Кажется я стал целью захвата призрака

Ледяной ветер, словно когти, впивался сквозь трещину в стекле, и по холёной шее Линсю Ваншана змеёй скользнул могильный холод. Казалось, чья-то бесплотная длань, полная зловещего любопытства, ощупывала его, недвусмысленно ни то предупреждая, ни то намекая: «Не рыпайся, братец, я тебя защищу». «Шицзэ?..» — Эта мысль, как ядовитый шип, пронзила сознание Линсю, рождённая подозрением о владельце этого неосязаемого, но призрачного прикосновения. Лицо его омрачилось пуще прежнего, словно небо перед грозой, а глаза налились багровой яростью — кровью и ненавистью. — Да чтоб тебя тысяча чертей выпотрошила, лицемерный ублюдок! — процедил Линсю сквозь зубы, его шаги гулко отдавались в зияющей пустоте лестничного пролёта. Эти слова он, впрочем, посвятил сразу обоим братьям Сакураями. Окна отеля «Красный Феникс» были выбиты, словно зубы у мертвеца, а ветер-изгнанник завывал, как душа грешника, обречённая на вечные муки. — Какого хрена мы, словно хромые черепахи, ползём по этим ебучим ступеням? Мои сухожилия уже воют от боли! Но Минато Сакураями, словно гордый журавль, не удостоил его даже мимолётным взглядом. Лишь устало выдохнул, демонстрируя полное презрение к жалобам Линсю. — Я знал, что твой Даньтянь слаб, словно рисовая бумага под дождём, но не думал, что ты слаб ещё и умственно, — промолвил он с ледяным спокойствием и вежливой улыбочкой. — Неужели я должен разжёвывать тебе всё, как младенцу; пичкать ложкой знания в твою пустую голову? Лестница, казалось, была проклята. С каждой преодолённой ступенью гнев Линсю разгорался, подобно пожару в сухой степи. «Этот Сакураями… однажды я заставлю его сожрать все свои высокомерные слова!» — мысленно рычал Линсю, его лёгкие горели, а ноги отказывались повиноваться. — Говори уже нормально, Сакураями, блять! Не испытывай моё терпение, — прошипел Линсю, сдерживая ярость. Дерьмо кипело в венах, но сейчас, как никогда, нужна была стальная выдержка. Минато лишь слегка прикрыл свои обсидиановые глаза, словно созерцая что-то, недоступное простому смертному. — Изъясняясь на твоём грубом наречии, — начал он, растягивая слова, словно смакуя унижение Линсю, — Отель «Красный Феникс», блять, знаменит своей ебанутой сказочной архитектурой. Разумеется, кроме лестниц тут нихуя нет. Типа, для проживающих, чтобы они «в атмосферу погрузились», шаришь? И, хотя для обслуги есть лифт, нам приходится ебашить пешком, чтобы, сука, не нарушить этот грёбаный фэн-шуй. Так, ясно? Он замолчал на мгновение, наблюдая за Линсю, не ловит ли тот зевком воздух. Но тот лишь произнёс с едкой усмешкой: — Ай-йя! Я уж думал, мой «деревенский» кругозор недоступен для твоего «небожительского» понимания. Но Минато лишь проигнорировал колкость, словно муху, жужжащую возле уха и продолжил объяснять в своей излюбленной манере: — Позади отеля — горы, словно спина дракона, впереди — равнина, как раскрытые объятия, слева — река, обвивающая сокровище, справа — дорога, ведущая к процветанию. Изначально это место было построено по всем канонам фэн-шуй, как неприступная крепость, не пропускающая ни единого злого духа. — И что с того? Разве этот старомодный бред может повлиять на такую сущность, как хули-цзин? — фыркнул Линсю, чувствуя, как ярость постепенно уступает место усталости и… страху. В конце концов, как бы не храбрился Линсю, где-то глубоко внутри, он всё ещё до усрачки боялся всю эту проклятую нечисть. Минато остановился, окинув Линсю взглядом, полным снисходительного всезнания. — Хули-цзин — не просто блуждающий дух, Ваншан. Это существо, обладающее разумом, хитростью и поразительной способностью к адаптации. Изначальный фэн-шуй, возможно, и