По ту сторону врат: Мордрак

Город, если можно было назвать городом эту запутанную сеть подземных туннелей, с редкими расширениями, где собирались люди, и широкими площадями, высеченными в камне, — горел своей собственной, чуждой жизнью. Жизнью, непривычной, тусклой, пугающей в своей замкнутости. Здесь не было солнца. Не было ветра. Были только отголоски, имитация мира, который когда-то был наверху. Леон шел вперед. Не потому что знал, куда идет, а потому что любая остановка означала боль. Его тело было изранено, измотано, но он шел. Ему не нужно было спасение. Не нужно было утешение. Ему нужно было лишь место, где можно лечь. Где можно на мгновение закрыть глаза, не боясь удара в спину. Где боль отступит хотя бы на время, чтобы он мог отдышаться, как утопающий, вынырнувший из черной воды. Он вышел на площадь. Не большую, но выделяющуюся среди других. В центре — фонтан из резного камня, древний, как сама пещера. Вода из него не текла. Даже не капала. Он был мертв, как и все, что когда-то символизировало красоту. Но люди все равно обходили его стороной. Не из уважения. Из страха. Будто в любой момент из темного рва могло появиться нечто, что давно не имело права ходить по земле. Людей было много. Нелюдей — еще больше. Создавалось впечатление, что это место, «Убежище Шута», было построено не для людей, а для тех, кого верхний мир вытолкнул из себя. Для уродов. Для изгоев. Для тех, у кого глаза горели в темноте, а руки привыкли к когтям. По краям площади стояли каменные скамьи, покрытые пылью и царапинами. В стенах зданий — ниши, в которых неустанно горели масляные лампы. Они были повсюду. Не потому что здесь любили свет, а потому что кристаллы, вмурованные в потолок, гасли. То один, то другой. А когда гасли все — «Убежище Шута» погружалось во тьму, густую, как смола. Тогда наступала ночь. Искусственная. Без луны. Без звезд. Только крики, шаги и звон стали в темноте. Леон не думал об этом. Не размышлял, зачем они поддерживают эту имитацию дня и ночи. Для него это не было ни глупостью, ни гениальным решением. Это просто было. Как дыхание. Как боль. Как пепел в его волосах. Важно было только одно — он. Его тело. Его раны. И необходимость найти пристанище, хоть на один день. Его взгляд скользил по вывескам, вырезанным в камне или прибитым к деревянным столбам. Большинство были неразборчивы, стерты временем или испачканы грязью. Но одна — «Тихая устрица» — выделялась. Буквы были четкими. Свежими. Как будто кто-то хотел, чтобы ее увидели. Он двинулся туда. Медленно. Спина прямая, шаги тяжелые, но не усталые. Он обходил группы прохожих, не глядя в глаза. Он не был частью этого мира. Он был гостем. Или жертвой. Пока еще неясно. — Эй, парень, — раздался рык позади. Голос был грубым, звериным. Леон не обернулся. Он знал, кто это. Чувствовал по запаху — мокрая шерсть, пот, железо. Зверолюд. Волчара. Тяжелая лапа легла ему на плечо. Не схватила и не угрожала. Пока что. Просто прикоснулась, будто они старые приятели. — Куда путь держишь? — спросил волк, нарочито весело. Но за улыбкой сквозила угроза, как клинок за пазухой. — Может, подскажу? Покажу, где тут по-настоящему хорошо? Еще двое вышли из тени. Коренастые, покрытые шерстью, с руками, как у барсуков. Они встали по бокам, медленно сжимая его в кольцо. Оружия не было видно. Но Леон знал — оно есть. Всегда есть. — Не стоит, — ответил он. Голос ровный. Без эмоций. Без страха. Он не знал, как звучит гнев. Не помнил, как выглядит страх. Он просто говорил. Лапа на плече напряглась. И вдруг — когти. Медленно, как будто сознательно, волк выпустил их. Острые, черные, впившиеся в ткань плаща. Не пронзили кожу, но предупредили об опасности. — Ну чего ты такой холодный? — зарычал волк, и веселье в его голосе исчезло. Теперь там звучала