал, угловатых детей болот, отравлявших воздух гнилостным дыханьем чумы и лихорадки, цеплявшихся за изгибы камней когтистыми подвижными лапами, грациозных анаконд толщиною с рыбацкий ялик, змей, чья изумрудная чешуя в рубиновую полоску поблёскивала под янтароликой Луной, клонившейся к закату, и небесная свора громадных, первородных драконов всех рас и видов, возглавляемая бесподобным чудовищем аристократических кровей, что пару мгновений назад было епископом Гесфордом, неудержимо двинулись к ослепительно сверкающей кромке штормового моря, посвистывая, по-особенному прищёлкивая оскаленными пастями и шипя на разные голоса. Тем временем проигравшая сторона ничуть не уступала противникам в блеске причуд. Помешавшийся поэт, безумный певец муз хаоса, не смог бы исторгнуть столь нечестивую и величественную в странной мозаике уродства фантазию. Казалось, процессия, в отличие от беспорядочной кавалькады с суши, придерживалась строгой иерархии. В самой гуще, где кощунственно сплетались тела и странные метаморфозы, посреди кишащего мелкими тварями озерца, изящно и скоро двигался чёрно-алый бескрылый дракон с извилистыми дугообразными рогами, украшавшими его голову. Такими часто рисовали божков плодородия в старых, истрёпанных временем гримуарах. Базальтовые шипы с огненно-рыжими прожилками вен опоясывали его горло щетинистым воротником и одновременно защищали пластинчатую чешую от вражеских укусов, а крепкий хвост оканчивался рубиновой расщеплённой стрелкой, заточенной не хуже лезвия ножа. Вослед за драконом шествовала озлобленная юная виверна с чертами, искорёженными от слияния морских и земных кровей. Точёная морда была очень резко вздёрнута вверх, отчего пасть с ядовитой слюною не смыкалась до конца. Её тело было гладким и до жути уязвимым: в лунном блеске была заметна неогрубевшая, вздымающаяся от каждого вздоха кожа цвета вороновой ночи; а топорщащиеся перепончатые крылья со странными костяными наростами были более пригодны для подводных манёвров, нежели для полёта. Ярко выраженный хребет виверны, извиваясь, переходил в тритоний хвост с перепонками, что поминутно вскидывался ввысь — ей было не по себе тут, где воздух нещадно жёг слабые жабры… По правую и левую стороны от двоих детей океанов двигались длинношеие глашатые, напоминавшие изуродованных коньков из глубин с неуклюжими, вараноподобными телами. Запрокинув узкие головы, чудом державшиеся на тонких позвоночниках, они издавали звуки, похожие на трубный глас и оклик горного рога одновременно. По влажному песку стелились кольца хищных морских червей, достигавших в длину около двух метров, и их многочисленные глаза фосфорецировали, как скопления малых звёзд, голубовато-зелёными огнями. На равных расстояниях друг от друга, обрамляя толпу младших прислужников, следовали шесть дочерей ила и тины, королевские любимицы — пятиглавые гидры. Их шипастые хвосты, закованные в броню из осклизлых чешуек, чертили рваные линии на смоченном песке да мимоходом отшвыривали увесистые камни. В изогнутом подобии лап, задранных кверху, они несли едва живых удильщиков. Те неустанно брыкались и раззевали рты, усеянные гвоздями-зубами — безрезультатно. От неверного мерцания огней, созданного бедными рыбами, тускло озарялась притихшая округа. Процессия всё прибывала, и вскоре с пенистого дна стали подниматься изваяния впадин и коралловых рифов, столь неправдоподобные в своём строеньи и неподдающиеся описанию вовсе, что от одного взгляда на них к горлу подбирался комок тошноты. Они, по-видимому, замыкали странное шествие и были соединены упряжью, сотканной из китовых усов и сочащихся влагой водорослей. Прилагались титанические усилия, чтобы вытянуть на мелководье грубо сработанный, каменный помост. Из-под волн уже виднелись верхушки четырёх резных столбов с высеченными сценками жертвоприношений. Эти столбы на деле ограждали многотонную квадратную плиту с ложем — овальным углублением посередине. Ещё один совместный рывок, ещё одно хрипкое уханье — и на отмели появилась королева-мать, вальяжно развалившаяся на помосте. Пока менее опытные подчинённые, очарованные красотой мнимой предводительницы в людском обличье, завороженно обступали её стеной, угольный дракон с лёгкостью взмыл в