сдерживал бы мелких духов, но не лису-оборотня, достаточно умного, чтобы найти брешь в защите, исказить потоки ци в свою пользу и обратить их против нас. Его силуэт до этого застилавший утренний свет, окрашенный в багровые тона, двинулся дальше. — Архитекторы и мастера фэн-шуй учитывали множество факторов, но даже самый безупречный план может быть нарушен. Например, если в фундамент здания заложена проклятая вещь, или если кто-то намеренно искажает энергию в этом месте. Так что… Обстоятельства изменились. То, что когда-то было щитом, теперь может стать приманкой. Например… как твоя привлекательная задница, на которой красуется метка Шицзэ. Линсю Ваншан вмиг похолодел: — Ты уверен, что хочешь обсудить это именно сейчас, попутно получив пиздюлей? — прорычал Линсю. — Или твой любопытный носик ещё не нанюхался неприятностей? Похоже, мой е-мейл недостаточно ясно показал, что если ты, ублюдок похотливый, продолжишь совать свой грязные лапы в чужие дела, я сотру твою репутацию в порошок, заставлю ползать на коленях, вымаливая прощения! Минато лишь холодно улыбнулся в ответ: — В отличие от некоторых, я достаточно умён, чтобы понять многие вещи достаточно быстро. — Он ступил по следующим ступеням, а затем не оборачиваясь, хмыкнул, — Просто мне была не в домёк, одна маленькая деталь… Он направился дальше вверх, но не ускорился, а напротив замедлился. Его шаги звучали приглушённо, словно он пытался ступать как можно тише. Минато остановился на следующем этаже, достал из кармана небольшой компас Лопань и, пристально вглядываясь в него, сделал несколько круговых движений. Стрелка компаса беспорядочно металась, что лишь подтверждало его опасения. — Энергия здесь крайне нестабильна. Хули-цзин, несомненно, воспользовался всей этой вакханалией. Неделю назад какой-то глупый ученик из школы N333, выпрыгнул из окна двадцать восьмого этажа, покончив с жизнью. Однако, «чудейснейшим образом» ему удалось выжить. Умер же он совершенно иначе, попавшись в руки хули-цзин. — констатировал Минато, возвращая компас в карман с той невозмутимостью, будто говорил о погоде. — Но что более удивительно, после смерти, ровно как слабый духом человек без ци, он умудрился стать нечистью. Тебе должно быть известно, Линсю, что только люди, открывшие в себе меридианы могут стать нечисть того или иного ранга. Иначе говоря, вопреки всем законам метафизики, недосмертник стал гоблином А-ранга, которого к счастью, быстро изловили и уничтожили. Однако… Его злодеяния оставили свой след разрушений. И именно этим воспользоваться, оборотень-лис. Линсю замер, словно громом пораженный. «Гоблин А-ранга из самоубийцы? Это невозможно…» — пронеслось у него в голове. Он знал, что Минато не склонен к преувеличениям, особенно когда дело касалось паранормального. И если Сакураями так спокоен, рассуждая о такой аномалии, то ситуация, должно быть, гораздо серьёзнее, чем казалось на первый взгляд. Шаги Минато становились всё тише, почти неслышными. Линсю, напротив, почувствовал прилив адреналина, прогнавший сонливость. Он прислушался, пытаясь уловить хоть малейший звук, кроме завывания ветра. Тишина давила, словно надгробная плита. И он ступал за Минато, со сложной гримасой злости след в след, будто намереваясь ни то уткнуться в эту сильную спину своей головой, прижавшись к нему от страха, ни то вонзить нож в спину. — И позволь напомнить, — вдруг прошептал Сакураями, с манерной улыбкой, — отныне мы связаны одной цепью, как дракон, борющийся за жемчужину и пылинка у его ног. Осторожность — наше всё, ибо ловушки тут расставлены с коварством старой гейши. Чувствуешь, куда клонится ветер? Линсю, в чьём сердце ещё бушевала ярость, словно