Батины сказки

      — Ну так вот. — Иван Петрович отобрал у Петьки стакан с пивом и осушил одним глотком, — был у меня здесь приятель — Колька Кабанов. Парень избалованный, рос он без отца, а мать с бабкой с ним не справлялись. Дачу они в нашей деревне купили, когда мне шел пятнадцатый год, я чуток помладше вас был.       — Пятнадцатый год, это пятнадцать? — уточнил Лёнька.       — Это четырнадцать. Сопля ещё зелёная. — Ответил Иван Петрович.       — Лёньке четырнадцать. Он у нас самый маленький! — хмыкнул Петька.       — Ты тоже ещё маленький. — Отозвался отец, — ещё и дурачок.       Петька смерил отца ехидным взглядом, открыл было рот, но Иван Петрович перебил:       — Мне рассказывать про наколку или нет?       Все согласно закивали. Иван Петрович разлил по чашкам травяной чай из термоса.       — Мясо нужно запивать горячими напитками. — Он потёр подбородок, погружаясь в воспоминания.       — Да... Лето было чудесное! В конце мая школа кончилась, я получил табель с годовыми итогами, — они были так себе, но мариновать меня в городе родителям совесть не позволяла и они отпустили меня сюда, к деду! По синему, как перо сойки, небу плыли пушистые облака, поля вокруг деревни пестрели от одуванчиков, люпинов и васильков, словно сказочные ковры, сердце переполнялось радостью и надеждой в предвкушении летних месяцев... Кхм, ну да. Про Кольку Кабанова.       Колька был парень симпатичный: большие темные глаза, брови вразлет, прямой нос, но в выражении красивого лица было что-то неприятное, словно у него на уме все время была какая-то пакость. Не детская шалость или дурачество, а именно гадкая, злая выходка. Сейчас про такое лицо сказали бы «поро́чное», но тогда мы таких слов не знали.       Я, впрочем, не очень к нему присматривался, ну парень и парень, подумаешь — лицо, не целоваться же мне с ним. А вот некоторые его поступки мне сильно не нравились. Например, Колька воровал деньги из кошельков у мамы и у бабушки. Семья была совсем не богатая, мама тяжело и много работала, у бабушки была колхозная пенсия — это сущие крохи, и Колька часто забирал последнее. Это было мерзко. На обвинения в воровстве Колька огрызался и хамил, причем делал это так нагло и грубо, что мне было не по себе. Неприятный типчик.       Нет, я вовсе не был образчиком добродетели, меня больше смущал не сам факт кражи, а полное отсутствие раскаяния. Попросту говоря, у Кольки совсем не было совести.       Мне дома никто хамить не позволял, да я и сам не хотел, дедушку я любил, и родителей тоже. Деньги карманные у меня водились, хоть и в ограниченном количестве, но мне «на жизнь» хватало: покупал я в основном газировку и мороженое в поселковом магазине, и то не каждый день. А вот Колька ни в чем себе не отказывал: денег у него на кармане водилось много. Только я ему не завидовал, мне каждый раз, когда Колька шиковал, было противно и ни мороженого, ни конфет, ни других ништяков я у него не брал.       Да... Каким-то он получился гадким. На самом деле, плохо я к Кольке не относился, хоть и осуждал некоторые его поступки. Но других мальчишек в деревне все равно не было, и мы дружили.       Развлечений у нас было не много: в телевизоре был один канал и ничего путного по нему не показывали, и мы все дни проводили на улице: ходили купаться, ездили на великах в поселок — там был рынок, магаз и вообще жизнь, по сравнению с деревней, била ключом. Конечно, рядом с нынешними вашими развлечениями, это покажется смешным, но мы довольствовались тем, что имели: кинотеатра в поселке не было, но был стенд с объявлениями, на нем вывешивали газеты и афиши будущих фильмов, мы их рассматривали, представляя себя киногероями...       — А потом возвращались в пещеры и, завернувшись в шкуры, смотрели на огонь! — съязвил Петька.       Иван Петрович вздохнул:       — За снегом, что ли, опять сходить...       Петька закатил глаза:       — Ладно, молчу!       — На чем я остановился? — спросил Иван Петрович.       — Ты был бедным, но честным мальчиком и с Колькой дружил от безысходности. Какое это всё имеет отношение к наколке с надписью «Катя»? Ааай! — Петька дернулся, получив шутливый шлепок по заднице.       — Ах, да! Катя...       До поселка недалеко, на велике минут за пятнадцать можно докатить, но часть пути проходит по шоссе — метров двести, и дедушка только в том году разрешил мне туда кататься, раньше это было под строгим запретом. В поселке наш с Колькой маршрут обычно строился так: сначала сельпо, потом афиши, а затем обратный путь, но не напрямик, а в объезд вокруг поселка — та дорога проходила мимо пастбищ, и нам, городским, не надоедало посмотреть на коров, лошадей и прочую скотину.       