AMYGDALA

                    

…

      

[agust d - amygdala]

                    Резко садясь на кровати, Сонхун задыхается, протирая сухой ладонью уже уставшее лицо, и качает головой. Очередная ярко-оранжевая вспышка, очередной тихий звук почти нереального смеха, очередной раз залитое алой кровью бледное, тощее тело. Сглатывая тяжесть и горечь, Сонхун медленно выдыхает и соскальзывает с кровати, бросая взгляд на Джея, крепко спящего на своей, откинув одеяло к бёдрам. Он тихонько прикрывает за собой дверь кухни, берёт с подоконника пачку сигарет и не с первого раза прикуривает. Руки ещё дрожат, подушечка пальца соскальзывает с колёсика. Но вот жёлто-оранжевое пламя подскакивает, поджигая кончик сигареты. Вздрагивает и Сонхун, думая теперь, что до конца дней своих будет ненавидеть эти цвета. Наверное, стоит даже бросить курить. Он опирается бедром о подоконник и уставляется на грязно-серый осенний рассвет. Прошло три долгих недели с того дня, как Сону остался позади. Прошло три недели, проданы две квартиры и куплена одна общая для них с Джеем, а о Сону ни слуху ни духу. Квон не колется, как бы Сонхун при редких встречах не старался намекнуть вопросом. Боссу и подавно такое не задашь. И Сонхуну должно быть плевать, но ему, к сожалению, нет. И чувства, которые он так долго внутри себя взращивал, всё ещё крепко обвивались вокруг сердца, не выкорчеванные даже непростительным предательством. Сону сказал однажды, что Сонхун тоже псих. Судя по всему, так оно и было. Но Сонхун просто был таким человеком. Он редко кому мог довериться, в его работе и жизни вовсе никому, и тут, когда он всё же решился на это, его опрокинули и провезли лицом по асфальту. Больно, кроваво, заживает до сих пор. Но Сонхуну всё ещё не плевать на Сону, даже если он проронил в ту ночь фразу, напившись, о том, что Сону было бы неплохо сдохнуть, как бездомной псине на обочине. Протрезвев, Сонхун пожалел об этих словах, пожелав вместо них Сону спокойной смерти, к которой тот так стремился все эти годы. В один из дней Сонхун даже думал, что всё, что с ними произошло — месть ему за то, что вырвал Сону из лап Смерти. За то, что посчитал себя самим Богом и решил кому жить, а кому нет. Сонхун вообще слишком много думает о Сону, как человек, которого предали и едва не лишили семьи. Но Сонхун просто был всё ещё слишком глубоко влюблён в тот образ, который жил с ним рядом какое-то время. И по этому образу он и скучал. Этот образ он лелеял в сердце и желал ему всего хорошего. Только подальше от него самого. Только вот их с Сону «хорошее» отличалось. Только вот это больше не было проблемой Сонхуна. Сигарета кончается, когда рассвет полностью накрывает город.       — Босс звонил? Сонхун дёргает головой, слыша сонное сипение. Ероша милированные прядки, Джей шлёпает босыми ногами к раковине и наливает себе стакан воды, игнорируя фильтр. Сонхун прыскает, уже бросив каждый раз напоминать другу, что в их квартире есть нормальная вода.       — Нет, — мотает он головой, вытягивая из пачки новую сигарету.       — Опять кошмары про рыжика? — кривится Джей, выливая остатки воды из стакана обратно в раковину и потирая ладонями заспанные глаза.             — Они самые.       — Вероятнее всего, он улетел по вашим билетам и ныкается теперь где-то там…куда вы должны были улететь?       — Понятия не имею, — поводит плечами Сонхун, выдыхая дым в приоткрытое окно. — Я не успел спросить.       — Тебе же сказали, что он вернётся, — машет рукой Джей, щёлкая чайником. — Ещё свидитесь. Хотя не хотелось бы. Не ручаюсь за то, что не подправлю ему смазливую мордашку.       — Не марай руки.       — Хочешь замарать свои? Их взгляды встречаются. Джей надеется увидеть в глазах Сонхуна полное отрицание, Сонхун видит в глазах Джея толику разочарования.       — Когда ж тебя уже отпустит, братишка, — вздыхает тот, готовя две кружки и доставая растворимый кофе. Сонхуну бы тоже хотелось знать. Он больше не ест сырные шарики в любимой забегаловке — напоминают о Сону. Он до сих пор не ездил к реке — напоминает о Сону и их разговорах о маме. Он перекрасил волосы обратно в чёрный, потому что белый на себе больше выносить не мог, но с радостью помог Джею выкрасить его отросшие прядки местами в желтовато-пепельный. Смотрелось смешно, но другу нравилось. Сонхуну же нравились его длинные чёрные волосы, за корнями которых больше не нужно было следить и в хвост они помещались идеально, не выбиваясь по сторонам. Не нравилось Сонхуну только работать с Джеем. Выезжать в разное время по разным рабочим вопросам, переживать каждый раз, что у того будут проблемы с весом или боссом. Выдыхать каждый раз облегчённо, возвращаясь домой, где Джей уже готовил ужин, или слыша скрежет в замочной скважине, а за открытой дверью видеть друга, улыбающегося и поднимающего вверх пакеты с едой. Но это была та реальность, к которой оба они привыкали. Обрадовав родителей тем, что как взрослые теперь будут жить и работать вместе. Скрывая от них кем и где, но принося теперь домой вдвоём хорошие деньги, чтобы старики не нуждались и не занимали больше у знакомых деньги на поставку в магазин. Помогали и там по выходным, какие у каждого разные. Жизнь текла грязной, смолистой рекой, но живой. И Сонхун…если честно, он был чертовски этому рад. Где-то в глубине души. На календаре, обведённый чёрным, красовался тот день, в который стукнуло четыре недели с их Сону неуклюжего прощания. Сонхун решился, наконец, разобрать коробки с вещами, которые они забрали из его старой и их с Сону общей квартиры. Те, что остались. Найдя пустую и разряженную электронку, не сдержавшись упал на задницу и расплакался, как ребёнок. Потому, что ненависть, обида и жгучая первая боль прошли, Джей оставался живым и невредимым рядом с ним. А чувства к Сону не ушли никуда, так и оставшись плескаться на дне его мёртвого и раскуроченного сердца. Царапали, раскачиваясь, как маятник, внутренности, и с каждым днём будто тянули всё сильнее. Сонхун был болен на всю голову. Сонхун всё ещё любил Сону, несмотря ни на что.       