пожар в бамбуковой роще, всё же обуздал порыв броситься на Минато и разорвать эту изящную рожу в кровь. Инстинкт самосохранения и осознание опасности ситуации вонзили когти в его гнев, словно тигр, удерживающий добычу. Ему оставалось лишь плестись в тени эксперта, словно тень за самураем, вынашивая в уме планы мести, словно ядовитые цветы в саду обиды. — И чего ты ждёшь? Что я стану преданным псом, виляющим хвостом у твоих ног? Или, может, мне просто вернуться в свою «конуру»? Или, я должен сказать что-то вроде: «О, достопочтенный господин, я не посмею вам мешать»? Ты хочешь услышать именно это, не так ли? — прошипел Линсю. Однако, Минато внезапно остановился и одарил его приторно-вежливой улыбкой, словно сахарный сироп, скрывающий горечь яда. — У меня есть для тебя роль куда интереснее, Ваншан. — Промурлыкал он, и его чёрные волосы со стрижкой под каре, казалось, дерзко колыхнулись на его красивом лице. — Станешь сочной приманкой для хули-цзин. — Ты!.. Мерзкий ублюдок! Линсю едва не задохнулся от возмущения, его глаза метали лиловые молнии. Он готов был поклясться, что сейчас выплюнет лёгкие прямо на идеально выглаженное чёрно-розовое кимоно Минато с этим блядским цветочным принтом. Но вместо этого, лишь процедил, стараясь сохранить подобие спокойствия: — Ах, какое заманчивое предложение. Не хочешь ли сам примерить на себя роль пушечного мяса? Уверен, у тебя получится гораздо убедительнее! Твоя аура ебучего мудреца, да ещё и в сочетании с твоей невыносимой самоуверенностью, наверняка привлечёт любую нечисть в радиусе тысячи ли! Минато, казалось, совершенно не задело его ядовитое замечание. Он лишь слегка наклонил голову, словно обдумывая предложение. — Ха, любопытный вариант… Но, боюсь, моя превосходная харизма может отпугнуть даже самых отчаянных хули-цзин. Они просто не смогут вынести моего великолепия. А вот у тебя, Ваншан, есть некая… «доступность». Ты выглядишь, как человек, у которого точно есть, что скрывать, и это, поверь, очень привлекательно для лис-оборотней… Тем более с такой меткой. И тогда… терпение Линсю лопнуло окончательно, словно старая струна: — Да откуда тебе о ней вообще известно, а?! Минато лишь одарил Линсю загадочной улыбкой, словно только что разгадал давнюю тайну. — О Ваншан, не стоит недооценивать мои скромные способности. В нашем ремесле, как ни странно, связи решают всё. Особенно… Родственные. — Его улыбка вдруг исчезла на миг, и в этом взгляде Линсю прочёл некий намёк. — Что ты имеешь в виду? — Голос Линсю звучал хрипло и напряжённо. — Какие, к чёрту, родственные связи? Или ты хочешь сказать, что видел призрака Шицзэ? Говори прямо, Сакураями. Хватит этих двусмысленностей. Минато вздохнул, словно устав от глупости собеседника. Он сделал несколько шагов вперёд, сокращая дистанцию между ними, и заговорил тихим, почти интимным голосом: — Поскольку мы здесь наедине, то так уж и быть, поведаю тебе свои думы. Раньше я полагал, что мне просто показалось, когда увидел тебя в первый раз. Но теперь уже уверен наверняка. У тебя ведь был брат-близнец, не так ли? Его звали Даньмэй, который случа-а-айнешим образом покончил с собой вскоре после того, как моего брата Шицзэ нашли изуродованным ударами ножа. Однако, дело это быстро закрыли, поскольку убийцу якобы не нашли. Но ты должен понимать, Линсю. Что именно семья Сакураями стала теми людьми, благодаря которым, грязью не полили именно твою семью. Что именно благодаря мне, Даньмэй остался чист. Хотя все кто был знаком с этим делом понимали, Даньмэй убил Шицзэ. И ты это прекрасно знал, не так ли? Минато скользнул ближе, словно тень, обвивая талию Линсю стальной хваткой. Его дыхание, горячее, как