Как-то раз, налюбовавшись на копытных, мы решили срезать дорогу, и проехав по узкой, заросшей травой улочке, угодили в тупик — сквозного проезда не было. Поперек улицы стоял дощатый забор, за забором по тщательно прополотому огороду бродили куры, а среди грядок стояла девочка нашего с Колькой возраста.       Иван Петрович замолчал. Налил в стакан кваса, укусил кусок шашлыка, пожевал. Подумал.       — Сейчас я не уверен, симпатичная она была или нет — не страшненькая, во всяком случае, я бы запомнил. Не могу даже сказать, чтобы она мне так уж понравилась. Просто она была девочкой, а я только-только начал ими всерьез интересоваться и ещё не очень-то разбирался.       У неё были русые косички с вплетенной голубой лентой — это я почему-то запомнил.       Петька, криво ухмыляясь, уже открыл было рот для ехидного комментария, но папа широкой рукой обнял его за голые плечи и, притянув к себе, чмокнул в мокрый затылок. Петька покраснел и промолчал.       — Косички, да. — Продолжил Иван Петрович. — Девочку звали Катя. Мы с ней познакомились. Мы с Колькой были городские, а она — местная. Но, даром, что деревенская, общалась она с нами свысока. Может быть, это меня в ней тоже привлекло, и я решил, во что бы то не стало, заслужить её расположение. Так часто бывает, что люди, считающие себя лучше других, заражают своей уверенностью окружающих!       Опять с моих слов выходит, что она была плохой, вовсе нет! Не думаю, что она задавалась специально — многие девчонки в её возрасте ведут себя высокомерно, может быть, это защитная реакция, а, может, они так кокетничают.       На Кольку, кстати, Катя впечатления не произвела, и потом, когда мы с ней подружились, он вместе со мной ездил к ней просто за компанию. У Кати нашлась в поселке подружка, но она была страшненькая: прыщавая с кривыми зубами, кажется, её звали Нюра, у них с Колькой искорка не пробежала.       Вообще говоря, дружба у нас с Катей была странная. Гулять её отпускали редко и ненадолго: у неё были строгие родители и много дел по хозяйству. Виделись мы редко, но я всё-таки был уверен, что в неё влюблен. Да. Странный это был возраст.       В один из вечеров, когда мы вчетвером прогуливались вдоль колхозных пастбищ под равнодушные взгляды коров, Катя и рассказала, что за её расположение, оказывается, идёт нешуточная борьба, и право признаться ей в любви ещё нужно заслужить. Дескать, претендентов на её сердце много, кандидаты один другого достойней, а я пока даже в первый тур не попал — ничем не блещу. Я поинтересовался, каковы критерии отбора, и Катя туманно намекнула, что её избранник должен обладать какими-нибудь выдающимися качествами, ну там: быть очень сильным или смелым, или красивым. По тому, каким тоном это было сказано, я понял, что ни сильным, ни красивым Катя меня не считает. А вот со смелостью была надежда — про нее заранее ничего не известно, и есть ещё шанс себя проявить. Я спросил, в какой именно форме я могу явить свою смелость так, чтобы Катя её оценила, и Катя сказала, что она сама на эту тему даже голову ломать не будет, и вообще — как мужчина я должен не задавать вопросы, а действовать.       Я призадумался. С поселковыми пацанами мы не пересекались. Во-первых, кататься в поселок мне разрешили недавно, и знакомств пока не завязалось, а во-вторых, к городским они относились плохо — могли и поколотить. В нашем с Колькой воображении они рисовались этакими брутальными хулиганами, не в последнюю очередь, кстати, благодаря рассказам отца и деда. Поэтому вариант «сойтись с местными в кулачном бою» не рассматривался.       Мы с Колькой на досуге перебрали несколько вариантов, причем Колька будто нарочно предлагал самые опасные: походить босыми ногами по битому стеклу, прыгнуть с крыши и прочие глупости. Не помню, кто выдал идею набить мне на плече татуировку с именем прекрасной дамы, но мне она понравилась, а Колька с радостью согласился поработать иглой.       

***

      Иван Петрович тяжело вздохнул и глянул на часы.       — Ого, затянулась история! Так ребята, кого еще попарить, пока баня не остыла?       Петька презрительно фыркнул, Лёнька смущенно покачал головой, а Серый робко поднял руку.       Перед сном мальчишки долго препирались, кто где будет ночевать — каждому хотелось спать на печи. В конце концов, был найдет компромисс: на печи легли все трое. В огромном Лёнькином рюкзаке обнаружилась пижама с Человеком-пауком, Лёнька, одетый в пижаму, был высмеян, но вынес стёб и подколы стоически. Угомонились пацаны быстро, после бани их так и клонило в сон, а печное тепло довершило дело.       Иван Петрович уж не чаял, что троица даст поспать, думал что смех и веселье будут с печи раздаваться до утра, но, пока разбирал диван, да стелил себе постель, возня и хихиканье утихло. Он подошел к лежаку проведать ребят: все трое дрыхли. Иван Петрович ласково взъерошил волосы Петьке, не удержался и осторожно погладил по голове Серого, а потом и Лёньку.