Собачья будка

Следующие дни Грейс прошли по обыкновению. Уроки с наставниками, редкие прогулки в саду и вечера за книгами. Всё шло своим чередом. Птицы по утрам нарушали тишину жизнерадостным щебетом, к вечеру же стихали, уступая место тонкому посвисту ветра в листве. Деревья склонялись и выпрямлялись в его прихотливом дыхании, а пруды отражали небо с ленивой точностью зеркал. Даже запах влажной земли после утренней росы, нагретых солнцем досок веранды, терпких трав у сада – казался острее и насыщеннее. Но сама Грейс ощущала в себе перемену. Внутри неё рождалась решимость, из которой постепенно сформировалась маленькая хитрость. Именно с этой мыслью девушка направлялась в кабинет мистера Алейна. Он, как и всегда, пришёл раньше и уже сидел за письменным столом, склонившись над книгой. — Добрый день, мисс Рук, – бросил он, подняв взгляд лишь на мгновение.  — Выглядите на порядок лучше, чем в прошлый раз. — Добрый день, – спокойно ответила Грейс, садясь напротив.  — Я просто провела работу над ошибками у себя в голове. Она слегка наклонилась вперёд.  — У нас ведь сегодня новая тема? Очень хотелось бы узнать, какая. Мужчина захлопнул книгу и придвинул к себе другую, более увесистую. — Сегодня мы затронем вопрос, который всегда вызывает жаркие споры, – он постучал пальцами по обложке.  — Свобода и необходимость. Или, если хотите, предопределение и свободная воля. Может ли человек в действительности распоряжаться своей судьбой, или же он лишь выполняет заранее написанный сценарий? Грейс внимательно слушала. Обычно в такие моменты она стремилась возразить, но на сей раз ограничилась уточняющим вопросом: — Вы хотите сказать, мистер Алейн, что все наши поступки заранее предрешены? – девушка приподняла свои темные брови. — Именно, – кивнул он, – так полагали стоики, так утверждали многие богословы. Человек может вообразить себя свободным, но на деле он действует по цепи причин и следствий, от которых не способен оторваться. Мы думаем, что выбираем, но, возможно, просто исполняем, – мужчина говорил ровно, но иногда с каким-то ученым интересом поглядывал на девушку. Грейс склонила голову. — А тогда в чём ценность самой жизни, если всё решено заранее? В чём смысл ответственности? — В том, что даже в рамках необходимости человек всё же может быть нравственным существом, – неторопливо ответил Алейн.  — Представьте: вы идёте по мостовой, и каждый ваш шаг будто заранее проложен камнями, но от вас зависит, с достоинством ли вы идёте, или спотыкаетесь на каждом повороте. Она задумалась. На этот раз в её голосе не было ни вызова, ни язвительности – лишь жгучее желание разобраться: — Значит, свобода воли – это всего лишь иллюзия, а человек волен выбирать лишь то, как нести неизбежное… — Именно так, – сухо произнёс Алейн. Он раскладывал книги на столе, приводя в порядок свои записи, и в этот момент впервые за долгое время отметил про себя, что девушка слушает иначе, чем прежде.  Её голос наполнен любопытством, а не спором.  — Вы сегодня меня удивили, мисс Рук, – сказал он, покосившись на неё.  — Невероятная сговорчивость. — Приятно слышать, – ответила Грейс, а затем встала со стула и с озорной улыбкой добавила: – Мистер Алейн, у меня к вам просьба. Мужчина поднял брови, чуть недоверчиво. — Хм? И какая же, боюсь спросить? — Тему, которую мы обсуждали сегодня... Не могли бы вы предложить её на следующей встрече в салоне? – Грейс отвела глаза и слегка почесала запястье, будто скрывая неловкость, но хитрый блеск в её взгляде не исчезал. Алейн скрестил руки на груди и тяжело вздохнул. — Мисс Рук, вы до смешного предсказуемы. Знаете, это не совсем честно использовать подобные хитрости. Клуб создан, чтобы делиться мыслями и проверять их на прочность, а не чтобы выставлять себя лучше, подсовывая заготовки. Он на миг замолчал, покачал головой и всё же добавил: — Но я согласен. Только имейте в виду: не все примут тему или кто-то может предложить другую. Грейс довольно улыбнулась, как ребёнок. — А вам непременно нужно было читать нотации, если в итоге вы всё равно согласились? — Юная леди, я всё-таки ваш наставник, – строго произнёс Алейн, но уголок его губ дрогнул, и в голосе сквозила сдержанная улыбка. — Но прочитайте мнения разных философов на эту тему. Например, Лейбница, Декарта, Спинозы или, на худой конец, Гоббса. Глупо будет, если вы снова замешкаетесь при такой подготовке. Пусть это останется только между нами, но я-то буду знать. Девушка кивнула самой себе и уже поднялась, чтобы уйти, но, резко обернувшись, будто что-то вспомнив, спросила: — Совсем забыла… а когда следующее собрание? Алейн поднялся и направился к выходу. Уже у двери он ответил через плечо: — Завтра, мисс. Так что времени на переосмысление у вас не так уж много. Грейс удивлённо вздохнула, прижав ладонь к подбородку. — Так вот почему вы так быстро согласились! Хотите проверить, успею ли я всё изучить за такой срок, – девушка уверенно произнесла, будто теперь пазл а её голове собрался. — Почти точно, – сухо заметил Алейн.  — Но я не рассчитываю, что вы вызубрите весь материал, это невозможно. Постарайтесь выделить главное. То, на чём строится вся мысль, и мелочи, которые могут обернуть против вас, – он сделал паузу и добавил: – И не переусердствуйте, мисс Рук. Не пытайтесь быть выскочкой – этим очень легко воспользоваться. — До завтра, будьте здоровы, – заключил он и покинул кабинет. А в его голове всё ещё пульсировал один немой вопрос: Совсем с ума сошел на старости лет. и зачем я потакаю этой несносной девчонке? Грейс не теряя ни минуты подошла к тяжёлому резному столу, взяла несколько книг, перо и чистые листы бумаги, и отправилась в свои покои. Весь остаток дня она провела за чтением и конспектами. Листы быстро покрывались плотным почерком: схемы, стрелки, короткие цитаты, собственные ремарки. Иногда она вставала, прохаживалась по комнате, пытаясь уложить мысли в голове, и снова садилась за книги. Солнце давно склонилось к закату, комната постепенно наполнялась тёплым полумраком, и лишь свеча на её столе выхватывала из темноты то страницы, то усталое лицо девушки. На ужин она спустилась лишь потому, что Сара настояла. За столом Грейс почти не ела, задумчиво перелистывая заметки, которые принесла с собой, и только машинально поблагодарила кухарку за жаркое. Из прислуги её больше всех подбодрила молодая горничная Мэри, весело заметившая, что мисс Рук выглядит «словно настоящий учёный». Грейс в ответ лишь усмехнулась уголком губ. Поздно вечером, разобрав бумаги, она погасила свечу. Мысли всё ещё вертелись в голове вихрем, но усталость взяла своё. Девушка легла и, закрыв глаза, словно ещё видела перед собой строки, над которыми склонялась весь день. Грейс проснулась необычайно бодрой. Сквозь тяжёлые шторы пробивался солнечный свет, золотыми бликами скользивший по стенам её покоев. Воздух был свежим, с лёгким запахом влажной травы из сада. Вскоре в комнату вошла Сара, неся кувшин с водой для умывания. — Доброе утро, мисс, – озарила она Грейс улыбкой. — Доброе утро, Сара. Подготовь, пожалуйста, наряд, похожий на тот, в котором я была в прошлый раз на собрании. Строгий и без излишеств. — Как скажете, – ответила горничная, откинув прядь кудрявых волос с лица и поспешила к гардеробу. Через несколько минут она помогала надеть платье. Это было тёмно-изумрудное, с высоким стоячим воротником и узкими рукавами, отделанными чёрным кружевом. Ткань мягко ложилась по фигуре, подчёркивая осанку девушки. Сара уложила волосы хозяйки в причёску с аккуратным пучком, выпустив лишь пару тонких прядей у висков. — Как по мне, идеальное попадание в ваш запрос, мисс, – с удовлетворением сказала Сара, поправляя подол. Грейс посмотрела в зеркало. Тёмные волнистые волосы были собраны в причёску, лишь несколько лёгких прядей мягко обрамляли лицо. Чёткие черты, серые глаза, строгий овал лица. Все это  в сочетании с изумрудом ткани и лёгкой бледностью кожи выглядело холодно и торжественно, словно статуя. — Да, сносно, – сухо заключила Грейс. Когда образ был завершён, она позавтракала в одиночестве и направилась к выходу. Мистера Алейна ещё не было, потому что девушка пришла раньше. На дорожке к воротам она столкнулась с садовником, Томасом Уилкинсом, женихом Сары. — Доброе утро, мисс Рук, – он почтительно снял шляпу, держа в другой руке корзину с садовым инструментом. — Доброе утро, Уилкинс, – ответила Грейс, слегка кивнув. Он робко улыбнулся и добавил: — Сара вчера весь вечер рассказывала, что вы теперь занимаетесь философией. Не каждый день доводится слышать о таких вещах от молодых леди. — Да, – равнодушно произнесла Грейс, бросив на него короткий взгляд.  — Но философия, знаете ли, дело не менее грязное, чем ваша земля: стоит копнуть глубже, и уже не отмоешься. Томас смутился, но вежливо кивнул. В этот момент к воротам подъехал экипаж, и Грейс увидела Алейна. Он, как всегда, был строг и собран. Мужчина лишь кивнул ей на знак приветствия и помог сесть внутрь. Экипаж тронулся, колёса загрохотали по гравийной дороге. Дорога лежала ровной лентой. Экипаж мягко покачивался, и монотонный стук копыт казался почти ритмом мысли. Сад за окном мелькал зелёными пятнами, а воздух отдавал ранней весной – холодной, но живой. Внутри было тесно и тихо. Мистер Алейн начинал разговор первым, позволив Грейс помолчать, словно проверяя, насколько её натиск утихнет сам собой. Наконец, не отрывая взгляда от дорожного полотна, произнёс сухо: — Что вы приготовили? Коротко. Я не хочу слушать лекцию. Грейс собралась в одно спокойное дыхание и ответила ровно, без надрыва: — Я выделила две позиции. Строгий детерминизм – причинная цепь действий, где личная свобода есть иллюзия. За неё спорят те, кто видит в мире механизм. Например, Спиноза. И утверждение о свободе воли как условии нравственной ответственности. Позиция близкая к аргументам Лока и Хоббса. Аллен молча кивнул, но в голосе его прозвучал тот же дежурный лёд: — А теперь что вы будете защищать? Какая из позиций вам удобнее для риторики? Она не отступила: — Я склоняюсь к компромиссу. Утверждать, что свобода – это абсолют,  значит не признавать роль воспитания, среды и привычек. Заявлять о её полной нелепости – значит отнять у человека ответственность. Я хочу показать, что свобода – это способность действовать по разуму, даже если причины влияют на выбор. Это даёт и мораль, и практическую платформу для права. Аллен выдохнул, и горькая тень улыбки промелькнула на его лице: — Слушатели любят громкие заявления, их можно ловко заставить выглядеть глупо, но зачем вам кровавый победитель? Выход не том, чтобы разоблачать всех сразу, а задавать рамку. Например начинайте с простой дилеммы. Суд назначает наказание. Если всё предрешено, почему наказывать? Ответ в том, что наказание изменяет поведенческую цепочку и потому что общество нуждается в предсказуемости. Это ваш крючок. — И дальше? – тихо спросила Грейс, вслушиваясь. — Дальше показать, что вера в свободу нужна для морали и права, а так же признать, что свобода ограничена обстоятельствами, и потому нравственное воспитание важней резких протестов. Не влюбляйтесь в философскую абстракцию, люди на собраниях любят слушать о людях.  Грейс кивнула, записывая мысленно. Внутри что-то шевельнулось. Смесь решимости и трезвого расчёта. Отвечая, она использовала уже не только энтузиазм, но и ту самую «хитрость», которая росла в ней последние дни: — Я подготовлю краткие примеры и два аргумента. Первый – наказание как инструмент изменения причинной последовательности. Второй – свобода как способность действовать по разуму в конкретных условиях. Аллен усмехнулся, едва заметно, но без снисхождения: — Хорошо. Только запомните, вы не революционер в этом зале. Ваша сила в ясности, не в демонстративной ярости. Грейс почувствовала, как внутри сжалось и тут же расправилось что-то новое. Теперь в её голове зрело прагматичное задание: не победить красивой фразой, а оставить след. Пусть маленький, но крепкий. Только вот любые следы, могут спровоцировать кого-то на преследование. Экипаж свернул на узкую улицу, и садовая ограда дома философского круга показалась у ворот. Аллен опустил табакерку и, едва коснувшись спичкой экипаж остановился. Грейс вздохнула ровно, словно переводя дух. Она опустила руку в карман, где лежали листы с пометками, и шагнула к ступеням. Грейс была уже не такой растерянной, как накануне, но ещё не уверенной до конца. — Рад приветствовать вас господа, – сказал мистер Алейн пересекая порог уже знакомой комнаты. В след за ним зашла и Грейс.  — Добрый день, – девушка скромно произнесла и, сделав аккуратный поклон, прошла к своему месту. Лорд Харлоу сегодня вместо чашки чая, держал в руке бокал вина. От которого мужчина вскоре отвлекся. Синие глаза пробежался по Грейс, а руки быстро соединились вместе, создавая  восторженный хлопок.  — Приветствую вас, до сих пор непривычно видеть прекрасную даму в наших рядах. Но к хорошему быстро привыкаешь, я верно говорю? Доктор Фенвик незаинтересованно кивнул, его лохматые брови лишь слегка дрогнули. Поправил очки на своем орлином носу, мужчина коротко поздоровался: — Я тоже рад вас снова видеть.  — Доктор Кларенс, от вас так и веет радушностью, - наконец заговорил Себастьян Грейвз. Выглядевший, возможно, так же оживлено, как и Харлоу. Но причина его возбуждения, была иной. Молодой человек вальяжно сидел на диване, положив ногу на ногу. Его добродушная улыбка так и разила чем-то гадким. А карие глаза ехидно прищурены. Себастьян все ещё ощущал во рту сладковатый привкус неудачи мисс Рук. — Мистер Грейвз, вы как всегда не брезгуете сарказмом, – равнодушно подметил Алейн садясь в кресло.  – Наш доктор просто не поклонник всей этой мишуры, его главным интересом являются наши сегодняшние дебаты, – поглаживая ладони добавил Харлоу. Это как следствие вызывало звук стукающихся друг от друга колец, который ещё больше закреплял в сознании образ, на первый взгляд простодушного, но жадного до власти и контроля человека.  Грейс наблюдала за этим и молча улыбалась, мысленно готовясь к своему маленькому перфомансу — Господа, – заговорил Фенвик, медленно поправив очки на переносице, – я позволю себе предложить тему для сегодняшних дебатов. Грейс, услышав это, слегка напряглась. Пальцы на её коленях сжались, сердце ускорило бег: все её приготовления могли рухнуть в один миг. Девушка взглянула на Алейна, но тот оставался непроницаем, словно и не замечал её тревоги. — И что же это за тема, доктор? – лениво поинтересовался Себастьян, протянув слова, словно кошка, играющая с добычей. — Вопрос о свободе воли, – спокойно произнёс Фенвик. В комнате ощутилась краткая пауза. Грейс будто вырвавшись из наваждения облегчённо вздохнула. Та самая нить, которую она плела в себе последние дни, не разорвалась. Тонко улыбнувшись, девушка сжала в кармане листы с пометками. Харлоу, отпив из бокала, лениво покрутил перстень на пальце: — Хорошая тема, доктор. Я склонен думать, что людям нужна иллюзия и всякий порядок на них и держится. Фенвик хмыкнул: — Я полагаю, что иллюзии для слабых, а истина же для ума. Себастьян, слегка приподнявшись на диване, протянул руку к чашке, и его голос прозвучал мягко, почти обволакивающе: — Лично я считаю, что свобода – это дар природы: сильный управляет, слабому остаётся подчиняться. Порядок есть благо. Ален кинул на юношу быстрый взгляд и, чуть приподняв бровь, произнёс: — Прямая позиция. А теперь по кругу, уважаемые. Кто начнёт? Дебаты развернулись по очереди. Доктор Фенвик методично прошёлся по классикам, указав на логическую несостоятельность крайних детерминистских положений; Харлоу говорил в общих патетичных образах. В комнате звучали цитаты, реминисценции, громкие имена – всё как полагается. Наконец очередь дошла до Грейс. Она глубоко вдохнула, готовя мысль, но перед тем, как она успела открыть рот, Себастьян лениво выломал её тишину насмешливой репликой: — Мисс Рук, – протянул он, отчётливо выделяя паузу между словами, – вам ведь, надеюсь, можно высказаться? Смех в его тоне был лёгким, но слишком острым, чтобы остаться шуткой. Фраза, будто невзначай, вернула её к вечной боли: к отцу, который всегда ставил под сомнение её право на голос. Грейс выпрямилась, хотя внутри её кровь уже закипала. Хотелось бросить ему что-то грубое, обидное, поставить его на место резким словом. Но она знала, что именно этого он и ждал. Поэтому голос её прозвучал ровно: — Благодарю, мистер Грейвз, но я и сама умею говорить, – произнесла она. — Свобода воли – это не мираж, но и не абсолют. Человек не властен над всеми обстоятельствами, но у него есть выбор поступать в согласии с разумом. И именно это делает его ответственным. Если всё предопределено, зачем тогда мораль, законы, наказания? Наказание меняет цепочку причин и создаёт новые следствия. Следовательно, свобода не в том, чтобы действовать без ограничений, а в том, чтобы выбирать, опираясь на разум и опыт. Фенвик тихо кивнул, одобрение его звучало ровно и беспристрастно: — Хорошая формулировка, мисс Рук.  Себастьян замер. Внешне он оставался учтив, но взгляд, направленный на Грейс, стал каким-то пронизывающим, почти болезненным. Его пальцы сжались на краю дивана, когда никто не смотрел, а в горле что-то дернулось, будто он проглотил не слово, а обвинение.  Наконец он произнёс спокойно, почти ласково: — Очень грамотно, мисс Рук. Но позвольте возразить. Если свобода – это всего лишь умение «действовать по разуму в пределах», то кто устанавливает эти пределы? Обстоятельства и нравы? Или нечто иное. Господь, закон, традиция? Вы предлагаете оставить человеку иллюзию выбора и тем самым оставить общество в зависимости от тех, кто «устанавливает» рамки. Грейс ответила ровнее, чем ожидала сама: — Рамки определяются множеством факторов, такими как историей, воспитанием, властью. Но признавать их совсем не значит поклоняться им. Осознанный выбор в рамках – это начало подлинной ответственности и, возможно, изменения самих рамок. Себастьян говорил дальше уже с более напряжённой интонацией, но продолжал быть вежлив: — Разве не проще, если порядок сохранится? Сила руководит, а слабость подчиняется. Наследная система проверенная веками. — Стабильность не равна справедливости, – холодно ответила Грейс.  — И история помнит то, что те кто называет себя «сильным», чаще всего те, кто сумел закрепить власть выгодной идеологией. Слова ударили по комнате ясностью. Харлоу, покашливая, постукивал пальцами по столу, наслаждаясь зрелищем. Фенвик молча улыбнулся – редкая отметка удовлетворения. Аллен пристально смотрел на обоих, считывая не только аргументы, но и напряжение между строк. Себастьян стиснул челюсть. Внешне всё еще безобиден, но в его груди что-то корчилось. Его ответы становились резче: не столько аргументы, сколько клинки, направленные не в мысль, а в образ. — Вы говорите о справедливости и изменениях, мисс Рук, – произнёс он тихо, – но кто же будет тянуть нити? Те, кто привык держать их в руках. И что, по-вашему, станет с обществом, лишившись этой гарантии порядка? Грейс встретила взгляд и отвечала спокойно, без желания сглаживать: — Тогда займитесь образованием, господин Грейвз. Просвещение, закон, сострадание и есть ваши гарантии. Только не пытайтесь чинить всё силой и запугиванием. Его губы дернулись. Пусть на мгновение, но лицо исказилось. Он отскочил от темы идеи и перешёл на тонкую насмешку, пытаясь вывернуть спор так, чтобы победить её не аргументом, а свистящим выпадом.  Харлоу с мягким смешком ударил ладонями друг о друга, будто окончательно рассёк напряжённую нить разговора: — Господа, вы оба столь горячо спорили, что я уже начал опасаться за покой наших ушей! – он поднялся, разливая чарку вина, и театрально вздохнул.  — Но, право, как же отрадно видеть, что наш клуб оживился благодаря столь необычному участнику. Мисс Рук, – он сделал вежливый кивок, – вы принесли с собой воздух свежести в этот зал. Грейс ограничилась сдержанной улыбкой и лёгким реверансом. Себастьян откинулся в кресле, маска ленивой учтивости вернулась на лицо. Алейн, как всегда сдержанно, поднялся первым: — Думаю, на этом мы можем и закончить сегодняшние рассуждения. Благодарю за беседу, господа. Фенвик, собрав свои бумаги, сухо добавил: — До следующей встречи, – и, едва заметно кивнув, вышел следом. Грейс и Алейн удалились вместе, обменявшись на пороге короткими словами. Когда дверь закрылась, в комнате остались лишь Харлоу и Себастьян. Некоторое время оба молчали, лишь огонь в камине потрескивал в паузе. — Ну что ж, – протянул Харлоу, отпивая из бокала, – скажите, мистер Грейвз, не удивительна ли эта девушка? Такой ум, такая дерзость… Признаться, я давно не видел, чтобы женщина держалась так среди наших обсуждений. Себастьян чуть склонил голову, улыбнулся тем самым выверенным, безупречно светским выражением, которое могло означать что угодно: — Ах, лорд Харлоу, – произнёс он, лениво посту кивая пальцами по столу, – вы слишком впечатлительны. Мне же видится всё проще. Мисс Рук лишь искусная актриса. Она умеет мимикрировать, подражать нашему языку и нашим манерам. Притворяться тем, кем не является, чтобы выжить, – он чуть усмехнулся, – в этом, несомненно, её талант. С этими словами Себастьян поднялся, поклонился и вышел, оставив Харлоу одного в освещённой огнём комнате. Только дверь за спиной Себастьяна закрылась, его пальцы вцепились в пшеничные волосы. Сквозь сжатые зубы, он пробубнил: — Какого дьявола?  Себастьян прошел вглубь коридора и завернул за угол, где его никто не увидит. По крайней мере в ближайшие пару минут. Ему хотелось что то разбить, сломать, ударить. Сделать хоть что-то, что бы успокоиться. Но все, что оставалась парню, так это нервозно прикусывать губы. Он совсем не понимал, как это вообще могло произойти. Мир Себастьяна Грейвза, тот, который он привык видеть дал трещину.  По началу, его веселила новость о возможном присутствии женщины на собрании. Он представлял, как юная аристократка, будет неловко хлопать глазами слушая разговоры мужчин, лишь изредка вставляя «Как же это все интересно!» и отвечая на вопросы коротким «Я совсем не сильна в науках, уважаемые»  Для Себастьяна это бы выглядело даже мило, словно проросший сорняк среди благородных сортов цветов. И по началу, все почти так и было. Отличие лишь в том, что Грейс Рук, запомнила пару тезисов из лекций мистера Аллена. На которых, конечно, ей было невообразимо скучно по мнению Себастьяна. Так он и решил немного приземлить девчонку, наглядно показав смысл фразы «молчи, умнее будешь» Сегодня, Себастьян хотел увидеть то, на что и рассчитывал в самом начале. Отрывки сегодняшних споров то и дело появлялись у него в голове. Мысли резали голову, будто острые ножи. Женщина получает одобрение доктора Фенвика. Вены на висках выступали от гнева, а кровь казалось кипит так, что вот-вот сожжет его изнутри. Его вовсе не волновало то, что она знает. То что она говорит. Неизвестно какими путями ей могли стать открытыми эти знания. Но сама лишь мысль о том, что какая-то юная леди, может говорить с ним на ровне.  — Я наследник семьи, будущая его глава. Так почему, она вообще имеет наглость говорить со мной так!? Не для её ума такие споры! – голос Грейвза был почти шипящим, – отец никогда бы не потерпел подобного. Если он узнает… Парень осекся. — Нет. Глупости. Это вина её семьи. Они не воспитали из неё леди. Она не более чем выскочка. Невыносимая хамка. Цокнув языком и пригладив волосы, Себастьян выпрямился с той безупречной осанкой, что словно сама природа закрепила в его теле, и направился к выходу, будто ничего и не произошло. На улице его лицо коснулся колкий, холодный ветер. Юноша слегка поморщился и быстрым шагом направился к экипажу. Тот отличался особой солидностью: изящные резные украшения, массивные колёсные обода и бархатные шторы внутри ясно говорили – сидящий в нём принадлежит к тем, чья жизнь не измеряется мелочами. Себастьян легко взобрался внутрь и только тогда позволил себе выдохнуть. Его мягкие черты и очаровательная улыбка быстро сменились холодным равнодушием с оттенком высокомерия. Прижав пальцы к переносице, он безмолвно переваривал хаос мыслей, пытаясь убедить себя, что всё это не заслуживает даже доли его внимания. Но глубоко внутри что-то ядовито шептало о грядущих переменах. Не революции, не эпидемии, способные потрясти мир. Скорее нечто иное то, что способное изменить его самого. А любые перемены Себастьян ненавидел. Экипаж остановился у старинного родового поместья – владения, которое веками принадлежало его роду. Здание, возведённое ещё в эпоху Тюдоров и перестроенное в строгом классицистическом вкусе столетием позже, возвышалось над окрестными землями с холодной величавостью. Его фасад украшали колонны и строгие фронтоны, в камне угадывались следы вековой истории, но они не старили его, а напротив, придавали облику особую силу и благородство. В высоких окнах отражалось небо, словно в зеркале, а над крышей вздымались гербы семьи. Это было поместье не дряхлой старины, а уверенной, незыблемой власти, где время не разрушало, а возвышало. Тяжёлые ворота сомкнулись за экипажем с глухим звоном, будто отрезая Себастьяна от внешнего мира. Колёса медленно покатились по гравию, и вскоре повозка остановилась у парадного входа. Дверь распахнулась прежде, чем он успел коснуться поручня. На крыльце его уже ждали двое слуг в тёмных ливреях: лакей и дворецкий. Старый мистер Хадсон, с бесстрастным лицом, словно вырубленным из камня, поклонился низко, не произнеся ни слова. Лакей, напротив, чуть поспешно распахнул дверцу экипажа и подал руку. Себастьян ступил на каменные плиты крыльца. Они были ровными, но от времени потемневшие. Его шаги отдавались сухим эхом, когда он вошёл в дом. Внутри поместья царила тишина, нарушаемая лишь тихим треском дров в камине большого зала. Высокие своды холла поднимались кверху, растворяясь во мраке. Стены были увешаны портретами предков: строгие лица, холодные глаза, шрамы и мундиры с потускневшими эполетами. Казалось, каждый из них исподлобья следил за наследником, измеряя его шаги, его осанку, его взгляд. На полу лежали ковры с выцветшими узорами, но их тяжёлые ткани всё ещё сохраняли благородный рисунок. Чёрное дерево перил лестницы блестело, словно отполированное руками десятков поколений. Слуги почтительно расступались, но ни один не осмелился заговорить первым. Атмосфера в доме была выстроена так, чтобы слово любого звучало чуждо и неуместно. Себастьян снял перчатки и, бросив их лакею, остановился у камина. Пламя бросало красные отблески на его лицо, и в этом свете он выглядел не столько молодым, сколько унаследовавшим ту же холодную тяжесть, что и портреты над ним. — Где отец? – его голос прозвучал низко и резко. Мистер Хадсон склонил голову. — В библиотеке, сэр. Себастьян чуть приподнял подбородок и направился по длинному коридору, где воздух пах старыми книгами и свечным воском. Шаги его звучали одиноко, словно в доме не было жизни, кроме эха прошлого. Себастьян остановился у двери в библиотеку