пламя свечи, коснулось губ Линсю, и в шёпоте слышалось что-то зловещее: — Так вот, Ваншан… — слова опалили чужие пухлые губы, неся в себе ядовитый оттенок насмешки. — Шицзэ любил Даньмэя. И было бы верхом нелепости, если бы он не оставил свой отпечаток на твоей… восхитительной плоти. Как бы сказал Лао-цзы: «Дао рождает одно, одно рождает два, два рождают три, а три рождают всё сущее». Иначе говоря, эта отметина на твоей коже, эхо их страсти, оставленная на память. — То есть… всё это лишь плод твоего извращённого воображения? — Линсю слабо усмехнулся, чувствуя, как горячее дыхание Минато играет на его губах, а на щеках вспыхивает багрянец гнева и тревоги. В нём зародилось желание оттолкнуть от себя эти цепкие, словно лианы, руки, одарив Минато пощечиной, от которой тот бы запомнил на всю жизнь, что приближаться к нему опасно. Но он знал, что любое неосторожное движение может привлечь внимание голодной хули-цзин, что рыщет во тьме в поисках лёгкой добычи. Минато в ответ лишь презрительно фыркнул, словно пригубил отравленное вино. Его взгляд, подобный раскалённым углям в печи, пронзил лиловый омут глаз напротив, и он ещё сильнее притянул Линсю к себе. — Не спеши с выводами, наивный птенчик. — промурлыкал Минато, его голос был мягок, как лепесток вишни, но острый, как клинок. — Я не из тех, кто бросает слова на ветер. Ведь я не шутил, когда говорил, что от тебя исходит аромат Шицзэ, как песня, застрявшая в моей голове. «Красное золото» шафрана — вот чем он пах, когда ещё дышал воздухом этого мира. И ты, словно хамелеон, впитал его запах, сплетя со своим собственным. Ты, Линсю, благоухаешь «Серой Амброй», запахом, рождённым в чреве морского чудовища. Иначе говоря, мой нос не обмануть этой животной, мускусной песней твоей кожи, запахом, который кричит о твоей тайной связи с ним. Линсю отпрянул от Минато, когда тот его наконец, выпустил из своих объятий. Он буквально ощущал тот мерзкий холодок, пробежавший по спине, словно ледяные пальцы коснулись его позвоночника. В голове проносились обрывки воспоминаний, тщательно запечатанных в самых тёмных уголках сознания. Запах шафрана… Двойной аромат… «Тц! Неужели это из-за того, что пока призрак Шицзэ был со мной, он мимикрируя под мою тень, и постоянно вися на моих плечах, именно поэтому и оставил на мне свой след и запах?! Но как бы то ни было, этот Минато всё равно всё совершенно неправильно понял, извратив в своих похотливых мыслях!» — Ты болен, Сакураями, — прохрипел Линсю, отступая назад, словно от ядовитой гадюки. В его голосе клокотали отвращение и гнев, словно он выплевывал гной из гнойной раны. — Ты пленник призрака своего почившего брата. На твоем месте, я бы давно уже искал помощи у даосского экзорциста или заморского психотерапевта! Минато лишь рассмеялся, но в этом смехе не было ни капли веселья. Он звучал холодно и расчётливо, как лязг стали. — Болен? Возможно, — протянул Минато, его губы изогнулись в болезненной усмешке. — Но в отличие от тебя, Линсю, я осмеливаюсь признаться в том, что я — тот, кто вкусил запретный плод. Так что впредь, будь мудрее и не подпускай своё невинное личико слишком близко к моей персоне, ибо кто знает, какие демоны могут вырваться наружу. — На его изящном лице на мгновение промелькнула тень сладостной улыбки, тут же сменившаяся на привычную маску вежливой отстранённости. — Хотя, справедливости ради, я, разумеется, не готов кричать об этом на каждом углу. Репутация, как ты верно подметил, для меня — броня, защищающая от ударов судьбы. Однако, несмотря на всё это… Разве не ты носишь на себе метку Шицзэ, словно клеймо собственности? Минато сделал ещё один шаг вперёд, прижимая Линсю к