Отморозки

Это был гребаный четверг, гребаный контрольный срез и гребаный мистер Паркинсон, не позволяющий прогуливать свои уроки. Он ловит их озверевшей горгульей у самого выхода. И пусть прогулять собиралось куда больше народу, влетело отчего-то только попавшимся под руку Кайлу и Кенни. Марш сетовал на скакнувший за лето рост, сделавший их легчайшей мишенью для расправы и за свои насмешки в итоге схлопотал сам – сначала подзатыльник, а после очередную внеурочку. — Зверь. – угрюмо грызанул он карандаш и Кенни глухо поддакнул, прилипая к его плечу. Стэн на злобу дня рисовал их общеведа, сморщено-злого, с рогами и горгульим носом. От напряжения задумчиво пыхтел, как первоклашка Айк над домашкой и своё детище первым продемонстрировал задремавшему на нем МакКормику. Критичный взгляд оценил детскую паршивость каракуль, но примечательный нос всё расставил на свои места. Кенни удовлетворенно хрюкнул и рисунок закономерно стащил, подрисовав две крупные сиськи. На задней парте, за крупной токеновской спиной сиделось хорошо. В особенности, когда от контрольной вас досрочно освободили колом в журнал, а Марш геройски позволял отсыпаться на своём плече. *** Мистер Паркинсон странный. Все пришли к этой мысли спонтанно, в разное время, но единогласно. Среди их цветового разнообразия фриков, он был слишком белый, типичный американец за рулем пикапа от большой тройки и парочкой кредитов за спиной. Он не был геем, не косил под бабу, его бывшая жена жила в Денвере, и он не трындел об их отношениях на уроке. Он был нормальным. И в их городке подобное сделало из него лютого фрика. Директриса тогда выдохнула с облегчением от появления оплота адекватности, а детский ажиотаж стих через две недели. Все пришли к неутешительному выводу, что мистер Паркинсон просто косящий под справедливость мудак, не закрывающий глаза на прогулы и заставляющий учить свой предмет. Звание мудака слегка пошатнулось, когда он с особым энтузиазмом поддерживал проекты детей или охотно отзывался помочь после занятий, тратя свободные часы на потешный альтруизм, но все равно Отстойный мужик. Отсосник. С МакКормиком у него сложились паршивые отношения на стыке их интересов — Кенни не было интересно обществознание. Паркинсону не было интересно насколько Кенни хочет продрыхнуть весь урок. Холодная война длилась с самого прихода нового преподавателя и оборвалась недостойным, выбивающим из колеи образом. Это была пятница прошлого месяца. Кенни МакКормик умер недалеко от автобусной остановки, возвращаясь из дома Кайла Брофловски. Его куртку утром стащил рыскающий в поисках мелочи бомж. Вернувшись в школу через три дня, Кенни не понимал одного. Что я сделал. что я сделал тебе? Сидя перед кафедрой, разнервничавшийся от добродушного, но сухого в своей стеклянности взгляда, он хотел поднять руку. Спросить: — Что я вам сделал? зачем вы так со мной? Но у него от непривычки затреморили руки. Задергалась под партой коленка, челка от пота прилипла ко лбу. Он не помнил, как умер. Он помнил, как ему было страшно и трясло совсем как в раннем детстве. что вы сделали что почему вы Кенни замечает его руку, опущенную под стол, между криво раскинутых ног. Монотонное, очевидное движение от локтя. На секунду, но не нужно было быть гением, чтобы сложить два плюс два. Паркинсон смотрит сквозь него и стеклышки очков еще больше заставляют сравнивать его с рыбой в аквариуме. В голове становится пусто. В классе пусто. Не считая его, Кайла и Паркинсона. Но Кайл не видит ничего дальше своего носа. А МакКормик никому не скажет. Он же неблагополучный. Кенни откидывается на стуле назад, зная, что никто не сделает ему замечания сейчас. Расстегивает парку, неохотно сбрасывая с плеч и опуская ладони меж колен. У него не было девчачьих сисек, не было лолитовских родинок, у него не было ни черта привлекательного, но, возможно, сам факт молчаливой покорности выглядел хорошо – чужая рука двинулась резче. Кенни проводил жест абсолютно аморфно и вытянулся, открывая горло. За окном заорали первоклашки – он повернулся к окну, находя их возню неожиданно интересной. В голове десятки цветных лампочек сорвались в оглушающий писк систем. Сложились в алгоритм. Пускай. До конца наказания оставалось пятнадцать минут. Кайл исписывал четвёртый лист, в запале страшно горбясь и не отрывая головы. *** Кенни учился играть в кости со Смертью с детства. Кто-то играл в футбол и пони, а он выкидывал кости и его противник заливисто громыхал своими. На каждый победный ход приходится семь поражений. кенни, тише