Эти двое

Он всегда приближался не больше чем на восемьсот метров. Разговоров слышно не было, да и настроение толпы уловить не удавалось. Иногда было слышно вопли Шираиши и смех Асирпы. Потом Сугимото отошел от лагеря и Огате пришлось скрыться глубже в лес. Русского с ними не было: либо помер, либо также где-то засел и пасет компашку, надеясь, что он, Огата, вернется. Когда утром на месте лагеря было пусто, Огата не удивился. Куда они пошли, было неизвестно, но следы еще виднелись на траве, так что в первостепенные задачи входило позавтракать и не быть убитым этим Русским. Огата пошарил в костре, поворошил черные угольки, нашел изогнутую легкую кость, должно быть, птичью… Стало быть, в этой части леса водится крупная съедобная птица. Обойдя место стоянки по кругу и не найдя ничего съестного, Огата пересчитал оставшиеся патроны: пять в магазине, еще восемнадцать в запасе. Что ж, сегодня он мог позволить себе утку. Или оленя. Да хоть мамонта, но только в количестве одной штуки — тратить патроны почем зря не хотелось. Стрелять по оленям было просто — выслеживаний больше, чем стрельбы. Стрелять по уткам было весело, выслеживать их было почти не нужно, главное не упустить, если спугнешь. Так Огата размышлял, ковыряя воспаленную глазницу. Черт, надо бы промыть и закрыть протезом после завтрака, не хватало еще занести заразу. Водоем оказался в двух километрах от стоянки. В камышах и правда копошились утки. Под кустом у берега были прикопаны человеческие фекалии. Недалеко от берега плавала водяная крыса, но ее Огата тревожить не стал. Игра в съедобное-несъедобное в лесу в его планы не входила. Эксперименты с сомнительным мясом сомнительных животных, где на кону собственный желудок, Огате не нравились. Значит, здесь Сугимото и компания заказывали ужин… На стоянку он возвращаться не стал. Этот Русский наверняка пасет его. Откушав дичи, Огата еще раз осмотрел территорию и принялся за медицинские процедуры. Медикаментов было немного: обезболивающее, порошок для открытых ран, чистые бинты и обеззараживающая жидкость. Жидкость была бесцветной, горькой и на удивление спиртом не пахла, а Хиджиката утверждал, что это лекарство от всего. Боже, храни Хиджикату! Догадался же, старый пес, сунуть флакон этой радости Огате перед его уходом… Набрызгав жидкость на лоскут бинта, Огата приложил к глазнице — теперь ждать, пока лекарство впитается. Он сунул флакон в нагрудный карман, запрокинул голову, прикрыл зрячий глаз. Надо было убрать стоянку и промыть протез. Скучно. Пока лекарство впитывалось, Огата затоптал костер, выкинул птичьи кости в кусты, разметал по ветру утиные перья (больше ради удовольствия, нежели из практических соображений). Боли не было, воспаление спало, глазница не чесалась — можно было вставлять протез. Огата присел и… Выстрел. В дерево на два пальца выше, чем его голова, вошла пуля. Это было бы солнечное сплетение, если б он не присел. Это была бы голова, если бы он присаживался чуть медленнее. Это был тот Русский, и стрелял он с небольшого расстояния. На автомате перехватив винтовку, Огата закатился за дерево и всматривался в лесную чащу напротив своей стоянки. Ни шороха — значит, сидит в укрытии. Пять минут. Десять минут. В паре километров отсюда завыли волки — надо было убираться. Лесная чаща напротив тоже услышала волков, щелкнула затвором, и Огата выстрелил на звук. В чаще застонало… стало быть, точно не в голову. Огата высунулся из укрытия, подхватил рюкзак с пожитками и двинулся в лес напролом сквозь ветки. Прогремел еще один выстрел. Утром, завершив свои блуждания по лесу, Огата обнаружит, что оставил лекарства на месте стоянки. Найдет и пулю, застрявшую в рюкзаке. Она прошила походный котелок и застряла в ткани. Значит, этот Русский подлечится и они еще встретятся.