холодной стене. В глубине его глаз вспыхнул нездоровый, лихорадочный огонь. — Так кто же из нас болен, Ваншан? — прошептал он, опираясь ладонями о стену по обе стороны от головы Линсю, словно заключая его в плен. — Но ты лучше подумай вот ещё о чём. Шицзэ любил Даньмэя всем сердцем и душой. А ты — его брат-близнец, его живое отражение. Ты — всё, что от него осталось у меня, у Шицзэ. Но не подумай, что я говорю всё это, чтобы угрожать тебе. — Ледяной шёпот скользил по коже Линсю. — Просто эта хули-цзин… Она почует твой запах отчаяния и вины, и придёт именно к тебе… Так что ты — идеальное пушечное мясо в этой практической миссии, Ваншан. Слова Минато вонзились в сердце Линсю, словно отравленные иглы, и своды его тщательно выстроенной лжи рухнули с оглушительным треском, обратившись в пыль. Он ощутил себя трепещущей стрекозой, попавшей в сети безжалостного паука, где каждое движение лишь приближает неминуемую гибель. Минато наступал, словно лунатик, ведомый призрачным светом, его голос становился всё более завораживающим и угрожающим, словно песнь сирены, заманивающая моряков. Свет в коридоре мерцал, отбрасывая причудливые тени, трансформируя лицо Минато в маску одержимого маньяка. Линсю чувствовал, как земля уходит из-под ног, а стены этажа сжимаются, превращаясь в гроб, в котором он должен был задохнуться в компании собственных демонов. — Выбор невелик, Ваншан, — прошептал Минато, его дыхание обжигало ухо Линсю словно предсмертный шёпот. — Либо ты станешь приманкой, плотью, растерзанной в клочья, унеся свою тайну в агонии. Либо её вырвут из тебя, и ты предстанешь обнажённым посмешищем перед всеми. Зубы Линсю застучали, словно кости в руках безумца, отбивающего жуткую мелодию. Он смотрел в безумные глаза Минато, в их бездонную пропасть, где плескалась гниль одержимости. И в этот миг Линсю осознал: он уже давно был обречён. Нет, не то, чтобы он не понимал этого, скорее не хотел принимать. Он был жертвой чужого прошлого, что тянулось к нему мёртвыми руками; жертвой паутины лжи, сплетённой всеми и даже им самим; жертвой безумия братьев Сакураями. И всё, что ему оставалось лишь выбрать, какой будет его кончина: с криком, полным отчаяния, или в безмолвном оцепенении ужаса. Линсю Ваншан склонил голову, признавая своё поражение. Но в следующее мгновение, когда он вновь поднял взгляд, страх словно испарился, уступив место первобытному хладнокровию, не знающему жалости. Эмоции, клокотавшие внутри, словно раскалённая лава в жерле вулкана, достигли критической отметки, переплавив его душу в сталь, закалённую обречённостью. В конце концов, чем безнадёжнее становилась ситуация, тем спокойнее и холоднее становился Линсю. — Не велик… В самом деле, — прошептал Линсю, и на его губах мелькнула хищная усмешка. Затем, словно дикий зверь, вышедший из сумрака, он молниеносным движением притянул к себе ошеломленного Минато, лишив его возможности даже выдохнуть. И прежде, чем тот успел осознать происходящее, Линсю впился в его губы безумным, отчаянным поцелуем. Но это был не поцелуй, а скорее ядовитый укус, полный горечи, злости и первобытной ярости, выплескивавшейся наружу. И ровно в ту же секунду воздух на лестничной площадке застыл, пронизанный могильным холодом. Тьма сгустилась, словно щупальца гигантского осьминога, и из клубящейся, чёрной, как сама бездна, дымки, возникла зловещая фигура — Сакураями Шицзэ. В его глазах, цветом подобным морю, бушевал шторм ревности, безумия и нестерпимой, кровоточащей боли, который грозил поглотить всё живое на своём пути. И его болезненный взгляд, словно лезвие катаны, пронзил завесу тьмы, устремившись прямо на Линсю…

***

[За несколько часов до этого.]