[Три дня дождя, Мона — Прощание]

              Вздрагивая всем телом и замирая, Сонхун глотает слёзы, уставляясь удивлённо на дверь, в которую постучали. Джей уехал к родителям до завтрашнего утра, да и у него были ключи. Квон, если бы захотел приехать, вероятно, позвонил бы. Больше никто их адрес не знал подавно. Но сердце Сонхуна останавливается, снова заводясь не сразу и с запинкой. Мысли невольно бросают его к рыжим волосам, чёрным глазами и бледной коже искусанных в кровь губ. Сонхун подрывается с пола и мчится к двери, забывая о правилах безопасности и дёргая все замки разом, чтобы распахнуть дверь. Разочарованно уставиться вновь пустым и заплаканным взглядом на Квона, вскинувшего брови.       — Ждал кого-то другого? — насмешливо спрашивает он, оглядывая Сонхуна в домашней одежде и с невысохшими ещё от слёз щеками.       — Да. Джея, — лжёт он, отходя в сторону, чтобы пропустить мужчину в дом. Но тот мотает головой, залезая рукой под пальто, во внутренний карман.       — Будет чем заняться в ожидании, — он выуживает большой крафтовый конверт. И Сонхун непонимающе хмурится, принимая его в руки. Без каких-либо опознавательных знаков, тонкий совсем. — Это пришло сегодня отложенной доставкой ко мне в больницу.       — Отложенной?       — Отправили неделю назад. Пришло сейчас. Сонхун падает спиной о стоящий позади шкаф, когда понимание вдруг накрывает его, сшибая волной.       — Это…       — Я не вскрывал. Но предполагаю, что да, — отвечает на незаданный вопрос Квон. — Не буду отвлекать. Напиши, если потребуется помощь…с чем-либо. Сонхун стоит, как истукан, ещё пару минут, пока хлопают дверцы лифта. Пока эхом по подъезду разносится хлопок подъездной двери. Только когда по голым ключицам проносится прохладный осенний ветер, он пинает входную дверь, закрывая её и сползая прямо по ней на пол, дрожащими руками вскрывая конверт. Закусывая до боли губы, когда на одной из согнутых половин узнаёт почерк, которым написано его имя.       