и, собравшись, тихо постучал. — Войдите, – донёсся низкий голос, в котором не было ни капли теплоты. Дубовая дверь тяжело распахнулась, и Себастьян вошёл внутрь. Библиотека встретила его запахом старой кожи и свечного воска. Высокие шкафы, доверху заполненные томами, уходили в полумрак потолка. За массивным письменным столом сидел сэр Эдмунд Грейвз. Мужчина с крепким сложением, широкими плечами и прямой осанкой, медленно оторвал взгляд от бумаг. Его светлые глаза, холодные и внимательные, остановились на сыне. Некоторое время он молча разглядывал его, словно проверяя – не осел ли прах чужого позора на его плечах. — Ты вернулся, – наконец произнёс он. Ни вопроса, ни радости – лишь констатация факта. Себастьян поклонился, сохраняя выверенную осанку. — Да, сэр. Себастьян остановился у порога, и только потом подошёл ближе. Его шаги гулко отдавались по деревянному полу, и этот звук был единственным, что нарушал вязкую тишину комнаты. Сэр Эдмунд сдвинул перо в сторону и сцепил пальцы, опираясь локтями на стол. — Как прошла встреча? – сухо произнёс сэр Эдмунд. Голос его был низким, с той самой металлической ноткой, которая не терпела возражений. — Плодотворно, – ответил Себастьян ровным тоном. Лишь губы его сжимались, выдавая напряжение, пусть не так навязчиво. — Обсуждали вопросы… философского порядка. — Все эти споры ценны лишь тогда, когда ведут к союзу. Запомни: слово – это лишь инструмент. В тишине повисло потрескивание дров. Глаза отца, холодные и ясные, вновь уставились на него. — Ты держался достойно? — Думаю, да, – после короткой заминки произнёс Себастьян. Уже понимая, к чему переведет неуверенность фразы. Он медленно поднялся, высокий, строгий, с осанкой человека, привыкшего отдавать приказы. Подойдя к сыну, Эдмунд положил руку ему на плечо. Прикосновение было тяжёлым, почти болезненным. Мужчина слегка подался вперёд, и свет камина подчеркнул резкие линии его лица. — Думаешь? Мне не нужны твои сомнения, мальчик. Ты обязан быть уверен. Уверенность – единственное, что отличает победителя от жертвы. Себастьян едва заметно сжал челюсть, но промолчал. Каждое слово отца, будто вот-вот могли заставить ноги подкоситься. — Надеюсь, ты помнишь, зачем я отправил тебя туда? – Он сделал паузу, глядя на сына испытующе, будто проверяя, уловил ли тот смысл. — Разумеется, сэр, – ровно ответил Себастьян.  — Чтобы завести связи. Эдмунд задержал паузу, сжал плечо сына ещё сильнее и отпустил, словно испытывая его выдержку. — Связи, – повторил Эдмунд, будто проверяя, насколько сын понимает вес этого слова.  — Не дружбу, не праздные беседы. А людей, которых можно будет использовать, когда придёт время. Свет свечи упал на его лицо, делая его взгляд холодным и почти металлическим. — Ты должен помнить, Себастьян: честь рода держится не на твоих чувствах, а на твоей силе. В этом доме нет места слабости. Одного взгляда было достаточно, чтобы внушить напряжение. — Я понимаю, отец. — Понимать мало, – произнёс Эдмунд и отошёл к столу.  — Ты обязан стать тем, кем должен. Всё остальное – пустое. Он снова взял перо, словно разговор был завершён. Себастьян молча поклонился, но, выходя, всё ещё чувствовал на себе этот тяжёлый взгляд.  Взгляд, от которого невозможно уклониться. — И запомни, – голос отца прозвучал уже в спину, хрипловато, но твёрдо.  — Я не желаю повторять то, что было. Одна ошибка – и ты снова окажешься там, где должен учиться послушанию. Эти слова зазвенели в голове Себастьяна болезненным эхом, он сжал пальцы в кулак, но не ответил. Во рту резко пересохло и слишком душно. Он как можно скорее хотел покинуть эту комнату. Но только распахнув дверь, не успев даже шагнуть в коридор, Себастьян тут же остановился. Перед ним стояла леди Беатрис. Женщина среднего возраста, с длинными Блондинистыми волосами. Она удивлено взглянула на Себастьяна внезапно появившегося перед ней. Её глаза тёмного орехового оттенка, словно одновременно зачаровывали и оценивали парня. Пухлые губы Беатрис изогнулись в мягкой улыбке. В бледно-сером платье, с кружевным воротником и жемчужной нитью на шее, она выглядела почти хрупкой. Но каждое движение будто выверено заранее. — Ах, Себастьян, – её голос был мягок, но слишком выверен.  — Ты выглядишь усталым. Отец опять перегружает тебя своими обязанностями? Она склонила голову набок, а тонкая улыбка дрогнула на губах.  Сэр Эдмунд, всё ещё сидевший за столом, поднял взгляд. — Ты слишком балуешь его, Беатрис, – произнёс он сухо.  — Он должен привыкать. — Конечно, дорогой, – она плавно вошла в комнату, касаясь подлокотника кресла так, словно нуждалась в опоре, и обернулась к мужу.  — Я ведь только переживаю. У мальчика слишком тонкая натура... как у меня, – добавила она тихо, и в этой фразе слышался странный укол. Эдмунд нахмурился, но промолчал. Он вновь склонился к бумагам, словно беседу исчерпали. Беатрис обернулась к сыну и задержала на нём взгляд чуть дольше. В её глазах мелькнуло что-то совсем не похожее на материнскую заботу. — Иди, Себастьян, отдыхай. Завтра у тебя снова будут великие дела. Она коснулась его локтя, будто мимолётно, но в этом жесте ощущалось властное «позволение». Себастьян кивнул и пошёл дальше по коридору, чувствуя, как за его спиной отец и мать обменялись тишиной, которая казалась куда громче любых слов. Только оказавшись в своих покоях, Себастьян наконец позволил себе выдохнуть. Он захлопнул дверь, и напряжение немного спало с его плеч. Комната встретила его привычной прохладой и строгим порядком: высокие стеллажи с книгами, письменный стол у окна, несколько картин с батальными сценами – напоминание о военной славе предков. Здесь всё дышало дисциплиной и сдержанностью, как будто сама обстановка не позволяла расслабиться. Он подошёл к окну и, сцепив руки за спиной, устремил взгляд наружу. Это был его тихий ритуал: когда внутри поднималась буря, когда мысли путались и рвались наружу, он просто смотрел на мир за стеклом. Снаружи всё всегда текло по одной и той же линии, предсказуемо, а потому и умиротворяюще. Ветки деревьев мерно раскачивались от лёгкого ветра, птицы с шумом перелетали с одной кроны на другую, в саду работали садовники: кто-то орудовал секатором, кто-то таскал корзины с сухими ветками. Жизнь за окном шла своим порядком, словно по невидимому расписанию. Но взгляд Себастьяна зацепился за пару пожелтевших листьев, дрожавших на ветвях. Себастьян тихо пробормотал: — Август подходит к концу, осень не за горами, сделав паузу и поморщився, он заключил: – Отвратительно. Его глаза скользнули к краю сада. Там, под тенью старого дуба, стояла собачья будка. Некогда крепкая, сейчас она была наполовину скрыта мхом, стены её поросли травой, а крыша, хоть и держалась, давно потемнела от влаги. Всё вокруг говорило о запустении и забвении, но странным образом будка всё ещё сохраняла прочность, словно время не смело добить её окончательно. Себастьян нахмурил брови и покачал головой, не понимая: — Зачем отец всё ещё держит её? От неё ведь давно нет толку. Собаки в ней уже никогда не будет. Он усмехнулся, но в этой усмешке сквозила горечь. И тут же воспоминание о сегодняшнем разговоре с отцом кольнуло его. — Ах, да… как я посмел забыть, – прошептал он, нервно проведя рукой по волосам. Резко отвернувшись от окна, он направился к письменному столу. Нет времени на пустое созерцание. Каждое мгновение должно быть отдано усилию, каждое дыхание – долгу. Себастьян сел за письменный стол и, почти механически разложив перед собой бумаги, обмакнул перо в чернила. Пальцы его двигались привычно и уверенно, но строки, появлявшиеся на листе, не имели связного смысла. Сначала это были отрывки мыслей, затем почти бессознательные повторения одних и тех же слов. Наконец он резко отложил перо, взгляд застыл на кляксе, расползающейся по белой бумаге. Мгновение он сидел неподвижно, будто в оцепенении, а затем быстрым движением смял лист и бросил его в каминную корзину. — Чепуха, – процедил он, придавив губы в тонкую линию. Снова повернулся к окну. И хотя больше не позволил себе задержаться взглядом на будке, ощущение её присутствия будто прилипло к его сознанию, мешая сосредоточиться. Раздался лёгкий стук в дверь. Не дожидаясь ответа, в комнату вошёл камердинер – сухощавый мужчина лет сорока с безупречно приглаженными волосами и усталым взглядом, в котором угадывалась привычка ко всему. — Милорд, – почтительно произнёс он, поклонившись, – леди Беатрис просила напомнить вам, что ужин подадут через полчаса. Ваш отец уже ожидает внизу. Себастьян молча кивнул. Камердинер задержался на секунду, будто хотел что-то добавить, но, встретив холодный взгляд хозяина, бесшумно вышел. Оставшись один, Себастьян поднялся, надел жилет, поправил лацканы и ещё раз провёл рукой по волосам. В зеркале напротив отразилось лицо с безупречной осанкой и светской маской спокойствия, которую он умел носить лучше любой другой. И лишь уголок смятого листа бумаги, выглядывавший из корзины у камина, выдавал, что всё это – не то, чем кажется.