***

Злость на ситуацию закончилась четыре дня назад. Неделю назад его засекли люди Цуруми. Он снял их всех, но и патроны на этом закончились. В этих краях снег лежит уже второй месяц, ночами в лесу холодает, а на открытых пространствах свищет ветер. От холода хотелось спрятаться. Бушлат не грел. Рядом с костром все немного оттаивало. Пахло жженой древесиной, начинало сосать под ложечкой. Огата ел снег. Срезал ножом задубевшую кору с деревьев и жевал ее. Нарвался на оленя, пырнул его пару раз, но тот сбежал через бурелом. Поставил ловушку на белку; попалась какая-то птица. Мяса хватило на три глотка. Без патронов было тяжко. Огата ставил ловушки, обходил их утром и вечером, ждал. Нужны были патроны — с патронами можно было подбить дичь, поесть самому, часть продать, чтобы купить еще патронов, но лес вокруг не кончался. Ближайшая деревня осталась далеко позади. Можно было вернуться в нее, наняться охранником или охотником за миску риса, но последние несколько часов двигаться не хотелось. Он лежал на ветках перед тлеющим костром. Надо было разбить полноценный лагерь, но сил не было — котомка с пожитками лежала во времянке за его спиной рядом с бесполезной винтовкой. Он грелся об котелок с топленым снегом и ждал вечера, чтобы проверить ловушки. Огата остановился на границе леса с просекой. По просеке расхаживали белые птицы, шесть штук — почти целая стая. Он бы подстрелил парочку без труда. Любой охотник справился бы. Кинуть что-то тяжелое — не долетит. Подкрасться и забросить сеть означало выставить себя на открытом пространстве. Просека просматривалась с четырех сторон. Да и сеть еще надо было сплести. Оставалось только наблюдать за птицами издалека, греть руки и пытаться не уснуть. Птицы расхаживали, перелетали с места на место, клевали что-то на снегу, чистили перья. По другую сторону от просеки между деревьев замелькало коричневое пятно. Лось? Олень? Явно не медведь, тот бы уже распугал птиц. Огата взялся за бинокль: этот русский устроился на пригорке между деревьев и уже целился в центр просеки. Огата вздохнул и поплотнее закутался в белую плащевину. Раздался выстрел. Шесть птиц взлетели в воздух. «Ну и дурак, — успел подумать Огата. — С такого расстояния не попасть — видать сильно этот Русский контужен после прошлого раза…» Раздался второй выстрел. На землю перед потухшим костром Огаты шлепнулась птица. «Умно. Очень умно и благородно», — думал Огата, рассматривая в бинокль, как этот Русский покидает позицию и уходит глубже в лес. «Хочешь убить меня собственноручно, а значит не дашь никому и ничему мне серьезно навредить… удачно, что сегодня ты угощаешь».

***

— Сугимото! — Асирпа шастала по лесу по колено в снегу и выискивала какую-то подснежную травку. — Вен Камуи вышел на охоту. — Думаешь, к деревне выйдет? — Сугимото ходил за ней с винтовкой, изображая охотника. Сидеть в деревне было скучно, а скоротать зиму, чтобы вернуться за золотом, было нужно. — Хорошо, если выйдет! — Асирпа закинула пару листиков себе в сумку. — Можно будет продать шкуру и мясо в котане. Стадию охоты на медведя Асирпа упустила. Ну да, разве ж это важно? И так понятно, кто будет подставлять шею. — На, отнесем Капюшону, он такое любит, — Асирпа сунула Сугимото в руки корягу. Василий и правда остался в котане: рисовал жителей, охотился на зверье, последнее время стал вырезать из дерева ложки, игрушки и прочую мелочевку. Парень оказался домовитый, хоть и русский, да и дети его обожали.

