Тройной аксель

Женя выла, скулила, царапала ногтями обивку дивана и безостановочно повторяла «за чтооооо», пока Щербакова гладила ее по голове. Острая и беспощадная боль разрывала внутри на куски, заставляя изгибаться дугой и сливаться воедино с руками Ани. – Такого не должно было случиться, - вперемешку со слезами стонет Медведева, – скажи мне, Анечка, ты же самая умная из нас, за что она так? – Какая неожиданность, - промолвила Загитова, меланхолично подпиливая ногти. – Этери снова тебе изменяет. Никогда такого не было, – она задумчиво подняла глаза к потолку, – с две тыщи восемнадцатого года и вот опять. Щербакова шикнула на Алину, и та хмуро продолжила наводить красоту. – Так ведь нельзя! Нельзя! - Женя снова заходится в слезах, и Аня прижимает ее крепче к себе, как маленькую девочку. Медведеву как будто прорывает. Она рассказывает абсолютно всё вплоть до мелочей, девочки даже забывают, что готовились к ужину в ресторане при отеле. Им приходится выслушивать про то, как Этери лгала ей в лицо, писала о букетах и осуждала ее за спиной; назло ей спала с Глейхом, а когда фигуристка, её медвежонок, наконец собралась с силами и ушла, писала сообщения о внеземной любви. Ничего нового. Стандартный классический абьюз, только вот непонятно, как Женька, стойкий оловянный солдатик, разводится каждый раз, как ребенок. Для Алины это не было новостью. Несмотря на ее искреннее уважение к Тутберидзе как к тренеру, она не любила её, и отчасти из-за Медведевой. Жесткая, холодная, с виду принципиальная, а на самом деле аморальная и бесчувственная. Такую изнанку Этери Георгиевны никто не знал, а Женя просто в это не верила, о чем очень сожалела Загитова. – Что у вас происходит? Ой, - вошедшая Трусова округляет глаза, видя картину «Страдания, акт пятидесятый». – У вас того, дверь не закрыта. – Того этого, - передразнивает её Алина. – Что пришла? – Пирожков принесла, - не лезет за словом в карман Саша. – Мне Щербакова нужна. – Если нужна, так бери, вон там она сидит. Трусова недобро сощуривает глаза, но ничего не отвечает Загитовой. Слишком был велик риск попасть под раздачу, и тогда доверие снизилось бы до отрицательных значений. Алина подчеркнуто холодно относилась к Саше; понимала, зачем она общается с милой Анечкой и как Косторная на всё это реагирует. Щербакова встает с дивана, шепчет Алине, чтобы приглядела за Женькой, и исчезает в дверях. Загитова не собирает разговаривать первая, а Медведева упорно молчит, периодически вытирая слезы кулаком. Смешная. Все тот же медвежонок, только теперь полностью выпотрошенный, наскоро подшитый и выкинутый с легкой руки на обочину. – Вино будешь? - не выдерживает Алина, вставая с кресла. В ответ только короткий кивок, даже без вечных вопросов «как ты протащила его в номер». Пальцы Жени касаются ее руки, и Загитова неосторожно вздрагивает. Она не собиралась вспоминать свое волнение и помешательство на двукратной чемпионке мира, когда она терялась при виде 17-летней Медведевой и боялась каждого ее слова и каждой реакции. Они совсем недолго были вместе, всего пару месяцев. Затем подключилась вездесущая Этери, и даже упорство и настойчивость Алины их не спасло. Тутберидзе говорила, что их отношения вредят спорту и усиливают конкуренцию; позже стало ясно – женщина просто безумно ревновала своего «медвежонка» и хотела обладать только им. Она не подпускала к Жене близко даже Глейхенгауза и Дудакова – слепая ревность была страшна. – Прости меня, - шепчет Женя. Алина молчит. За что прощать? Она тут ни при чем. – Как отомстим ей? - улыбается Алина, когда голова подруги опускается ей на плечо. – Не знаю. Проколем шины? – Фу, Медведева, что за банальность. И спалиться легко. Ну и это статья, если ты забыла. – Даже не знала. Загитова выпивает до дна импровизированный бокал, а точнее, пластиковый белый стаканчик – единственное, что было в номере. Красное сухое приятно кружит голову. Может, стоит показать Этери, как больно она делает родной Женьке? Пусть тоже умрет пару тысяч раз. Вот только как?.. – А знаешь, я ее любила, - заводит Женя в очередной раз одну и ту же песню. Алина устало закатывает глаза. Не стоило ей предлагать алкоголь, кое-кто уже превращается в одну большую лужицу слёз. – Медведева, ты мне потоп сейчас устроишь, - она аккуратно отодвигает Медведеву от своего плеча. – Жаль, не снизу, - глупо ухмыляется Медведева. – Жаль, - соглашается Алина и нежно касается губами лба Жени. – Хочешь, я тебя поцелую? - вдруг спрашивает девушка, приподнявшись с загитовского плеча, и это разрушает привычное спокойствие. Ответа она не дожидается. Приближается к лицу действующей олимпийской чемпионки и касается губ. Потом было всё. И болезненное