«Это ни разу не романтично, знаешь?

В фильмах нам показывают, что писать записки и письма — это романтика. Но это полное дерьмище, как мне кажется. Думаю, ты сейчас считаешь также, если ты вообще решишься прочесть это, а не сожжёшь к чертям из-за ненависти ко мне.

Но надеюсь, прочтёшь. И надеюсь, что всё-таки и ненавидишь меня тоже.

Я бы ненавидел себя на твоём месте. Я и на своём ненавижу, к слову.

Меня нельзя прощать, но я прошу у тебя прощения, Сонхун, просто потому, что это так эгоистично нужно мне. Возможно, не сейчас, но позже, чтобы моя душа успокоилась.

Держу пари, я всё ещё мучаю тебя во снах. Прости? Но ты меня тоже.

И это логично, я всё ещё люблю тебя, хоть и своей какой-то ненормальной любовью, но…

Знаешь, у нас никогда бы не получилось. У нас из-за меня никогда бы не получилось.

Я бы не вылечился. Ты бы заебался. Квон был прав, даже противно это писать, но этот старикашка был прав.

Я сломал бы тебя однажды. Но мне так чертовски тебя не хватает…

Я не смог уехать. Спрятался ненадолго, пока не продумал всё, что было нужно.

Чуть ниже в этом письме все логины и пароли, выполни, пожалуйста мою последнюю просьбу?

Послушай те песни в нашем плейлисте, которых ещё не видел, а потом сотри к чертям его и все мои аккаунты? Пожалуйста.

Сотри Ким Сону с лица этой грёбаной земли, потому что я смог сделать это только с телом.

К слову, адрес моей могилы в отдельной карточке. Я купил себе место на кладбище и заранее оформил захоронение и всякое такое…оказывается, за деньги можно и не такое устроить.

Я похоронил себя заживо. А теперь кто-то похоронил меня мёртвого.

Прости меня, Сонхун, если сможешь однажды.

Я был искренне счастлив с тобой эти недели и не придумал бы себе лучших последних мгновений, кроме как мыслей о нас перед кончиной.

Выжить в тот раз стоило того, чтобы узнать каково это: быть любимым тобой.

      

Я люблю тебя, Сонхун.

А любовные письма всё ещё лютое дерьмо…

      

Лис.»

              Сонхун не замечает за пеленой слёз, как из конверта выпадает маленькая картонка с адресом могилы. Сонхун не слышит ничего вокруг кроме собственного крика, зажав руками лицо. Всё, что он копил в себе все четыре недели понемногу выпуская, когда напивался, резко прорвалось, как вода через плотину сейчас. Когда Сонхун узнал, что больше некого ждать, не по кому скучать, некого искать в толпе глазами. Сонхун прощает его за всё в ту же секунду, когда читает размытые буквы с адресом. Сону в итоге получил то, чего хотел изначально.              

***

             

[Три дня дождя, неисправность, — скучаю по тебе]