небо, оттолкнувшись от утёса: тот тщедушно задрожал, на берег посыпались мелкие, сломленные камни. Дважды обогнув в полёте плиту, церемонно кивнув деве вод и кровавому дракону, на чьей морде ещё виднелись рубцы от его, епископа, когтей, Гесфорд стал на влажную мель. От его дыхания дёргано вздымались сложенные за спиной крылья, из ноздрей вырывались облачка серного дыма. Глаза епископа были, как прежде, пронзительней горного хрусталя, только зрачки, пристально взиравшие на толпу морских гадов, вытянулись и сузились до предела. Против него, на фоне пестреющего тьмой неба, возвышалась необъятных размеров цельная глотка, встречи с которой бежал когда-то Одиссей. Она не совсем соответствовала тому описанию, что оставили греки потомкам. Напоминая лазурно-серым туловищем в изумрудных разводах симметричную чашу цветка, королева корнуолльских побережий была глубоким мясистым зевом, из нутра которого поднималась непропорционально громадная голова. Её очертания, лишившись гнёта вод, стали ещё более неровными и тучными, чем раньше. Четыре круглых, словно блюдца, глáза с мутной молочной поволокой прервали бешеное кручение и остановились на Гесфорде. Зубчатый зев издал стонущий, глубокий звук. От стенки «цветка», от его плоти отделились длинные стрельчатые плавники с рыжей каёмкой едкой жидкости по краям. Казначей староанглийской земли, прибегнув к силе магии, в миг предстал спрутам тем человеком, что с минуту назад стоял на скалистом отроге. — Ваше величество, трудно описать мою радость, когда господин Коммод назначил меня ответственным за переговоры… Столь приятное общество на этот вечер! Я вас приветствую, ваше величество! — проговорил он с низким поклоном и плутовато покосился на глубинную властительницу. Человек распрямился и, продолжая диковато смотреться среди чудищ, стал продвигаться сквозь хваткую солёную воду, дабы приблизиться к каменному сооружению. Епископ проворно уцепился за упряжь, подтянулся, и, согласно вековым традициям, прикоснулся сперва лбом, а затем губами к царственному плавнику. Он не ожидал увидеть здесь супругу князька, мало смыслящую в политике, а потому и не готовился к бурному выражению чувств, — но ни единый мускул не дрогнул на лице епископа, сохранявшего прежний, приторно-услужливый вид. Чудовище вновь довольно заныло и громогласно расхохоталось, правда, с ноткой принуждения. — Вы льстец, господин Гесфорд. Вы редко говорите именно то, что думаете, — грудным голосом ответила хозяйка океанов. — Неужто? — притворно вскинув брови, удивился казначей и театрально всплеснул руками. — Вы напрасно принижаетесь. Но пусть правда говорит сама за себя. Поверите ли, не далее как сегодня мои люди упрашивали меня допустить их к вашей руке, почитая за честь выразить своё уважение госпоже Минатри… Тут Гесфорд неожиданно замолчал, переменился в лице и тряхнул головой — чуть качнулись шёлковые кудри. — Простите, ваше величество, что осмелился пересказать подобную дерзость. Это было недопустимо с моей стороны… хотя, надеюсь, и приятно… Забудем, с вашего позволения. Перед такой пленительной тирадой устоять никто бы не смог и не захотел. — Кто они? — поинтересовалась королева Минатри. — Простите? — якобы отвлёкшись от иных мыслей, уточнил дракон. Он элегантно устроился на краю помоста, по-турецки скрестив ноги и расправив манжеты. Игра задалась! — Вы слишком строги к себе и другим, господин Гесфорд. Позовите сюда двух негодников, о которых вы держали речь. С пару мгновений епископ думал, затем пожал плечами. — Как угодно, госпожа Минатри, — молвил он наконец и призвал графа Аркано с лордом Шорби.