угроза, чистая и прямая. — Мы ж просто помочь хотим. Я по твоим глазам, по одежде — сразу понял. Ты не местный. Леон положил руку на рукоять меча. Дерево замерло под пальцами. Он уже чувствовал холод стали. Привычное ощущение. Но не успел Леон вытащить клинок — как почувствовал, как что-то острое, тонкое, холодное упирается ему в спину, сквозь плащ. Нож. Тихий. Невидимый. Но смертельный. — А вот это не советую, дружище, — прошипел волк. — Не хотим, чтобы стража поймала тебя за беспорядки. Не хотим проблем. Леон отпустил рукоять. Медленно. Словно его тело не принадлежало ему. Нож отступил, но не исчез. Остался там, в тени, готовый вонзиться. — Пройдем с нами, — сказал волк, кивая в сторону узкого туннеля, уходящего в темноту. — Поговорим. Где нас никто не потревожит. Леон шагнул вперед. Не сопротивляясь, но и не сдаваясь. Просто идя туда, куда вели. Но прежде чем они скрылись в тени туннеля, стоит вернуться. Вернуться на мгновение назад. Посмотреть на эту сцену не снизу. А сверху. С крыши. Где, словно паук, замерший в ожидании, сидела девушка. Ее ноги свешивались вниз, почти касаясь карниза соседнего здания, а тело было слегка откинуто назад, на локтях, будто она отдыхала после долгого боя. Но боя не было. Была только тишина. И скука. Глубокая, как шахта, уходящая в недра мира. Камень под ней был холодный, впитавший ночной мрак подземного города. Над головой — своды из черного камня, уходящие ввысь, как стены гигантского склепа. А внизу — площадь. Живая. Шумная. Грубая. Над ней висел полумрак, рассеиваемый сотнями ламп на высоких столбах и светящимися кристаллами, вмурованными в стены домов. Они горели тусклым, зеленоватым и желтым светом, отбрасывая длинные тени, которые двигались, как призраки, по брусчатке. Воздух был влажным, пропитанным запахом масла, дыма, мочи и тухлой рыбы. Город был под землей, и ветра здесь не было — только сквозняки, пробирающиеся из глубин, как дыхание мертвых.  Она смотрела вниз. Ее красные зрачки, будто капли застывшей крови, медленно скользили по площади. Ничего особенного. Все как всегда: люди и нелюди. Торговля и споры. И жизнь, тлеющая, как пепел в костре. У фонтана — старый торговец продает куски соленой кожи, которую называет «мясом». Он кричит, что это добыто в верхних пещерах, но все знают: это крыса, только крупная. Молодая женщина в яркой, но потрепанной шали спорит с ним, тычет пальцем в товар. Он отмахивается. Она уходит, бросив что-то грубое через плечо. Рядом — двое в капюшонах толкаются у лотка с инструментами. Один — с руками, покрытыми чешуей, другой — с когтями на пальцах. Они спорят о цене ножа. Продавец, хромой старик с деревянной ногой, машет руками, видно, требуя плату. В итоге один из них бросает монету и уходит, хлопнув по лезвию. Другой остается, о чем-то шепчет старику. Девушка на крыше видит, как в руке старика появляется второй нож — потускневший, но острый. Справа — мальчишка гонит перед собой трех куропаток с металлическими клювами. Их выращивают здесь, под землей, чтобы не зависеть от дичи с пустошей. Птицы хрипло квохчут, пытаются разлететься. Мальчик ругается, бьет по земле палкой. Один из прохожих — с лицом, изрезанным шрамами, — хватает птицу и сжимает. Хруст. Он бросает монету мальчику и уходит, держа добычу за ноги. Девушка смотрит на это. Не моргая. Лицо — пустое. Только уголки губ слегка дергаются. Как будто она знает, что все это — бред. Как будто видит, как каждый из них уже мертв, просто еще не осознал это. Она проводит пальцем по шраму на губе. Проводит медленно, будто вспоминает, кто нанес удар. Потом — по шраму на лбу. Там, где клинок прошел близко к глазу. Помнит имя того, кто оставил шрам, но предпочла бы его забыть и никогда не называть. Помнит запах — железо, пот, страх. Ветер — если