Кенни умирает. На остановке, поскользнувшись на льдистой поверхности, не успев убежать и завизжав от испуга, когда его голову вдолбили в асфальт. За гаражами, прибитый за глотку к стене и с шарящей под паркой рукой. В классе, оставшись один на один, неуклюже хрустнувший шеей об угол парты, когда рванул к закрытой двери. пожалуйста, кенни. кенни, послушай. блять закрой рот Кенни умирает и ему интересно, знает ли Паркинсон, насколько предсказуемо зациклен. Ему интересно. Мистер Паркинсон, куда вы спрятали двенадцать моих тел. Что вам пришлось сделать, чтобы спрятать столько. Мистер Паркинсон, хоть один мой труп вам было жаль? господи, я просто просил тебя помолчать так сложно? Кенни умирает. Ему абсолютно насрать, как тяжело отмывается его кровь в подсобке, куда он сбегал втихаря покурить. Подсобка была безопасной клеткой. Мистер Паркинсон щелкнул замком. *** Кенни выманивает Кевина на сигареты, добытые не через одну мену и стрелять которые было по-детски обидно, но как еще привлечь внимание и не встрять с ним в спор он пока не знал. — Так чего тебе, пиздюк? — у Кевина сорванный, тяжёлый от дыма голос. Он жадно закуривает и закрывает глаза, на мгновение даже его огрубевшие от работы пальцы перестают едва уловимо дрожать. Кенни видит в этом добрый знак и выпаливает на одном дыхание, пугаясь собственной храбрости: — Дай ферзя погонять денёк. Кевин громко фыркнул, закашлялся, пуская дым, как старый паровоз. Утер украдкой увлажнившиеся глаза и лицо его брезгливо ожесточилось в неясной гримасе так быстро, что Кенни мгновенно пожалел о просьбе. Нахуй его послали одним выразительным взглядом. Кисло стало от мысли о впустую потраченной сигарете. Дерьмо. — Кев, вопрос жизни и смерти, мне старшак торчит, ну бабки же улетают! — Так разукрась рожу, чо сиськи мнешь. — Пытался уже, — не моргнув врёт Кенни, жалобно приподняв перевязку на правой руке. Жалость не работает, разумеется. В их семье никого никогда не будут жалеть. — Если гандон растрындит, мне потом каждый второй трусы на уши натягивать будет. Кевин впечатленным не выглядит. Заинтересованным тоже – смотрит упорно мимо, туманно, так обычно на вечеринках Крейга смотрел сам Кенни, обдалбываясь до полной амнезии и невменяемости. Пару раз он умер в ванне Такера от передоза и тому повезло не знать об этом. — Ладно, – неожиданно роняет Кев, несвойственно глухо. Тихим он никогда не был, но с возрастом говорить стал меньше и чаще басисто шептал, когда от него не требовалось выбить из кого-то дерьмо. — Ток эт, не обоссысь от радости. С тебя должок, Кеннет, сигой не отделаешься. Придурок. — он поднимает задумчивый взгляд на младшего, с его трескающимся от блаженной радости лицом, брезгливо морщится и молча стучит возле себя по ступеньке крыльца. Лимит слов на сегодня исчерпан. Кенни запрыгивает рядом без лишних слов, прикуривая с братской сигареты и ему невыносимо, болезненно хорошо здесь и сейчас. *** — Кенни? — Паркинсон удивлённо смотрит на него, незваным гостем пришедшим на школьную парковку. Рассеянно поправляет маленькие очки. Взгляд осекается об исписанный мальчишками гипс, становится сочувствующим, и он выглядит непростительно нормальным для человека, убившим его порядком дюжину раз. – Тебе нужна помощь? Это сбивало с толку вначале. Как он переключается между отсосником и конченым уебком, будто два разных человека. Сейчас не вызывает ничего, кроме раздражения и желания сбежать. Но Кенни остается. Против воли просит подвезти хотя бы до дорожных путей, в последнее дни метель совсем дикая, идти невозможно, а все приятели разбежались— Мистер Беннет до ужаса добродушен, открывая перед ним переднюю дверь и прося пристегнуться. От его участливости тошнит. За рулем Паркинсон не особо болтлив, но на вопросы о машине отвечает с тихой любовью, рассказывает откуда привез качающего головой енота на панели передач и уважительно кивает, когда Кенни брякает, что тоже хотел бы сдать на права. Он разрешает включить радио и угощает конфетой из бардачка, очевидно про себя жалея об этом, когда на весь салон врубается очередная молодёжная группа и ему улыбаются щербатыми, плохими зубами. К окнам прибивается тягучий, нескончаемый снег. МакКормик почувствовал собирающую в груди нервозность, плохое предчувствие, после которого всегда наступал момент х. Взгляд его прицельно прошелся по приборной панели, остро выискивая точку опоры и отвлечение на жалкие секунды: — Ваша жена? — кивает на фотографию с панели Кенни. Ему все равно, он брякает первую догадку, пришедшую на ум, и едва