       Только через ещё три тяжёлых дня, они с Джеем собираются и приезжают на последнюю встречу меж холодных, серых плит.              — Я больше не буду приходить, мам. Букет белых лилий опускается на промерзающую с каждой ночью землю.       — Родители Джея обещали навещать тебя, по возможности. А я просто хочу сегодня, наконец, попрощаться. Кутаясь в чёрное пальто с высоким воротом, Сонхун в последний раз смотрит на выгравированные на могильной плите буквы и цифры, и разворачивается уходя. Молча ровняется с Джеем, ожидающим его на узкой дорожке, спрятавшим руки в карманах точно такого же пальто. Смотрящего слишком тяжёлым и недоверчивым взглядом похолодевших карих глаз под милированной чёлкой.       — Ты уверен?       — Да. В руке Сонхуна зажат ещё один, совсем небольшой букет, который слишком ярко выделяется меж их мрачных фигур и серых плит кладбища, пока они плывут по нему, как два ангела смерти. Листья осенние блёклые, жухлые, хрустят под ногами грязно-жёлтым и мерзко коричневым. Эта осень, первая на памяти Сонхуна такая безликая и некрасивая. Такая пустая и серая. Они доходят до нужного поворота, но Джей останавливается, так что Сонхуну приходится вопросительно обернуться.       — Я подожду тебя здесь. Попрощайтесь с ним, как следует.       — Боишься не удержаться и плюнуть на его могилу? — криво усмехается Сонхун. Джей зеркалит эту ухмылку и молча отворачивается, выуживая из кармана пачку сигарет. Сонхун продолжает путь к могиле Сону один. Сверяется с данными в истёртой карточке, которую за три прошедших дня почти до дыр зажимал в руках, смиряясь. Которую сминает в кулаке и прячет в крохотный букет ярко-оранжевых хризантем, опуская его на ещё свежую могилу. Пустую, такую же безликую, как и всё вокруг. Из кармана рядом с букетом кочует ещё одна маленькая деталь, опуская которую Сонхун невесело усмехается.       — Фараонов хоронили со всеми их богатствами, — бормочет он. — Я принёс тебе твою электронку. Он выпрямляется, глядя на обезличенную могилу сверху вниз и прячет руки в карманы пальто. Чёрные волосы треплет налетевший вдруг ветер, забирается под одежду, холодит внутренности. Закрывает бледное лицо мрачными прядками. Сказать Сонхуну оказывается внезапно совершенно нечего. Он выплакал всё в тот же день, выблевал все внутренности вместе с сердцем в тот же вечер. Ещё два дня заливал открытые раны спиртом, в надежде, что они начнут затягиваться, но они лишь пульсировали сильнее. Ненавидеть кого-то живого — куда как проще. Скучать по кому-то живому в надежде ещё хоть раз увидеться — куда как проще. С мёртвых же никакого спроса и нет. В трепещущих рыжих бутонах Сонхун видит разлетающиеся от ветра ярко-рыжие прядки. В мелких чёрных точках сердцевин Сонхун видит черноту бездонных глаз. В пустой могиле Сонхун видит душу Сону. Такую же необъятную, грязную и полую. Где единственной яркой вспышкой были их с Сонхуном больные отношения, как и этот нелепый букет. Где единственной постоянной было курение Сону, как и оставленная теперь на земле электронка.       — Каков шанс, что ты инсценировал свою смерть? — шепчет Сонхун, вдыхая поглубже холодный воздух, когда понимает, что слёзы поднимаются к горлу, начиная душить. Наверное, ему бы так хотелось. Ему бы так легче жилось, думая, что Сону бродит где-то среди прохожих, следит за ним, но не подходит. Сонхун почему-то, где-то в глубине души, чувствует вину за то, что случилось. Хоть и понимает прекрасно, что это не его вина. Это не в его было силах. Он видел весь этот путь в каждом шраме на бледном теле. Он видел весь этот путь в пустоте чёрных глаз, зная, что однажды всё к этому приведёт. Он видел это в разбитой улыбке и ощущал в отчаянных прикосновениях. Сонхун знал, что однажды это случится. Но от этого не становилось менее больно.       — Прощай, Лис. «Я тоже всё ещё люблю тебя,» — остаётся неозвученной и запертой навсегда в голове мыслью.       

[Рассвет сегодня — яд\после тебя]

       Закуривая прямо на могиле, Сонхун недолго смотрит в серое небо, после стряхивает прямо на букет хризантем первый пепел, прежде чем собирается с силами и уходит. Оставляет на этот раз за своей спиной не умоляющий и заплаканный взгляд, а мёртвое тело и мёрзлую землю. Встречая на полпути Джея, смотрящего задумчиво в небо тоже.       — Кажется, скоро будет снег, — произносит негромко.       — Рановато для октября, — севшим голосом выдыхает Сонхун вместе с горьким дымом.       — Всё меняется, Хун. Некогда тёпло-карий смотрит на него пронзительно древесным холодом. Когда-то ровный графитовый отвечает на это чернеющей пустотой.                     

«После тебя холода января,

Меня уже не пугают.

После тебя сердца уже не горят,

А медленно остывают.»