это можно назвать ветром — треплет ее седые волосы. Они белые, как кость, как снег, который они видела лишь несколько раз где-то далеко отсюда. Их цвет не от возраста. А от чего — она не скажет. Никогда. Даже если бы у нее был собеседник. По крайней мере она сама так думает. Девушка поворачивает голову. Видит, как пара влюбленных целуется в тени арки. Девушка — с ушами, как у кошки, парень — с бледной кожей и глазами, не видевшими света. Они думают, что их никто не видит. Она знает — через неделю он умрет. Или она. Так всегда бывает, и это вызывает у нее улыбку. Она смеется. Тихо. Беззвучно. Только губы шевелятся. Потом поднимается на ноги. Ловко. Как кошка. Ее тело — худое, но жилистое. Мышцы на руках, на спине, на бедрах — не от тяжелых тренировок, а как инструмент выживания. От того, что каждый день — бой. Даже если кровь не стекает с лезвия меча. Ее рубашка — грязная, с разрывами на талии — трется о кожу. Кожаная куртка на спине скрипит. Наручи на предплечьях — потертые, но крепкие. Мечи на бедрах — короткие, с рукоятями, обмотанными плотными тряпками. Она не доставала их уже целых три дня. Не приходилось. Здесь нет врагов. Только пыль. Только скука. Она подняла руки, и потянулась, будто только проснулась. Потом села снова. Смотрит вниз: видит, как старуха кормит крыс у стены. Обычно крыс обходят стороной, но не эта старуха. Крысы — ее семья. Видит, как двое стражников в кожаных доспехах тащат пьяного кузнеца. Тот орет, что его обокрали. Скорее всего так и было. Все здесь крадут. Даже у мертвых. Нет… особенно у мертвых. Она закрывает глаза. Наклоняться над обрывом, будто хочет упасть. Считает до десяти. Открывает глаза. Ничего не изменилось. Ни люди. Ни свет. Ни боль в губе, когда она прикусывает ее слишком сильно. Она выпрямляется и больше не делает ничего. Просто сидит. И смотрит. Потому что больше нечего делать. Потому что этот мир — не нормальный. А она — не хочет притворяться, будто все в порядке. И, может быть, однажды, когда все это рухнет, она улыбнется по-настоящему. Ее пальцы лениво перебирали краешек разорванной рубашки, ногти царапали грубую ткань. Глаза скользили по площади, не фокусируясь уже ни на ком — просто ловили движение, звуки, запахи. Все это было привычным фоном, как капающая вода в пещере. Пока не появился он.             Она увидела его сразу. Не потому что он был высоким — внизу ходили и выше. Не потому что он двигался странно — здесь каждый двигался, как калека, а потому что он не вписывался. Как камень, упавший в болото. Все в нем было чужим. Незнакомым. По-своему опасным. Он шел по краю площади, вдоль стены, где свет кристаллов был слабее. Его спина была прямой, как у солдата, но плечи — будто придавлены чем-то невидимым. Он не сутулился, но и не выставлял себя напоказ. Он прятался, даже не осознавая этого. Шаги — тяжелые, но не усталые. Каждый — будто проверка: «Здесь безопасно? Здесь есть ловушки? Поджидает ли меня тут смерть?» Он явно чувствовал, как держать тело в боевой готовности. Даже здесь. Даже сейчас. И девушка видела это. Его волосы — длинные, грязные, спутанные, как будто их не расчесывали годами — были красными. Не огненно-рыжими, не яркими. Красными, как старая кровь, как ржавчина на железе, как рана, которая не хочет заживать. Они не блестели и почти не двигались. Висели, как тросы, тяжелые от пыли и воспоминаний. А глаза… Желтые. Это был не просто цвет. Казалось, они светились, будто внутри него что-то горело. Тлеющий уголек в пепле. Зрачки — узкие, треугольные, как у зверя, - при каждом слабом отблеске света сужались, как будто он все еще видел мир сквозь прицел. Сквозь пустошь. Плащ — из кожи, покрытой рунами, которые он, скорее всего, не понимал (если бы понимал — использовал бы по назначению). Просто носил. Как