***

Когда Огата проснулся в шалаше, уже рассвело. Местоположение золота во время штурма летом он прошляпил — не до того было, поэтому тихо ждал, пока сойдёт снег, чтоб выдвинуться за Асирпой. Теперь он проводил дни за спокойной охотой и временами за шашками и саке у Хиджикаты. В шашки старый пес резался умело, но в последний раз даже вышла ничья. Глазница подзажила и больше не беспокоила, патронов было в достатке — по нынешним временам такое состояние называлось счастьем. Хорошо. Иногда он замечал в лесу следы этого Русского. Тот бродил вокруг деревни айнов. «Знает, что чуть сойдет снег, я буду рядом», — думал Огата, рассматривая его следы. Нога у него была шире и длиннее, чем у Огаты, сам он был тяжелее и выше. Сапоги были с более круглой подошвой, чем у японских военных. «Крепкие, — думал Огата, — ходит в них уже вторую зиму, а то и войну в них прошел, а сапогам хоть бы что. Даже подошва стопталась не сильно». Прикопанного в снегу оленя Огата заметил ближе к вечеру, когда обходил ловушки. Две оказались пустыми, а около одной из них были видны четкие следы от обуви айнов. Ушлая девчонка! Но оленя в снег явно прикапывала не она — где-то по лесу бродит медведь-шатун. Вариант убить его, чтобы продать шкуру и мясо, показался Огате заманчивым. Медвежья яма привлекла бы много внимания, да и копать ее в промерзлой земле то еще удовольствие, поэтому придется выследить зверюгу и прибить из винтовки. За деревьями промелькнуло бурое пятно. Огата прицелился и выстрелил. «Медведь — это, конечно, хорошо, ну а сегодня на ужин будет оленина». — Сугимото! Что это? Что это, посмотри! — Асирпа катала на ладони непонятный предмет. — Это гильза от винтовки. Кто-то из охотников оставил. — Но айну не используют такое оружие для охоты. — Ну, может это не айну, а кто-то из города… Несколько дней спустя Огата наткнулся на стоянку охотника на склоне холма. Поляна была хорошо скрыта за деревьями и камнями, а снег вокруг притоптан. В центре поляны в котелке над еще дымящимися углями что-то готовилось. Самого охотника на стоянке не было. «Ушел за дичью, — подумал Огата, плюхаясь на лежанку из соломы и вороша оставленную охотником котомку: сверток с бумагой, карандаш (обкусанный со всех сторон), перочинный нож и три патрона для классической трехлинейки. — Негусто». «Либо нищий охотник, либо жадина — все патроны с собой унес», — рассудил Огата и принялся за котел. Содержимое котла скаталось в один большой комок. Огата снял перчатку и запустил руку в варево. Горячий рис лип к пальцам. Обыкновенная каша, подумал Огата, уплетая ее прямо с ладони. «Мда… Еще и несоленое. Совершенно невкусно! Такую разваренную бурду мог приготовить либо ребенок, либо… иностранец», — осознание пришло внезапно, за ним пришли паника и желание двигаться. Огата ринулся по заснеженному склону, бежал зигзагами, то припадая к земле и сливаясь с камнями, то подскакивая и перелетая через сухие кусты. Сердце выпрыгивало из груди. Был бы у Огаты хвост, он обязательно бы его поджал. Скрывшись в буреломе под холмом, он наконец перевел дух. «Глупый кот… чуть не попался в мышеловку… Надо быть осторожнее». — Не говори так. Ты не глупый… Тебя обижает, когда кто-то зовет тебя котом. Так зачем же ты сам себя так называешь, брат? — этого еще не хватало. Дыхание еще не успело восстановиться после бега, видимо, сказывалась анемия, скудность питания или недосып. Огата чувствовал его присутствие — Юсаку снова говорил в его голове. — Эй, Капюшон, смотри! — голосок Асирпы звенел над склоном. — Смотри, кто-то по твоей лежанке топтался! Посмотри, кто-то ел твою кашу!

