Когда закончится война

Но Он изъязвлён был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нём, и ранами Его мы исцелились.

      — Очнись, Персиваль… — прошелестел над самым ухом болезненно знакомый голос.       И Персивалю показалось, что он падает в пустоту. Мелодичный голос, как песнь русалки, казалось, пытался увести его намного глубже в темноту. Спасаясь от этого, Персиваль распахнул глаза, наконец очнувшись от мимолётного кошмара. Он инстинктивно взмахнул руками, то ли пытаясь защититься от голоса, то ли пытаясь удержать его, но схватил он вовсе не того, кого ожидал.       — Живой?! Перси? — собственное имя, произнесённое этим холодным ничего не выражающим голосом, показалось Персивалю незнакомым, так что он даже не сразу понял, что обращаются к нему. Он моргнул, начиная чувствовать, как чужие руки методично рыскали по его телу, проверяя на наличие ранений. Но Персиваль был здоров, он всего лишь отключился после одной маленькой драки совсем как хлюпик-новобранец.       — Сколько я был без сознания? — спокойно спросил Персиваль, наконец сфокусировавшись на лице старого товарища. Лукас выглядел измождённым, но как всегда невозмутимым, правда рука, протянувшаяся к пустому нагрудному карману, где тот обычно хранил сигареты, против желания выдала его волнение.       — Я только прибежал, — ответил Лукас, помогая Персивалю принять сидячее положение.— Услышал выстрел, увидел врага, подстрелил его, пришёл проверить, а тут ты. Почему ты здесь?       — Хотел порадовать новостью о перемирии, — он грустно усмехнулся, посмотрел на лежащую всё ещё без сознания девочку и перевёл взгляд за спину Лукасу, туда, где в узкой траншее остался лежать юный солдат. — Но напоролся на Амок... Айзек мёртв.       Блекло-голубые глаза, под которыми пролегли тёмные синяки, слегка расширились от осознания, и Лукас обернулся. Рот его скорбно скривился, но он ничего не сказал. Он снова было потянулся к нагрудному карману, но было очевидно, что сигарет у него давно не осталось.       Повисла тишина.       — Господи, ну и лохмы ты отрастил, — вдруг переключился Персиваль, привлекая чужое внимание. Напряжённый и уставший взгляд Лукаса вернулся к нему. — Тебе не мешает постричься.       — Здесь не до этого, — ответил тот со своим любимым постным выражением. Вот он — вечно серьёзный и чересчур педантичный Лукас, который совершенно не умеет заботиться о самом себе.       — И побриться явно тоже, — он прыснул в кулак, бросив быстрый взгляд на полностью обросшего товарища, на что Лукас лишь закатил глаза. Персиваль сунул руку в карман, доставая оттуда подаренную караульным сигарету, и протянул её Лукасу.       — На себя бы посмотрел, — отбил Лукас, но благодарно кивнул, принимая самокрутку.       Нужно было так много сделать, но пока Персиваль просто наблюдал, как Лукас мирно затягивается сигаретой и выдыхает терпкий дым.       А потом поднялась суета, новости о поимке Амок сразу же долетели до командования. Девчонку связали и притащили санитарам, чтобы не умерла раньше времени. Персиваль и Лукас оказались в продуваемой всеми ветрами берлоге лейтенанта Барлея, самого старшего офицера, оставшегося на передовой в канун дня Святой. Самый лучший блиндаж, с тремя накатами брёвен, простроенный ещё в самом начале, когда войска окопались на этой высоте, он отдал санитарам и раненым, эвакуировать которых из-за осенних дождей, размывающих дороги, зачастую не получалось.       Сидели молча. Лейтенант устало потирал лицо. На горелке в каске кипятилась вода. Персиваль теребил в руках белый с кровавыми брызгами крови платок, подобранный им около тела Айзека. Вышивка действительно была очень красивой, эдельвейсы выглядели как настоящие, бархатные, как хлопья снега. На самом краешке платка было вышито «Любимому брату». Казалось, что от платка веет свежестью горных вершин, но, поднеся его к лицу, Персиваль почуял лишь запах пота и пороха. Как бы Айзек ни хотел сохранить платок в первозданном виде, даже его он не смог защитить от войны.       — О нём позаботятся, — сухо сказал лейтенант, снимая каску с огня и разливая воду в металлический котелок, больше похожий на стакан, который был у каждого солдата. Он выглядел хладнокровным, но и Персиваль, и Лукас знали, что он был расстроен гибелью Айзека. Было понятно, что тело вряд ли вернут семье, отделаются простой похоронкой, но небольшая передышка, данная перемирием, позволит его хотя бы похоронить. Этого было достаточно. Возможно, если Персивалю повезёт дожить до конца войны, то он мог бы вернуть этот платок сестре Айзека.       Он было скомкал платок, небрежно засунув его в карман, но потом вдруг вытащил и, разгладив, сложил аккуратно.       — Давайте, я и вам налью горячего, — сказал Барлей, он выглядел уставшим. Слишком добродушный для офицера, он брал на себя огромное количество работы и часто первым бросался в бой. Он хорошо знал своё дело, однако его держали в звании лейтенанта очень давно из-за одного «страшного» проступка, и Персиваль с Лукасом, находящиеся в том же положении из-за графы «Преступник» в воинских документах, прошли под его командованием уже несколько войн.       В блиндаж забежала запыхавшаяся санитарка Сара, Персиваль видел её несколько раз, всегда удивлялся тому, как эта крошечная девушка умудрялась вытаскивать раненых из-под обстрелов. Её красивые рыжие волосы были аккуратно убраны под шерстяной платок, накинутый на голову, и только несколько выбившихся прядей, покрывшихся на холоде инеем, обрамляли маленькое личико.       —А где Ноа? — насторожился Лукас, грея руки о котелок с горячей водой, которую ему успел налить лейтенант.       — Он ушёл за припасами, у нас кончаются бинты и морфий, — улыбнувшись, ответила Сара, уже подходя к Персивалю, но тот ловко избежал её рук.       — Да я не ранен, Коннор, — возмутился он. Но лейтенант даже бровью не повёл. Когда дело касалось здоровья его подчинённых, он умел быть строгим.       — Дай ей себя осмотреть, — спокойно ответил он, не оставив возможности возразить. — В таких условиях даже маленькая царапина может стать фатальной.       Стало шумно, одна Сара умудрилась тут же заполнить крошечное помещение разговорами. Её неуместная в ситуации болтливость была встречена снисходительными улыбками, однако появление Сары всё равно незаметно смягчило выражение лица каждого из мужчин. Знали, что она понимает тяжесть их ноши, потому что сама несла если не большее, то равное бремя.       — Как бы не было отёка, — покачала головой санитарка. У неё не было лекарств, чтобы помочь Персивалю, если бы начали проявляться симптомы травмы. Но кроме першения в горле, сам он не чувствовал никакого дискомфорта. — Сильно тебя придушили, кому это ты так надоел? — смеясь, спросила девушка.       — Ты не слышала? Я одолел один на один Амок! — Персиваль расправил плечи, бахвалясь на пустом месте.       Девушка восхищённо хлопнула в ладоши, едва ли она представляла, кто такие Амок, и, наверное, разочаровалась бы, увидев, что Персиваль поймал всего лишь маленькую тщедушную девочку. А может быть, она бы расстроилась. И состряпала бы это печально-сердобольное личико, свойственное женщинам, когда те смотрят на детей. Он вдруг снова вспомнил рыжие кудри и зелёные глаза. Она всегда именно так смотрела на детей, даже тогда, когда сама еще была ребёнком. Между ней и Сарой действительно было сходство, но сейчас, заметив его, Персиваль почувствовал лишь, как сильно их различие. Она никогда не разочаровалась бы в нём.       — Только Амок была уже наполовину дохлая, — влез Лукас с абсолютно нейтральным выражением лица.       — Вот нужно же тебе всё портить, дай мне побыть героем, — уже потеряв запал, но продолжая кривляться, ответил Персиваль.       —Ты уже мой герой, — кокетливо проворковала Сара и положила Персивалю руку на плечо.