«Ах, вот, что шепчет ветер в твоём сердце, Шицзэ…» — голос Бай Цзюня, словно шёпот осенних листьев, едва касался слуха, растворяясь в сумраке, окутавшем заброшенный храм. У подножия древней обители, обвитой вуалью забвения, шэцзин, явившийся в своём истинном обличье, внимал исповеди призрака Шицзэ. — И всё же, прими мои запоздалые извинения, что лишь сейчас нахожу время для нашей встречи, — улыбка мужчины, подобная лунному свету, была полна дружелюбия. — Ты ведь знаешь, бренные дела, академическая жизнь… Призрак, словно тронутый морозом цветок, склонил голову в недоумении, иссиня-чёрные пряди волос рассыпались по влажной земле. — Я был наслышан о тебе от превосходства Чжулуна. И при жизни, я знал тебя как профессора, хотя и лично мы ни разу не пересекались. Но, позволь узнать, как ты умудряешься оставаться невидимым для глаз охотников на нечисть? Ведь шэцзин не дано скрывать свою сущность как, например, мне. Пусть ты и искусен в обращении в человека, но технологии обмануть невозможно. Бай Цзюнь, словно ива под ветром, слегка покачнулся и медленно улыбнулся в ответ. — Дело в том, что влюблённость полезная штука. Иначе говоря, я заставил каждого в этой академии себя полюбить. Хм… Почти каждого. Есть там один зарвавшийся юнец, которого невозможно сломать. Но даже он мне не помеха. — Хмыкнул седовласый шэцзин, игриво вильнув своим змеиным хвостом. — А что касается технологий, если научиться такой изящной технике как «взлом», то весь мир становится подвластен. — Неужели опьянение любовью — столь могущественное оружие? Я всегда считал, что это лишь слабость, тень, отвлекающая от истинной цели, — ответил Шицзэ, и в его взоре отразилась бездонная пропасть страдания. Бай Цзюнь поднял с земли упавший лист, изящно подбрасывая его на ладони, словно гадая на линиях судьбы. — Видишь ли, Шицзэ, влюблённость — это всего лишь усиленный интерес, направленный на конкретный объект. Если овладеть искусством управления этим интересом, можно добиться невероятных результатов. Люди слепы к тому, что не хотят видеть, и охотно верят в то, что им хочется услышать. А современные технологии лишь облегчают этот процесс. Алгоритмы, базы данных, социальные сети — всё это инструменты, позволяющие усилить и распространить влияние. Но твой случай совершенно иной. Он вздохнул дважды, поднимая свои янтарные очи к звёздам, пронзающим ночную мглу. — Твой случай — это симфония незавершённости, Шицзэ. Мелодия, оборванная на самой высокой ноте. Ты застрял между мирами не из-за жажды власти или мести, а из-за потерянной любви. И это делает тебя не просто призраком, а произведением искусства, застывшим во времени. «Любовь долготерпит, милосердствует», — как сказано в древних текстах. Но твоя любовь не смогла вынести испытания временем, превратившись в вечное страдание. — Незавершённость… — Прошептал Шицзэ, и его голос эхом отразился от древних камней. — Моя любовь действительно была оборвана в разгар грехопадения. Предательство и смерть разлучили нас, оставив меня навеки застрявшим в этом мире. Однако… я никогда не думал об этом как о произведении искусства. Бай Цзюнь поднялся, словно взмах крыльев феникса, отряхнув несуществующую пыль со своего ханьфу. Его взгляд скользнул по ветвям старых деревьев, словно ища ответ в мудрости их молчания. — Я вижу в тебе искру, Шицзэ. Зародыш великой силы. Ибо что есть любовь, как не высшая форма энергии? И твоя любовь, пусть и искажённая гримасой боли, может стать ключом, отворяющим врата, о которых ты и не мечтал. Но выбор всегда остаётся за тобой. Ты можешь остаться призраком, преследуемым тенями прошлого, или же превратить свои страдания в пламя, освещающее путь к новому рождению. Скажи же, Шицзэ, есть ли в этом мире хоть кто-то, достойный твоего внимания? Шицзэ молчал, словно статуя из лунного света, его взгляд, казалось, пронзал саму тьму, ища там утраченные ответы. Вопрос Бай Цзюня висел в воздухе, подобно призрачному аромату увядших цветов, — сладкому, но терпкому напоминанию о прошлом. Наконец, он медленно поднял голову, и в его глазах промелькнула искра, словно уголёк в пепле давно угасшего костра. — Достойный… В мире, где всё продаётся и покупается, где искренность — лишь