Морошка и можжевельник

Когда Серёжа озвучил своё желание, Олег немало удивился. По правде говоря, ему и самому уже не терпелось показать Серёже живописный берег реки неподалеку, ветвистый дуб, на котором было очень удобно дремать после обеда или полянку, полную прекрасных полевых цветов. Она была поменьше чем та, другая, и Олег соврал, если бы сказал, что ему нравится туда ходить. Слишком уж сильно цветочный аромат бил ему в нос. Но Серёже бы там точно понравилось. И это было главным. Олегу отчего-то очень хотелось впечатлить своего гостя, но мешало одно «но». Серёжины раны должны были только-только покрыться корочкой, а о хождении босым не могло идти и речи. Олег не жадный — он бы с удовольствием поделился с травникам своей обувью, но у них было слишком разное телосложение. Настолько, что олеговы сапоги были бы для Серёжи не хуже лыж. На самом Олеге все раны заживали, как на собаке, хоть ему совсем и не нравилось это сравнение. Да и перепутать Волка с его габаритами с собакой мог разве что слепой. В любом случае, Олег уже давно привык к тому, что раны на нём заживают быстрее, чем на обычных людях и знал, что им требуется несколько больше времени на восстановление. Он недоверчиво посмотрел на травника. Неужели лекарь не понимал, что только потревожит новые раны? Но Серёжа, как ни в чём не бывало, закопошился и принялся выпутываться из огромного количества одеял и шкур животных на кровати. — Постой! — Олег кинулся к нему прежде, чем Разумовский слез с постели. — У тебя ничего не болит? Тебе же ещё рано! — игнорируя растерянный Серёжин взгляд, Олег осторожно взялся за тонкую правую щиколотку Разумовского. — Я понимаю, тебе хочется размяться, но ты же ходить нормально не сможешь, и… — Олег, ощупывая, приподнял его ногу повыше и замолк. Серёжина ступня была абсолютно цела. Полностью зажила даже глубокая рана от острого камня, на который напоролся Разумовский несколько дней назад. О перенесенных травмах свидетельствовала только нежная розовая кожа на местах зажитых порезов. Олег нахмурился. Как же так? Да, он давно уже не водился с людьми, но прекрасно помнил о таких важных вещах, как регенерация. И Серёжины раны абсолютно точно зажили с нечеловеческой скоростью. Поймав вопросительный олежин взгляд, Серёжа неловко улыбнулся: — У меня всегда так было. Странно, наверное, да? Да. Странно. Очень даже. Разумовский надавал себе мысленных тумаков. Его беспокоило, отчего Олег ему врёт, а у самого секретов было выше крыши. Для любого другого на месте Олега хватило бы рыжего цвета волос Сергея, его слов о проклятии и быстрой регенерации, чтобы заколоть нечестивца. Но Олег только пожал плечами, принял у изумлённого Серёжи опустевший стакан и подал ему руку, помогая встать. Разумовский ухватился за широкую олегову ладонь, чувствуя, что при необходимости, Олег его подхватит, и переступил с ноги на ногу. Мышцы, долго пробывшие без дела, заныли, но боли не было. Рубашка, принадлежащая Олегу, как верно подметил Серёжа, доходила ему до колен, как самая настоящая туника, а вот рукава были чересчур длинные. Он отцепился от Олега и принялся их подворачивать, попутно оглядываясь в поисках хотя бы небольшого зеркальца. Травнику было интересно узнать насколько он похож на домового с его вороньим гнездом на голове. Серёжа справился с рукавами, померил дом шагами, так и не найдя зеркала и, наконец, обернулся к Олегу. — Отведи меня к реке, пожалуйста, — Разумовский старался не улыбаться слишком сильно, но Олег видел, что его так и распирает от возможности выйти из своего невольного заточения и размяться. — Хороший выбор, — одобрил Олег. — Хочешь искупаться? — он окинул его смешливым взглядом. Серёжа тут же вспыхнул, поняв намёк Олега, и упёр руки в боки. — Конечно хочу! Я в отличие от тебя чистоплотный! — Разумовский воинственно сверкнул на него глазами снизу вверх. — А у тебя даже гребня и зеркальца не найти! Олег, не удержавшийся от такой ребяческой подначки, подумал, что Серёжа вот-вот топнет ногой от возмущения или надуется и отвернётся. Но вместо этого Разумовский вдруг схватил его за руку, распахнул дверь и потащил на улицу.