панцирь или оболочку. Под ним — рубаха, порванная, окрашенная кровью, давно не стиранная. Раны на руках — заживающие, но глубокие. Он слегка хромал, но не морщился. Просто шел. Молча. Как будто разговаривал с кем-то, кого никто не видел. С пустотой. С прошлым. С мечом на поясе. Простым. Без украшений. Рукоять — темная, потрескавшаяся, будто сделана из дерева, выросшего среди пепла. Она следила за ним. Ее глаза блеснули красным светом, на этот так ярко, что, казалось, они сейчас вспыхнут пламенем. Девушка не моргала, не шевелилась. Просто смотрела, будто он — бездна, в которую невозможно прекратить вглядываться. Что-то в нем будило в ней не интерес, не жалость, а какое-то другое, потаенное чувство. И тогда появились они. Трое, из тени у арки. Зверолюди, с клыками, торчащими из-под губ. С когтями на пальцах. С глазами, привыкшими к темноте. А во главе — волчара. Ростом с двух людей. Морда — обезображена шрамами. На поясе — цепь с грузом на конце. Он подошел к незнакомцу, что-то сказал. Тот не ответил. Только посмотрел. Желтые глаза встретились с желтыми глазами зверя. Волчара усмехнулся. Плюнул. Схватил его за плащ. Девшука не двинулась. Только улыбнулась. Она видела, как незнакомец не сопротивляется. Как его ведут. Не бьют (пока). Просто ведут к туннелю в конце площади: узкому, темному, ведущему в никуда. Туда, откуда люди не приходит, но где они исчезают.  И только тогда она шевельнулась. Спрыгнула с крыши — не вниз, а вперед, как кошка, приземлившись на балку, потом на навес лотка, потом — на землю. Без звука. Ее наручи не звенели. Мечи не болтались. Она двигалась, как тень, привыкшая к темноте. Девушка не побежала, но шла быстро и точно, ведь она знала, что в любом случае не опоздает. Ее красные глаза не отрывались от туннеля. Она понимала, что там будет. Знала, что они с ним сделают. Знала, что он, возможно, не выживет. Но не это ее волновало. Она скользнула в туннель. Последний свет кристаллов погас за спиной. Впереди — тьма. Голоса. Смех. Звон цепи. Туннель был узким, влажным, а стены покрыты слизью и древними наскальными рисунками, стертыми временем и когтями. Воздух пах плесенью, мочой и чем-то сладковато-гнилым — как труп, забытый под камнем. Света почти не было. Только слабое свечение с края площади, умирающее в десяти шагах от входа, и три тусклых кристалла, выцветающих, словно они сами не хотят находиться здесь. Там, где кончался мир, начиналась охота. Зверолюди окружили Леона. Не спеша. Как те, кто привык к слабым жертвам. Волчара встал впереди, сжал цепь в лапе. Груз на конце тяжело висел, как сердце мертвеца, покачиваясь от каждого движения. Двое других — справа и слева — с ножами в руках. Глаза их горели в темноте, как у кошек. Один уже лизнул лезвие. Другой зарычал. — Чужак, — прохрипел волчара. — Гони плащ, меч и сапожки. Или ты труп. Леон не ответил. Только медленно снял плащ. Бросил его в сторону. Движение было плавным, как у змеи, готовящейся к броску. Потом — рука легла на рукоять меча. Темная. Потрескавшаяся. Клинок вышел из ножен без искры. Только звук шелеста стали. Первый бросился на него слева. Быстро, агрессивно, но предсказуемо.  Нож держал прямо, чтобы рассечь горло. Леон повернулся. Не отступил. Встретил удар клинком, отвел лезвие в сторону, и в тот же миг — контрудар. Меч скользнул по бедру, рассек кожу и мышцу. Зверолюд завыл, отскочил. Кровь хлынула, темная, почти черная. Или так казалось лишь во тьме туннеля. Леон бил точно. Без лишних движений. Клинок двигался четко, но не как продолжение его руки. Парень орудовал им, как инструментом, а не как тем, на кого сможет скинуть груз ответственности. Каждый удар — экономичный, направленный сначала для защиты, а потом - в уязвимое место. Но их было трое, и они не атаковали по очереди.  