успокаивается, замечая, как задумчиво расслабились плечи мистера Беннета. Отвлекся. Проглотил. — Моя дорогая Донна, – подтвердил Паркинсон, без горечи, присущей людям, сильно тоскующим по утраченным годам. Фотография, однако, стояла здесь, всегда перед глазами, а не пылилась на забытом чердаке – не настолько он к ней остыл, чтобы выбросить столь явное напоминание. — Всегда понимала меня лучше, чем кто-либо ещё. Чудесная женщина, не сомневайся, парень, лучше попросту не найти. Кенни равнодушно кивнул. С тихим ехидством решил только, что у неё проблем с заменой крючковатого Беннета явно не обнаружилось. — Судьба такая проказница, прости за подробности, но знаешь, у нас ведь тогда родилась дочка. Помню её такой крохотной, хотя несколько лет прошло. За окном кончились жилые дома. Кенни привык возвращаться затемно в окружение притихших, разваленных улиц, но сидя в салоне тёплой тачки под глухим светом, ему неожиданно сделалось жутко. Липкое, ненавистное чувство, которое прилипло к нему грязью. — А сейчас ей, как сестре твоей, Кенни. Это ведь твоя сестра, Карен МакКормик? Видел её с младшеклассниками, такая милая девочка. Машина остановилась, пересекая черту обжитого района и увязая перед расхлябанными жилыми пристройками. До них было ещё достаточно, но лесополоса узнаваемо чернела опознавательным знаком. Горло пережало, воздух провалился тяжелым комком в лёгкие с присвистом, какой часто бывал у астматиков. Пальцы закололо онемением. Он знает про неё. как ты узнал про неё уебок — Моя малышка в Денвере, с мамой, но будь она здесь, они бы быстро подружились. Такая славная девочка, правда. Закрой свой рот захлопнись сейчас же — Мы ещё не доехали. — пальцы в кармане разжимались неохотно. Печка исправно гудела, отогревая до седьмого пота, от которого под паркой сделалось мокро. Грудь сдавливал ремень и Кенни тихо расстегнул его, пока мистер Беннет хмуро вглядывался в стекло, томительно игнорируя возражение. Больше всего хотелось вытолкнуть своё тело прочь из машины, сорваться куда угодно, хоть в чертов лес, пока ноги не откажутся нести. Кенни почти чувствовал мороз на своём лице, но ноги точно приросли к сиденью. Он не мог пошевелиться. он знает о карен знает откуда что он хочетчтохочетчто – Да, точно, прости. Замешкался. Секунду, Кенни, одну секунду, сейчас поедем. – Паркинсон потянулся к бардачку, но Кенни так и не узнал, что тот собирался достать. Пружина, натянутая больше двенадцати раз, сорвалась, обрезанная её именем. Потребовался один сильный замах, чтобы навалится на пригнувшегося мистера Беннета. Меньше секунды на выпад белеющей от напряжения руки – лезвие ферзя скользнуло по открытой глотке, глубоко утонуло под подбородком. Тепло мокро обдало деревянную ладонь. В мигающих потёмках Кенни она показалась почти что черной. А после сорванная пружина отрикошетила обратно в него. Из машины он вываливается, не соображая ничего, на подогнувшихся коленях наворачивается на льду и беспомощно, младенчески воет в один короткий залп, обиженно прижимая к груди больную руку. Мистер Паркинсон равнодушно слушает его плачь с переднего сиденья. Живой или мёртвый, слёзы никогда не тревожили его совесть. Он вырывает себе микросекунды истерики, растянувшиеся на бесконечный повтор, пока в глазах темнело от шока. В голове гудело: нужно встать. Он должен. Паркинсон не шевелится. Это, напоминает себе Кенни, называется справедливостью. Мерой пресечения. Значок младшего детектива холодит грудь — это гарант, что он поступил по закону. Да, самооборона. Так его учили. Либо ты, либо тебя. МакКормику нужно теперь всего лишь подняться, ведь он сделать это может, а мистер Паркинсон нет, но конечности расползаются по льду. Конечности прилипают к мокрому снегу, тянут к земле, становятся неподвижно тяжелыми. В груди лопается истерика. Ему не встать. Мне надо. немогунемогунемогу Нужно найти ферзя. кевин убьет меня за ферзя только не потерять бы не потерять До дома всего ничего. а возле дома машина с трупом господи блять блятьблять Фары продолжают недружелюбно светить, вырывая клочки земли из сумрака. Так не положено. Здесь нет рабочих фонарей – в темноте по иронии безопасней, нежели на свету. Кенни хочет отключить фары. Кенни не хочет умирать вот так, переступив предел, почти будучи дома и не увидев сегодня Карен. Когда он слышит шаги совсем рядом, глухие от заложившей уши ваты, он понимает, что на его желания Ей насрать. — Кен? Братан, это ты? Когда прохудившийся голос Кевина гнусавит где-то над ним, он впервые жалеет, что не умер.