***

Огата выдохнул и взялся за бинокль: по склону спускались двое. На осыпающемся снегу были еще видны следы самого Огаты. Тени плясали на камнях. Огата оторвался от бинокля, потер глаз, как после сна. «Чушь какая-то, — Огата снова вгляделся через ветки вдаль. — А этот что здесь делает? Облава по мою душу?» По склону спускались Асирпа и Сугимото. После скоростного спуска сил бежать не осталось — Огата перекинул винтовку через плечо поудобнее и вскарабкался на дерево. — Вен Камуи не мог уйти далеко! — Не кричи так, спугнешь, придется до ночи по лесу бродить, — Сугимото и Асирпа прошли совсем рядом с деревом. — Не уйдет он, даже если испугается. Я столько этой травы в приманку Капюшону напихала, если он и правда ел из котла — скоро выдохнется. — А мы правильно идем? — Капюшон обходит с другой стороны, если что, встретимся и пойдем до обрыва вместе… Подумать только, он едва не наелся приманки на медведя. В глазах немного плыло, но прицел пока был точным. Снять этих двоих сейчас было бы настоящим удовольствием. Огата пригляделся к затылку идущего Сугимото, указательный палец сам лег на курок. Вдруг он обернулся и посмотрел на Огату из-под фуражки. Глаз видно не было, только струйка крови бежала со лба. — Что же ты наделал, милый брат? Огата моргнул. Сугимото шел рядом с Асирпой не оборачиваясь. Хотелось выстрелить, но на выстрелы сбегутся остальные. И этот Русский тоже сбежится. Огата дождался, пока эти двое скроются из поля зрения, и сполз с дерева. Нужно было срочно двигаться в город. Либо к Хиджикате. Если в кашу и правда была намешана какая-то дрянь на медведя, то Огате крупно повезло, что он не успел съесть больше пары горстей.