падение с дивана, и поцелуи страстные, глубокие, горячие; и даже слова о любви, которые тихо произнесли они обе. Прерывающееся дыхание, жар, исходящий от тела, вскрики Загитовой, протяжные стоны Жени и заметный укус на шее. Он был финальным аккордом, но думать о нем совершенно не хотелось. Может, потом. Может, и никогда. У «медвежонка» лопнул последний шов, а Алина его залепила крепким пластырем. Как и раньше. Долго ли выдержит это пластырь? Медведева сама не знала, смотря без топа на порозовевшее лицо Алины под собой. Дверь будто срывают с петель, и обе девушки раздраженно кричат: – Стучаться не учили?! На пороге застыла в нелепой позе запыхавшаяся Косторная с глазами больше чайных блюдец. – Твою мать! - вскрикивает Алена, и зажмуривает глаза. – Я не... Я… Да у вас открыто было, долбаные извращенки! – Кто?! - возмущенно кричит Загитова. Ей было проще, она замоталась в покрывало, сдернутое с постели, пока Женя ринулась за своей одеждой. – Ты сама с Трусовой в раздевалке весной… Косторная замахала руками, призывая остановиться. Она сильно нервничала, застукав их вместе, и даже тот эпизод с Сашей не был оправданием. Все же связь Жени и Этери была какой-то… неправильной, хоть они были и счастливы до одури вдвоем, а у Медведевой вообще напрочь вылетал мозг рядом с Тутберидзе. Алена чувствовала себя виноватой и одновременно счастливой – Алина всегда понимала свою подругу, поддерживала и уж точно не была Снежной Королевой. Скорее, теплым раем. Алене так много хотелось рассказать раньше: что она никогда не считала Этери человеком, способным любить, что их отношения убивают Женьку изнутри, что измены никогда не прекратятся. Но она не была достаточно смелой. – Алена, ты что-то хотела? - терпеливо спрашивает Медведева. – А, - будто от сна пробуждается Косторная. – Я Трусову ищу, а Ками – Щербакову. Не видели их? Женя открывает рот для ответа, но ее перебивает Загитова с натянутой улыбкой: – Не видели. Алена мнется на пороге, еще что-то хочет добавить, но выразительные взгляды старших спортсменок прогоняют ее с порога. Когда злосчастная дверь наконец-то захлопнулась, Загитова поворачивается к Медведевой, которая выглядела настолько потерянно, что в груди что-то отозвалось и заныло. – Да, Жень, ты снова наделала делов. Как в старые добрые. Поздравляю, - проворчала Алина, закутываясь глубже в покрывало, – как теперь дальше жить-то? Как мне смотреть в глаза Этери Георгиевне? Медведева пнула пустую бутылку вина, та с характерным звуком покатилась по полу. Отчаянно хотелось закурить. *** Промозглый ветер свистит, завывает, проникает под куртку и выходит через тонкий воротник. Никакого намека на снег, только мокрое нечто опускается на темный, почти почерневший асфальт, и мгновенно тает. Ночью образуется противная скрипучая наледь, и коньки можно будет надевать, не выходя из номера. – Трусова, тут холодно, как в аду, - бурчит Щербакова, кутая нос в огромный синий шарф. – В аду жарко, - мгновенно откликается Саша, смотря куда-то далеко вдаль с балкона отеля. – Что случилось? Говори быстрее, иначе я тут простыну, и сразу сдам тебя Этери Георгиевне. Рано или поздно кто-то должен был сказать, что они друг другу не нужны. Вместе было легко, приятно, временами весело, но любви не было. Трусова – спасательный круг, Щербакова - якорь в этой вечной пучине волнения Хрустального. Милые поцелуи можно было отмести, так как продолжения за ними не следовало. Они оставались хорошими друзьями, но Аня понимала, что кроется за грубостью, резкостью и страстью Трусовой к драмам. – Мы с Аленой помирились, - как можно более спокойным голосом объявляет Саша. – Поздравляю. Неловкое молчание нарушается звуком ветра, который грозится превратиться в смерч, если девушки тотчас не зайдут в теплый номер. – Чирик, - смеется Сашка, когда Щербакова прижимается к ее плечу. – Так, по-твоему, говорят пингвины? - тихий переливчатый смех. – Так говорит Аня Щербакова, когда выходит со льда, чисто откатав короткую программу. Аня смеется и утыкается носом в волосы рыжеволосой ракеты. Именно Трусова сидела возле ее кровати, когда та восстанавливалась после ковида. Именно Трусова лечила прошлые неудачные отношения Ани. И именно она продолжала поддерживать её, когда всё, казалось бы, было напрасным. Эта дружба значила для обеих больше, чем любые отношения. А внезапные чувства можно объяснить гормонами. – Я люблю тебя, Трусова, - шепчет Аня, и сразу добавляет, – как подруга, конечно. – Любовь до гроба, Щербакова. – До твоего. – Аминь. Где-то за стеклянной дверью стояла Косторная, которая оббежала половину отеля в поисках пропавших девчонок, и глотала бесконечные слёзы, пока наблюдала за обнявшейся парочкой на балконе.