***

Снова оказаться среди деревьев, ощущать пальцами ног траву, чувствовать свежие дуновения ветерка и солнце, незамутнённое оконными стеклами — было приятно и пугающе одновременно. В памяти Серёжи было ещё свежо воспоминание о том, что его чуть не убили, что люди узнали о его проклятии, что он, возможно, больше не сможет вернуться в свой старый домик, и разъяренные жители уже разнесли его по брёвнышкам. Прежний Сергей Разумовский с его тонкой душевной организацией забился бы в какой-нибудь угол и не вылезал, пока окончательно не уверился бы в том, что это он во всём виноват, он опасен для общества и это его следует сейчас же заколоть или сжечь на ритуальном костре. Странно. Его всегда учили бояться нечисть, а не людей, которые сжигают её заживо. Но Серёжа будто незримо поменялся за эти дни. Ему было спокойно. Подумать только, ему — Сергею Разумовскому — зажатому и тихому, как мышка, в чужом доме, в компании совершенно незнакомого человека — было спокойно и хорошо. Как будто что-то внутри него, тихое и неслышное раньше, на протяжении всех девятнадцати лет жизни, вдруг ожило и зашептало ему на ухо. Серёже хотелось назвать это инстинктом, но какая-то его часть, воспитанная в страхе перед нечистью, кривилась от отвращения, понимая, что это слово очень подходит тому, кем на самом деле являлся Сергей. Его растила мачеха — и только она одна и знала, что с ним происходит на праздник Ивана Купалы. Серёже с детства рассказывали, что он и его покойные родители были прокляты. Что они были богомерзкими существами, и мир без них стал лучше. Мачеха не любила Сергея, но вырастила его в своем доме. А Серёжа всегда был ей благодарен, будучи уверенным в том, что она говорила ему чистую правду. Он безропотно спускался в погреб, когда наступало летнее солнцестояние, слышал скрежет ключа в замочной скважине и ждал. Часами сидел в прохладе, среди запаха сырой земли, будто погребённый заживо, и ждал, когда же тело скрутит в болезненном спазме, и вместо его грустных глаз блеснут другие, такие же голубые и светлые, но с вытянутым тонким зрачком, а по полу заметёт рыжий пушистый хвост. Маленький Серёжа не понимал, что плохого в том, что он иногда оборачивается рыжим лисом, ведь его родители умели делать так же. Им нравилось, когда он так делал. Это было правильно. Разумовский не помнил лиц своих родителей, голоса своего отца или рук мамы, но помнил их рассказы о том, что Бог, которого церковь навязала людям — ложный, неправильный. Что Серёжа должен верить только в силу природы, в солнце, ветер и землю. Потом их убили, и он прожил несколько долгих лет с чужой женщиной, которая внушила ему, что его сила мерзкая и нечистая. Потом умерла и она. И всё, что осталось у Серёжи — это бесконечная вера в Мать природу и бесконечная ненависть к тому, кем он был.