***

Расстановка сил была неравной с самого начала. Огата не успел забраться на дерево, а медведь не успел до него добежать. Прогремел выстрел. Идти на медведя с ружьем — хорошая идея. Идти на медведя с ружьем в одиночку — идея так себе. Идти на медведя с ружьем в одиночку, закусив снотворной травкой на голодный желудок, — идея отвратительная. У Огаты не было выбора. Пуля прошила медведю холку, он заревел, взбрыкнул, побежал вперед. Огата проскользнул у него под брюхом и оказался сзади, снова прицелился, но не успел выстрелить — медведь с силой двинул его передними лапами в бок. Когти прошли сквозь мундир, на притоптанный снег полилась человечья кровь. Огата упустил ружье, в глазах задвоилось, он потянулся за ружьем, но не успел — медведь вцепился ему в плечо и начал трепать. Огата отпихивался от медведя ногой, когда над побоищем прогремел еще один выстрел. Трехлинейка, на автомате отметил Огата. Пуля настигла медведя сзади, он бросил жертву, в зубах животного остался его рукав с шевроном 27 дивизии. Огата подхватил ружье: оставался по меньшей мере один патрон. Запасные патроны остались в шалаше, поясная сумка валялась выпотрошенная в процессе битвы чуть поодаль — собирать патроны просто не было времени. Огата перезарядил винтовку. Со стороны леса снова раздался выстрел. Медведь встал на дыбы и побежал к новой жертве. Дикий зверь, вышедший из спячки зимой, голодный, озлобленный, еще и раненный дважды, трепал противника, когда Огата прицелился ему в голову. Морда медведя была в крови, и Огата был уверен, что это его собственная кровь. Под тяжелыми медвежьими лапами корчился этот Русский снайпер. Выбор был очевиден, но что-то не давало покоя. Дождаться, пока медведь прикончит этого Русского, и пристрелить медведя было бы идеальным вариантом… да? — А так ли много людей ты убил? Я верю, что меньше, чем думаешь сам, дорогой брат. Вдруг что-то метнулось из-под медведя в сторону. Этот Русский воспользовался тем, что шатун треплет его бушлат, попытался выскользнуть, и у него получилось. Теперь они стояли в два огнестрела против дикого зверя. Расстояние меньше десяти метров — попадание было очевидно. Медведь в последний раз рванулся, прежде чем два выстрела прозвучали в унисон. Огромная туша не успевшего похудеть в спячке медведя рухнула на них. Смысла устраивать разборки ближним боем между двумя снайперами не было. Туша медведя с простреленной со стороны двух глаз башкой осталась на поляне. Огата и Василий расползались по сторонам. Василий вытащил из-под поверженного медведя свой бушлат, достал чудом уцелевший бутылек и сидя под деревом смазывал раны на груди и плечах какой-то коричневой жидкостью. — Вот уж действительно осома, — зачем-то вспомнил словечко из диалекта айнов Огата. Сам же он перетянул разодранное предплечье от кровопотери, подобрал винтовку и опираясь на нее, как калека, осел на землю, не успев скрыться с глаз этого Русского. Сон-трава начинала действовать в полную силу. — Ты знаешь русский… - скорее всего это был вопрос. Русский снайпер еле ворочал языком. Капюшон, закрывающий половину лица, глушил звуки. Он стоял над Огатой, склонив голову на бок, как собака, и неотрывно смотрел на него. — Да, — Огата тоже вперился в него взглядом. — Зачем ты убил моего товарища? — Я снайпер. Я убиваю людей, — говорить не хотелось. Слова чужого языка спотыкались об зубы, прилипали к гортани. Этот Русский разжал руку Огаты, сжимающую винтовку. Та упала на траву. Куда делся Русский Огата понять не успел — сейчас у него было явное преимущество над Огатой. Тем временем тот за подмышки подтянул его к дереву. Сидеть стало удобнее. Огата вздохнул. — Ты победитель, — выдал Огата на выдохе и моргнул. Этот Русский поднес руку к его лицу и дал Огате щелбан. — Дурачество… — Огата открыл глаз. — Не спи — умрешь. Огата снова моргнул, на этот раз чуть быстрее. Поднимать взгляд на внезапно сжалившегося противника не хотелось. В этой игре кто сжалился, тот проиграл, но по факту проиграл на самом деле сам Огата. Говорить об этом не стоило. Думать об этом было слишком сложно, унизительно, долго, лениво… — Говори! — этот настырный Русский никак не хотел угомониться и тряс Огату за здоровое плечо. Что же, если подыграть ему, то можно будет отправить его за подмогой и смыться самому. Додумать эту мысль Огата не успел, его начало кренить влево — он и вправду засыпал. — Мне нужна помощь. Позови… — Огата умолк, вспоминая, как на русском будет деревня, город, поселение, толпа, полчище…я поведу это полчище под нашим знаменем. Сам Император доверяет мне — это такая честь… — Надо обработать край раны, — русский снайпер взялся за наскоро сочиненную повязку Огаты. Та была уже насквозь пропитана кровью, узел не развязывался, и русский снайпер полоснул по тряпке охотничьим ножом с символами по желтому древку. Крест, недорисованный крест и две вертикальные палки — руны? Буквы? Может быть, имя скорописью? Рука свободно двигалась; не считая боли от рваных ран и кровопотери все было в порядке — кости оказались целы. Медведь разодрал мундир и кожу, пропорол мышцы — повезло, что удар когтистой лапы дошел только до плеча и не задел шею. Русский снайпер снова достал бутылек темного стекла, смочил в бурой жидкости лоскут и собирался было прикоснуться к Огате, но тот отшатнулся. Уж что что, а смазывать раны он предпочитал самостоятельно. Воспользовавшись замешательством, он выхватил бутылек, щедро накапал из него на тряпицу и с чувством собственного превосходства прижал к ране. Зря. По руке будто прошлись каленым железом, приложили к наковальне и воткнули иглы в рану со всех сторон. Что же за пытку терпят эти русские ради исцеления? Кажется, Огата кричал.