Те двое, стоило им увидеть злорадную улыбку на устах дракона и осознать своё незавидное положение, прокляли всё на свете, но подобрались к помосту, обратились в людей и выдавили из себя церемонные восхищения. Повторяя унизительный обряд, оба не спускали глаз с ухмыляющегося епископа, успевшего незаметно смыть с лица рыжую слизь. Самолюбие и месть были испиты в полной мере, потому Гесфорд не стал изощряться, а взмахом руки отослал бунтовщиков прочь и перешёл к делам насущным. — Ваше величество, разрешите утолить любопытство: почему ваш супруг не пришёл? Я так надеялся пропустить с ним партию в кости… Минатри с пару мгновений колебалась и, всё-таки приняв решение или вспомнив наказ — кто знает? , завела беседу в слегка уязвлённом, неприязненном тоне. — Ему нездоровится, — мрачно бросила она, всем своим видом давая понять: Гесфорд спрашивает нечто дурное, противоречащее правилам приличия. Епископа повеселило то, как споро госпожа Минатри записала его в толпу своих обожателей, которыми, как послушными ягнятами, можно помыкать. Однако потакать чужим прихотям переговорщик не собирался и готов был держать пари со ставкой в жизнь, что дело выйдет ровно наоборот, ведь владычица океанов уже сама без ума от синевы его глаз. — Я так понимаю, порядком надоел вам, ваше величество, со своей болтовнёй. Тогда да умолкнет певец и да проснётся судия. Почему вы не соблюдаете договор? Коммод ясно написал: двое князей или княжеских родичей, генерал Мооран и господин Джаникор обязаны поступить к нему на службу, а внутренности жемчужного каравана испанцев, потонувшего весной по вашей воле, — в моё владенье. Из всего перечисленного я вижу только вас и господина Моорана. — Что же? — вознегодовала королева. Её неприятно зацепила перемена в обращении давнего знакомого. — Вы обвиняете нас в недобросовестности? Да будет вам известно, господин Гесфорд, что вольнодумная девица в человечьем платье кожи — Сцилла, единственная дочь его величества. Но неужто вы думали, что я отправлюсь к вашему Коммоду самолично? Магри, виверна, слева от Моорана, — двоюродная сестра Сциллы. А Джаникор с минуты на минуту прибудет, как и свита господ, она сопровождает сундуки с вашими побрякушками-драгоценностями. — Благодарю за такой исчерпывающий ответ, — со звенящей сталью в голосе отрезал дракон и мысленно ухмыльнулся. Не пройдёт и полугода, как гонец передаст ему послание от коралловой княжны, содержащее нечто вроде сентиментального: " Простите, да полно… Помните ли вы меня? Я была, кажется, слишком резка с вами при последней нашей встрече, господин Гесфорд… приходите опять!» — Благодарю. На дальнейшее вопросы мне ответит генерал Мооран. Впрочем, от слов Моорана, каковы бы они ни были, толк был никчёмен. У Гесфорда, намеренно разозлившего Минатри, остался лишь один вопрос, и вряд ли генерал пожелал бы на него отвечать. А в остальном… Предположение, ставку на которое они делали сообща с Коммодом, подтвердилось. Трусливый хозяин морей не захотел рисковать собственной шкурой и выставил на растерзание нелюбимую жену. Разведка сообщала епископу, что князь корнуолльских побережий не брезгует связями с множеством любовниц, в числе которых были и драконши суши, и даже люди. Оскорблённая супруга, не имея возможности избежать этой участи, всё же сумела подставить под удар двух мятежных наследниц престола или тех самых внебрачных родственниц князька. Так или иначе, океаны отдавали неугодных, и в этом драконьи правители не сомневались. Только Коммод говорил, что без чёткого приказа пришлют отверженных глупцов или убийц королевских кровей, отправленных в изгнание. Казначей, к собственному удивлению, больше доверял, но не чести, а укладу жизни морских. Мотаясь, аки проклятый, на переговоры под воду, он не терял драгого времени даром, присматривался, принюхивался к культуре противников, а потому с уверенностью заявлял иное. Море ценило консерваторов, врачей и инженеров. В остальных ремёслах развитие не приветствовалось и жестоко пресекалось. Потому будущие гости собратьев могли оказаться вполне сведущими в магии, мастерстве торговли, философии — да мало ли в чём? Юст и Сезар воздержались от участия в написании бумаг, скреплявших мир, по разным причинам, но против не были. Поэтому Коммод и Гесфорд, обычно гулявшие по истончившимся лезвиям взаимной вражды, сладили договор совместно. Казначей, разумеется, потребовал контрибуцию в виде жемчугов и драгоценностей да двоих кровных родственников правящего семейства в придачу. Его величество желал видеть у себя во дворце доблестного командира армии вод, как наиболее опасного члена океанской свиты, и лучшего по части замысловатых механизмов Джаникора, военного инженера и по совместительству историка морских народов. Теперь оставалось проверить, был ли прав его величество Коммод или опять (вот так неожиданность!) совершил ошибку.