Послевкусие

Убогие черты маленькой церквушки скрашивали утренние солнечные лучи, которые проникали в зал через незамысловатые витражные окна. — Ну же, давайте, увереннее! Второе сопрано, повторяем: "Славьте Господа Бога..." Громче! По залу вразнобой пело огромное количество голосов, которые коротенькая монахиня-учительница никак не могла собрать в одну сложенную композицию. — Я слышу фальшь! Второе сопрано, кто не дотягивает ноту? Повторим ещё раз... Обычное воскресное утро в церковном хоре. Прихожан ещё не было, поэтому в глухой церкви на всю орудовал детский хор. Коля воровато оглянулся и, зашуршав фантиком, положил себе в рот шоколадную конфету, пытаясь её быстрее прожевать за время, которое монахиня заставляла повторять второе сопрано свою партию. Он — альт, и их часть звучала идеально, поэтому Колю не особо волновала доля несчастного второго сопрано. Школа при монастыре — это то ещё приключение. Особенно если у тебя есть склонность к пению, таких с ходу запрягают в рабство церковного хора, и Коля далеко не исключение. Сама по себе монастырская школа представляла собой сиротинец, в котором тулились сироты и обездоленные со всего округа. Коля уже и не помнил, сколько тут находится. Поговаривали, что его никудышная матушка подбросила мальчика в младенческом возрасте прямо под ворота монастыря, будучи неспособной прокормить ребёнка. С хором та же беда. Казалось, что парнишка всю жизнь ломал свой прекрасный голосок на этом религиозно-вокальном поприще, вместе с такими же "братьями-сёстрами по несчастью", толкаясь в этом маленьком, душном помещении. По залу вновь пронеслось раскатистое "Славьте Господа Бога, воспойте имя Его!...", и Коля быстро проглотил конфету, которая, как назло, стала ему поперёк горла, и юноша залился громким кашлем. Монахиню, естественно, привлёк этот кашель, который она слышала уже далеко не в первый раз. — Гоголь! — её голос в гулком помещении эхом отбился от стен, врезаясь в уши Николая, — опять жуёшь на репетициях? Тебе что, в прошлый раз не хватило наказания? Что за нахальство и неуважение! Зал притих, и даже второе сопрано перестало как заводное повторять свою жалкую партию. Всем было в какой-то степени жаль Колю, но никто даже и не думал выражать свой протест. Никому не хотелось драить деревянные полы всю ночь. Коля, уже давно привыкший к жёсткой тряпке, лишь потёр свежие мозоли на пальцах и нахально улыбнулся. Монахиня покраснела ещё больше, казалось, что она сейчас лопнет, прямо как в диснеевских мультиках, которые им, на минуточку, было запрещено смотреть. — Раз тебе так нравится натирать полы, так уж и быть, я... — Я буду вместо него, — вдруг раздалось в зале. Тишина, которая вроде бы и так царила в помещении, стала гробовой. — Что ты сказал, Достоевский? — шокированная монахиня посмотрела на парнишку, что стоял рядом с Гоголем. — Я буду вместо него, — повторил парень. В его голосе не было ни намёка на волнение или страх. Сплошное, безграничное спокойствие. Казалось, будто сам факт того, что ему придётся драить полы вместо какого-нибудь оболтуса, совершенно его не беспокоил. Но самое странное — почему именно он? Фёдор Достоевский был полной противоположностью Коле Гоголю. Отличался крайне спокойным нравом, воспитанностью и похвальной религиозностью. Почти никогда ни с кем без причин не разговаривал. С виду казался холодным и неприступным принцем, Каем в этом монастырском дворце. Какое-то время Коля поставил себе в задачу расшевелить этого хладнокровного аристократа, но результаты его стараний не дали, и Гоголь бросил свою затею. И сейчас именно Достоевский спасает его тощий зад? Николай, честно говоря, не верил своим ушам и глазам. — Фёдор, неужели ты хочешь принять наказание вместо Николая на себя? Я верно тебя поняла? — Да, именно так. Монахиня вздохнула. — Ну что же, раз это твоё желание... значит, это и воля Божья. Достоевский, сегодня ты натираешь полы в главном зале всю ночь. ... Весь хор ошарашенно смотрел на юношу, а Коля пробормотал себе под нос: — Мабуть, щось у лісі сдохло, Боже борони... Монахиня прочистила горло. — Ну что же, продолжим! Второе сопрано, опять слышу фальшь... Коля смотрел на своего спасителя. Фёдор, почувствовав на себе чужой взгляд, посмотрел в ответ, и Николай мог поклясться, что на губах неприступного принца на мгновение мелькнула улыбка. Гоголь лишь одними губами произнёс: — Спасибо... Но Достоевский уже на него не смотрел.