Пока он отбивал выпад справа, второй — сзади — ударил ногой под колено. Леон споткнулся, потерял равновесие. В этот миг волчара бросил цепь. Груз врезался в его бок. Туда, где уже была рана от Хрона. Ребра хрустнули. Он упал на одно колено. — Слабак, — прохрипел волчара. — Как младенец. Леон поднялся. Медленно. Сталь в руке дрожала, но не от страха, а от напряжения. Он не знал, как сражаться с несколькими. Он учился у дяди Лума, у чудовищ, у мертвецов, но не у толпы. Он атаковал — и промахнулся. Его клинок просвистел мимо, потому что он не учел, что враги двигаются вместе. Один отвлекает — другой бьет. Нож впился в его плечо. Глубоко, почти до кости. Он вскрикнул — первый и последний раз. Вырвался, ударил в ответ — рассек живот нападавшему. Тот упал, хрипя, схватившись за кишки. Осталось двое. Леон дышал тяжело. Кровь текла по руке, капала на землю. Глаза горели: желтые, яростные. Зрачки — узкие, как лезвия. Он бросился вперед. Забыл о защите. Это была ошибка, но и его последняя возможность перед тем, как раны возьмут над ним верх. Он рубанул по руке волчары — та отлетела в сторону, цепь упала. Волчара зарычал, но не отступил. Ударил головой — лоб врезался в переносицу Леона. Кровь хлынула из носа. Он пошатнулся. Второй зверолюд прыгнул — и вонзил нож в его бедро. Леон упал на колени. Лишь руки держали его от встречи с холодным камнем. Клинок все еще был в руке. Волчара поднял лапу, готовясь добить. Когти вышли на всю длину. Еще секунда — и он вонзит их в плоть. И в этот момент — тишина. Ни звука. Просто… ощущение присутствия кого-то еще. Леон сразу почувствовал это. Поднял голову. Из тьмы вышла она. Шла медленно, словно гуляла по саду. Мечи на бедрах болтались. Ее красные глаза смотрели на волчару. — Хватит, — сказала она. Ее голос был строгим, но мягким. Слишком мягким для такой, как она. — Ты кто такая, сучка? Она улыбнулась. Шрам на губе растянулся, как трещина. И в ту же секунду — бросок. Один меч — в горло зверолюду слева. Второй — в глаз волчаре. Он даже не успел вскрикнуть. Только хрипнул. И упал, как мешок. Она подошла, так же неспешно, и выдернула мечи. Кровь стерла о шкуру волка. Леон пытался подняться. Меч сжал в руке, но от этого тело дрожало только сильнее. Раны горели. Он встал в боевую стойку — криво, с перекосом, с опорой на здоровую ногу. Глаза — полные боли, но все еще горящие. Он смотрел на нее. Не как на спасительницу. — Ты враг? — прохрипел он. Девушка рассмеялась. Коротко. Безрадостно. — Ты и правда думаешь, что я враг? — она оглядела трупы. — Я могла бы убить тебя, когда ты падал. Могла бы оставить их добивать. Но… — она подошла ближе, остановилась в шаге. — Ты мне понравился. Он не опустил меч. — Чем? — Тем, что ты не умер. Тем, что сражался, даже когда должен был пасть. Тем, что ты… — Она оборвала фразу на полу слове и вдруг наклонила голову. — И да… — улыбнулась снова. — Ты интересен мне и как одинокий мужчина, если тебе от этого станет легче стоять. Девушка рассмеялась, словно то, что она сказала — глупая шутка. Леон не знал, что ответить. Боль накатывала. Тело подводило. Он хотел сражаться, но не мог. Он опустил меч. Только чуть. — Значит ты не станешь нападать? — спросил он. — Еще не решила, — ответила она. — Но сегодня — нет. Сегодня ты просто раненый дурак, который чуть не умер из-за своей глупости. — она подошла ближе. — Пойдем. У меня есть место, где можно перевязаться. Если, конечно, ты не хочешь умереть здесь, как эти. Он посмотрел на нее. В ее глазах — не жалость. Не насмешка. Что-то иное. Что-то, что он не видел либо очень давно, либо никогда вовсе. Леон кивнул. Даже это далось ему с трудом. Пошатываясь, он пошел за ней куда-то вглубь туннеля. За спиной — мертвые. Впереди — тьма. И женщина с седыми волосами и глазами, как у демона.