маска, скрывающая за собой выгоду? — Его голос, усиленный тишиной ночи, звучал как эхо далёкой бури. — Достойный… Это слово потеряло свой вес, превратившись в пустой звук, подобно монете, лишившейся чеканки. Но… — Он запнулся, словно борясь с внутренней тьмой. — Есть одно навязчивое воспоминание, словно незаживающая рана, — Он как тень, как эхо того, кого я любил. Он подобен жемчужине, что спрятана в раковине моего сердца. Однако… наши пути не пересекаются, я не могу овладеть им против его воли, зная, что мои прикосновения вызовут лишь отвращение. Бай Цзюнь мягко улыбнулся, словно прочитав тайные письмена, начертанные на душе Шицзэ. Правда, он явно не подозревал, что Шицзэ имеет в виду его студента Линсю Ваншана. — В таком случае, юный мой друг, ответ лежит на поверхности, словно капля росы на лепестке лотоса. Ибо «где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». И раз в этом мире ещё жив тот, кто способен разжечь огонь в твоём пепле, значит, есть за что сражаться. Преврати свою боль в силу, а любовь — в несокрушимый клинок. Стань не призраком прошлого, а предвестником нового рассвета. И возьми то, что по праву тебе принадлежит. В конце концов, если это «навязчивое воспоминание» так сильно похоже на того, кем ты дорожил, разве это не дар, ниспосланный самими небесами? Не второй шанс, которого ты, столько натерпевшись, заслужил? Бай Цзюнь выдержал паузу, давая словам возможность прорасти в увядшей душе Шицзэ, словно семенам надежды в бесплодной почве. Ночь дышала прохладой, и лунный свет рисовал причудливые узоры на стенах храма, словно намекая на скрытые пути. — Подарок судьбы… — эхом отозвался Шицзэ, словно пробуждаясь от глубокого сна. — Но разве можно назвать даром то, что причиняет боль? Разве можно присвоить себе чужую жизнь, даже если она напоминает утраченное сокровище? Мои раны слишком глубоки, чтобы зажить, а прошлое слишком тяжело, чтобы его забыть. Я боюсь, что моё прикосновение осквернит его чистоту, подобно тени, затмившей солнце. Бай Цзюнь подошёл ближе, его янтарные глаза горели мягким огнём понимания. Он прикоснулся кончиками пальцев к щеке Шицзэ, и в этот миг в его глазах промелькнула мимолетная грусть. — Не бойся любить, Шицзэ, даже если любовь отравляет тебя, словно яд. Ибо «лучше любить и потерять, чем никогда не познать объятия любви». А если этот юноша действительно похож на твою утраченную любовь, разве ты не обязан дать ему шанс? Шанс на счастье, на новую жизнь, на искупление грехов…

***

И теперь… Сакураями Шицзэ, окутанный ледяным дыханием ревности, словно тень, сошедшая с полотен ада, застыл на лестничной площадке. Его взгляд, прожигающий насквозь, был устремлён на переплетённые фигуры Минато и Линсю. — «Шанс? Искупление? Подарок судьбы?» В нём одновременно клокотали боль и ярость, которые сплелись в единый клубок первобытной одержимости. — «Скорее уж преследующее проклятие…»

[ Тем временем, с другой стороны.]

Рассвет, однако, не над одним Линсю вспыхнул зловещим предзнаменованием. И не озарил сердце теплом — напротив, он принёс лишь горечь и терпкий привкус разочарования. Словно злой дух ухватился за полы чёрных брюк Эртая Вэньчжоу, неудача преследовала его по пятам. Лишь за час до того он узнал о крахе рекламной кампании, едва успевшей зародиться в его гениальном мозгу. А потом, словно насмешка судьбы, ему в напарники был назначен проклятый профессор Бай Цзюнь — старый шэцзин, чей взгляд проникал сквозь самую душу. Ах, да, разумеется, и этого было мало, — словно шепнула злая фея. Тем же утром Эртая ждала практика: поимка Вендиго, нечисти ранга S, что повадилась бродить в стенах старой, но далеко не заброшенной больницы. Эртай поморщился, разглядывая своё хмурое отражение в тонированном стекле небоскрёба. Холодный свет отражения казался предательским. Мысль о том, что ему не удалось уговорить руководство выделить ему напарника получше, чем эта Ушибуя Усо — та ещё головная боль. Однако Бай Цзюнь… Одно лишь упоминание этого имени пробуждало в Эртае бурю эмоций. Воспоминания о змеиных словах профессора, его саркастичных, изучающих взглядах и бесконечных нравоучениях о правильном использовании артефактов заставили Эртая невольно