***

По тому, с какой уверенностью Серёжа вытащил Олега на улицу, ему показалось, что травник вот-вот сам безошибочно определит, где находится река, и потащит Олега за собой, как собачку. Но Разумовский только по инерции прошел пару шагов, остановился перед домиком и замер, не выпуская руку Олега из своей. Олег и не жаловался. Ему было приятно ощущать узкую, изящную ладошку Серёжи в своей — большой и куда-более грубой. Но Разумовский вдруг опомнился, осторожно отнял руку и повернулся к Олегу, сцепив ладони за спиной. Ему вдруг показалось, что во всех серёжиных движениях, в его выражении лица, в прищуре глаз на миг промелькнуло что-то хитрое, лисье. Олег завороженно уставился на травника. А Серёжа для себя решил: пока он здесь — ничего ему не страшно. Он слишком долго боялся всего на свете. Слишком долго убегал, дичился любых связей с людьми, делая исключение только лекарским. Внутреннее чутье подсказывало ему — он чужой. Ему не место среди людей, они его не понимают так же, как и он — их. С Олегом было по-другому. Может быть стоило, наконец, отпустить себя? Серёжа перекатился с пятки на носок и заглянул Олегу в лицо. — Ты обещал отвести меня к реке, помнишь? — Если я пойду один, то обязательно заплутаю, и тебя замучает совесть! — Серёжа хитро улыбнулся. Олег тут же принял правила игры. — Теперешних травников совсем не учат ориентироваться в лесу? — он картинно вздохнул и постарался спрятать рвущуюся улыбку. — Как же ты дожил до своих седин, коли речку в лесу найти не можешь? Серёжа возмущенно вскинул брови. — Каких ещё седин?! — он ощерился, как раздраженная лиса, и начал медленно наступать на Олега. С их разницей в росте и телосложении это выглядело донельзя комичным. — Вот уж не поверю, — Серёжа уперся тонким пальцем в олегову грудь. — Что ты, — каждое слово сопровождалось ощутимым тычком. — Сильно старше меня! — наконец закончил Разумовский. Олег поперхнулся. — Да что ты говоришь?! — он никак не ожидал услышать это от Разумовского, которого считал совсем молоденьким, едва ли не подростком. Он и уколол его на счет «седин» только из-за того, насколько гротескно это звучало: Серёже до седин было ещё пилить и пилить. — А то и говорю! — Разумовский гордо скрестил руки на груди. — Прошлой осенью мне исполнилось девятнадцать. — он откинул мешающиеся рыжие пряди за плечо и победоносно уставился на Олега. — А тебе — не больше двадцати пяти! Олег захлопал глазами. Серёжа был на удивление проницательным. На самом деле, Олегу только недавно исполнилось двадцать четыре, но он знал, что выглядит старше своих лет из-за роста, щетины и комплекции, и умело этим пользовался. Кто же знал, что Серёжа так быстро его раскусит. Сам Олег никогда бы не подумал, что травнику больше шестнадцати. — Ладно, Серёж, ты выиграл. — он поднял руки, показывая свое поражение. — В награду отведу тебя к реке, так и быть, — Олег ему подмигнул. — Ты и так должен был меня туда отвести! — Дарёному коню в зубы не смотрят, — ехидничал Олег. Он широко улыбнулся, взял такого же радостного Серёжу под руку, внутренне убеждая себя в том, что это только для того, чтобы травник не упал и не повредил себе что-нибудь ещё — ничего больше, честное слово — и повел его по узкой тропинке в чащу.

