я запомнил сон, где мы вдвоем пытали день, морили ночь

Взбудораженный боем, в брызгах крови весь — Ильфорте красивый. Чудовище с прекрасным человеческим ликом — в остальном от человеческого у него не то что ноль, минус тысяча. С врагом кружится в смертельном танце, но с каждой минутой огонёк из глаз пропадает. Гранц начинает скучать. Но даже когда его движения ленивыми становятся, и он чужой клинок едва ли не зевая отбивает, это всё равно /красиво/. Ренджи наблюдает — и едва заметно сбивается дыхание. Бой заканчивается быстро, без удовольствия сражаться абсолютно не то. Дель Торо вспарывает чужой живот, наружу выпуская кишки, а после возвращается в ножны. Ильфорте как-то по женски волосами взмахивает, слабая улыбка украшает губы. Не смотрит на то, как за его штанину чужие окровавленные пальцы пытаются зацепиться, разворачивается в сторону дворца. На замершего статуей Ренджи не смотрит тоже. Но Абарай всё равно за ним следует тенью, след в след почти. Оклика ждёт привычного. — Шел бы ты отсюда, шинигами. Ожидание себя оправдывает. Рука сама собой к Забимару тянется — Гранц не враг, больше нет, вот только инстинкт пустых убивать так просто не подавить — но он отдергивает себя почти сразу. — А если я не хочу? Блондин замирает, морщится почти брезгливо, в глаза прямо смотрит. У Ренджи восторга немерено лишь от вида того, как в красном растекается тьма. — Тогда действуй на нервы кому-то другому. Мне не до тебя, братишка. В сонидо срывается, но догнать его для Ренджи пара пустяков, это не за нажравшимся валерьянки Гриммджоу по Каракуре носиться на пару с Куросаки. Оказывается в считанные секунды рядом, тянет руку чтобы схватить… И едва её не лишается, катана чужая буквально в миллиметре проносится. Но дальше Гранц не заходит, нападать не спешит. Он Абараю не ровня и знает это прекрасно, проиграл уже однажды, больше не хочется. — Я сражаться с тобой не буду, Абарай. Тот плечами пожимает. — Я и не хочу сражаться. — Тогда чего? Не то чтобы Ренджи знал ответ. У него после войны в голове до сих пор мешанина полная. Он ещё даже с мыслью о шинигами-квинско-арранкарской коалиции не свыкся, куда ему в своих чувствах и желаниях разбираться. Понимал одно, Ильфорте что-то странное внутри сердца колыхал, аритмию вызывая похлеще той, что в самых тяжёлых битвах набатом в ушах стучала. Назвать это пресловутым «нравится» Абарай не мог. Неправильно звучало. Когда кто-то нравится, обычно хочется целовать, за ручку там ходить. На Ильфорте хотелось просто смотреть. И — может быть где-то глубоко внутри — защищать. Так и не получив ответа, Гранц растягивает губы в усмешке, лицо приобретает надменное выражение, и сразу становится понятно, чей он фрассьон и чей брат. — Неужели влюбился, шинигами? — Мне просто хочется за тобой наблюдать. Против воли тело блондина немного дёргается. Слово «наблюдать» воспринимается не очень хорошо после опытов Заэля, хоть он и понимает, что Абарай ничего такого не имеет ввиду. — Извращенец, что-ли? У Ренджи лицо с волосами сливается, он что-то бубнит себе под нос, руками машет как мельница. Чужой раздраженно-обреченный выдох слыша, замолкает. Неловко как-то всё. Но на деле Ильфорте понимает, что им по пути — во всех смыслах. Теперь, когда не нужно было Гриммджоу тапки в зубах приносить и вылизывать Айзену задницу, а у Заэля была куча других подопытных, у Гранца было время на самого себя. И почему бы ему, как Джаггерджеку, не завести себе ручного шинигами? — Пошли уже, братишка. Скоро обед, а мне ещё надо душ принять. Будешь послушным мальчиком — позволю подождать меня у входа в ванную. Звучит унизительно, но Ренджи не возмущается, следом шагает. Давит улыбку глупую. — Я тебе не собака, под дверью сидеть. Ведь вместо этого можно Гранцу кофе заварить и принести чистую форму. Попытаться приручить, как Ичиго сделал с Гриммджоу.