***

Юсаку стоял перед ним — на прямых ногах, вытянувшись в струнку — высокий и несгибаемый. У плеча он держал знамя. Оно колыхалось на ветру, хотя сам Огата мог поклясться, что под деревом, где он сейчас сидел, ветра не было. Из-под фуражки Юсаку на Огату смотрела война. Огата сидел поджав ноги, пережимая рану на руке, воя от жжения неизвестного русского лекарства, а мертвая война отдавала ему честь. Юсаку так и не выронил знамени из рук. Сам упал, завалился на бок, но тряпка на деревяшке осталась зажата в его кулаке. Огата это помнил. Помнил, как тот бежал, помнил, как падал, но совершенно не помнил его лица. Именно сейчас Огате почему-то стало жаль. Жаль, что перед убийством брата он стоял в его объятьях абсолютно безучастным, а не обнял его в ответ. Он все равно бы его убил. Но обхватить в ответ тогда все-таки стоило. Заглянуть в лицо тогда все-таки стоило. Вот и сейчас он поднял глаза на брата, но не успел увидеть его лица — Юсаку опустил знамя прямо на него. Огата все-таки уснул. Ему снился лай собаки и голос Асирпы. Она что-то ему втолковывала и тянула за шиворот. Снилось, как его поднимают на ноги и как он опускается обратно на снег. Снилось, как русский снайпер привязывал его к деревянным носилкам и как потом мелькали над ним голые ветки деревьев. Юсаку шел вместе с ним, иногда поглядывал из-под фуражки на самого Огату, проходил сквозь деревья, не оставляя ни следа на снегу. Юсаку жалел его. Паскудная беспомощность жгла изнутри, но бороться с ней сил не было. Огата смыкал веки и все равно видел голые ветки над собой, видел плечо Юсаку, идущего рядом. Видел шарф Сугимото — его Юсаку нес как знамя. А потом наступила темнота. Он проснулся затемно на соломенной подстилке в домике айнов. Рука была перевязана чистыми лоскутами и почти не болела. Юсаку сидел подле него и обеспокоенно смотрел на дверь. Огата потряс головой — сколько он проспал было пока непонятно, в ушах звенело. Юсаку встал и, не оборачиваясь, вышел за дверь. «Там тебе и место», — подумал Огата. Юсаку стоял за порогом — тень падала сквозь дверной проем на земляной пол хижины. — Уходи, — голос охрип после длительного молчания. — Уходи! Тень не шелохнулась. — Убирайся! — Огата повысил голос и поднялся на ноги, распинывая клочки сена. — Что тебе от меня нужно?! Ты умер! Тебя не может быть! Я не думаю о тебе! Почему я тебя вижу? Тень задергалась. Юсаку приходил к нему нечасто. Обычно, когда тот был болен или засыпал: подходил к изголовью, стоял всегда ровный, так, что его лица видно не было. Появление Юсаку в момент перестрелки ничего хорошего не сулило. Огата отвлекался, видел в каждом затылке затылок брата, чертыхался, тер глаза и уползал с позиции проветриться. Дурман-трава не до конца вышла, вот братец и явился из подсознания. — Сгинь! — Огата вывалился за порог. Юсаку стоял к нему спиной. — Ты побеждаешь, отказываясь побеждать, — подумал Юсаку, и Огата слышал его мысли у себя в голове. Он набросился на Юсаку со спины. Тот был плотный и осязаемый, выше самого Огаты, тоньше под ребрами, шире в плечах. Огата развернул его и, не глядя в лицо, потряс брата за лацкан мундира. — Забери все, всех их забери! Золото! Звание! Императора! — форма знаменосца под пальцами Огаты грубела. — Почему ты не сгинешь?! Почему не убьешь меня?! — Огата долбился лбом брату в грудь. — МОЙ МИЛЫЙ БРАТ, Я ПРОСТИЛ ТЕБЯ, — сказал Юсаку на русском.