***

Путь до реки занял не больше пяти минут медленным шагом. Серёжа даже позавидовал Олегу, потому что от его домишки до берега нужно было топать не меньше четверти часа. Кстати, берег «Олега», как про себя окрестил его Серёжа, был ещё и живописнее, чем его собственный. За несколько метров до кромки воды лес расступался и образовывал небольшой пляжик. Тень причудливыми формами ложилась на берег и надежно скрывала от летнего зноя. Землю от воды отделяла узкая полоска валунов, обрамлявшая речку, словно рамка — цветную картинку. Прозрачная, чуть голубоватая вода рябила на поверхности и отблёскивала солнечными лучами, как дорогой самоцвет. Серёжа не сдержал восхищенного вдоха. Любо-дорого смотреть, особенно летом и особенно — в такой жаркий день, как сегодня. Ближе к середине июля солнце пекло нещадно и, порой, даже лесная прохлада мало спасала от зноя. Олег с улыбкой разглядывал восхищенного Серёжу. Он радовался такой безделице, как речушка, словно ребёнок — сахарному петушку на палочке, и Олег, отвыкший за столько времени видеть красоту в мелочах, по-новому взглянул на реку и мир вокруг себя. Что-то неуловимо изменилось, но на душе вдруг стало хорошо и легко, как в далеком детстве. Серёжа подобрал полы рубашки повыше и осторожно ступил на горячий от солнца камень. Держать сорочку в руке стало неудобно, и он подвязал её на бедре, осторожно балансируя на камне. — Олег! — позвал он, не оборачиваясь, и пробуя ногой воду. — Вода тёплая, иди сюда! — Серёжа осторожно развернулся на камне и помахал ему. — Только не вздумай плескаться, слышишь, а то я… Дальнейшие слова заглушил короткий визг, и Серёжа, оступившись, ушёл под воду с головой. Олег, до этого прислонившийся спиной к стволу сосны на берегу и миролюбиво наблюдающий за Разумовским, встрепенулся и кинулся на помощь. У берега было не глубоко. Олег без труда нащупал шкирку незадачливого травника и через секунду Серёжа — мокрый, как мышь, и отплевывающийся — стоял перед Олегом и возмущенно пыхтел. — Я, знаешь ли, прекрасный пловец! — Совсем не обязательно было так грубо со мной обращаться. — Разумовский зачесал влажные потемневшие волосы назад и показал Олегу язык. — О, я представляю, — Олег серьёзно кивнул. — Ты так грациозно плюхнулся в воду, что у меня не возникло в этом ни малейшего сомнения. Он изо всех сил старался не обращать внимания на то, как мокрая сорочка облепила серёжино тело, складками обрамляя узкую талию и бёдра. Олег не заметил, как Серёжа вдруг мстительно улыбнулся и изо всех сил шлёпнул по воде руками. Олега, под заразительный хохот травника, окатило с ног до головы. — Паршивец! — Олег по-собачьи отряхнулся и шутливо-угрожающе оскалился. — Теперь мы оба мокрые, это честно! — Серёжа захихикал и пошлёпал дальше по течению реки, стараясь убежать от справедливого возмездия. Вот только, ему вода уже доходила почти до пояса, а Олег стоял в ней по колено. Он в два счёта добрался до Разумовского и поднял такую волну, что того накрыло с головой. Серёжа вынырнул, шипя и отплёвываясь. — Ну, Олег! Я же просил, не… — Не брызгаться? — Олег ухмыльнулся. — Это правило перестало работать ровно в тот момент, когда его нарушил ты. — Ладно, на этот раз твоя взяла, — Серёжа горестно вздохнул. — Но не смей жаловаться, мы всё равно пришли помыться! — И в мыслях не было! — откликнулся Олег, отходя в сторону. Травник был прав. Они пришли помыться, и нужно было, наконец, заняться именно этим. Где-то позади заплескался Серёжа. Олегу подумалось, что он, наверное, сейчас скинул его сорочку и полощет её в чистой воде. Он отчаянно хотел обернуться, хоть одним глазком взглянуть на Разумовского — отрытого и обнаженного, но не стал. Вместо этого Олег упрямо зашлёпал по реке дальше, стянул рубаху через голову, откинул её на ближайший камень и принялся возиться с тесьмой на штанах. Он не понимал почему, но его тянуло к Серёже со страшной силой с самой первой встречи. К его запаху, к его глазам, к его веснушкам на носу и запястьях. Прежний Олег с легкостью последовал бы этому зову, уподобляясь скорее животным инстинктам, а не человеческому разуму, но напугать Серёжу было недопустимо, и он ждал и терпел. Серёжа закончил с сорочкой, и стоя по пояс в воде, зачем-то обернулся к Олегу. Он не хотел подглядывать, даже не собирался у него что-то спрашивать. Просто машинально обернулся, на границе сознания желавший просто увидеть его глаза, но вместо этого наткнулся взглядом на широкую, мощную олегову спину. В любом другом случае он бы обязательно сначала засмотрелся, а после ужасно смутился от такой картины. Но не теперь, когда Серёжа знал, что на спине у Олега огромное множество старых шрамов. С каждым днём судьба Олега в серёжиных глазах всё сильнее покрывалась мраком и становилась тайной за семью печатями. И Разумовский начинал подозревать, что для Олега его собственная история тоже была неразгаданной загадкой.