содрогнуться от кипящей внутри злобы. Тем временем, в заброшенном крыле больницы, однако, царила гнетущая тишина, лишь изредка нарушаемая треском старых, проржавевших электрощитков и жалобным воем ветра, гулявшего в разбитых окнах. Вендиго, класс S. Не простое чудовище, а воплощённый кошмар, рождённый из людской жестокости, голода и невосполнимой потери. Но Эртай, разумеется, не был ни одним из тех трусов, чьи колени начинали дрожать при одном упоминании этого имени. Напротив, в его груди постепенно разгоралось пламя предвкушения. «Даже в одиночку я бы смог приручить эту нечисть!» — мысленно воскликнул он. Но вместо этого Эртай лишь с отвращением сплюнул себе под ноги, отворачиваясь от своего непроницаемого отражения. «Не время предаваться унынию и жалеть себя, словно слабую девицу! Вендиго не станет ждать, пока я разберусь со своими ничтожными личными драмами. В конце концов, я профессионал и должен уметь переключаться между задачами, словно опытный воин — между мечом и щитом!» И потому, бросив исподлобья хмурый взгляд на вечно невозмутимого профессора Бай Цзюня, он лишь привычно откинул назад свои непослушные, игривые хвостики волос, с лёгким пренебрежением и напускной самоуверенностью хмыкнув: — Можешь подождать меня здесь, проклятый шэцзин. Я сам разберусь с этой нечистью. Ты лишь измажешь свои шёлковые одежды больничной грязью. Не хотелось бы потом слушать твои жалобы! Бай Цзюнь, сохраняя олимпийское спокойствие, лишь едва заметно приподнял безупречно выщипанную бровь в ответ на дерзкий выпад Эртая. В тусклом свете его янтарные глаза хищно блеснули, словно у ночного зверька, умело скрывая истинные намерения за маской непроницаемости. «Как скажете, студент Вэньчжоу», — произнёс он ровным, непринуждённым голосом, словно нисколько не тронутый ни наглостью молодого коллеги, ни надвигающейся опасностью, что словно ядовитый туман окутывала их со всех сторон. Эртай в ответ лишь презрительно фыркнул, разворачиваясь на подошвах своих старых, но надёжных кроссовок. «Не собираюсь тратить драгоценное время на бессмысленные перепалки с этим старым скрягой. Вендиго ждёт!» С этими мыслями он растворился в полумраке коридора. Юноша, словно хищник, почуявший добычу, с уверенностью направился вглубь коридора, где сгущалась зловещая тень и, казалось, сама тьма насмехалась над его наивными попытками одолеть зло. В каждом шорохе ему чудилось дыхание смерти. И внезапно из первобытной темноты вырвался хриплый, леденящий душу вой, от которого кровь моментально застыла бы в жилах любого уважающего себя человека, давящегося от страха. Но не Эртая… О, нет! Эртай лишь широко, предвкушающе улыбнулся, обнажив ровный ряд белоснежных зубов, а его кислотно-зелёные глаза засверкали безумным, неистовым огнём, словно два изумруда, вспыхнувших в ночи. Вендиго, возвышаясь над ним, словно оживший кошмар из самых тёмных глубин человеческой души, с хищным удовольствием продемонстрировал свои уродливые костяные наросты. Острые, как бритвы, когти, и бездонные, мертвенно-бледные глаза, полные испепеляющей первобытной злобы и голода. Эртай же, ни на секунду не дрогнув, стремительно сложил тонкие, изящные пальцы в сложную мистическую мудру, чувствуя, как по венам разливается обжигающий прилив адреналина и ци, словно искра, поджигающая дремлющий порох. — «Ну, наконец-то, явился, не заставил себя долго ждать», — прошептал он одними губами, устремляя взгляд на мерзкое отродье. В ту же секунду из рукава его зелёного плаща выскользнули духовные цепи. И с оглушающим металлическим лязгом, они стремительно бросились в сторону Вендиго. Цепи, словно живые змеи, обвились вокруг костлявых конечностей монстра, сковывая его движения в смертельном объятии. Вендиго взревел от ярости, пытаясь разорвать стальные узы, но Эртай лишь презрительно усмехнулся. «Не так быстро, костлявый! Сегодня ты потанцуешь со мной брачные танцы!» Словно дирижёр, управляющий оркестром хаоса, Эртай взмахнул рукой. Цепи запульсировали духовной энергией, взрываясь яркими вспышками молний, словно фейерверк в аду. Вендиго завыл, извиваясь под натиском невидимой силы. «Что, больно? А ты думал, я просто так хвостики ношу? Всё для тебя, милашка!» — прокричал Эртай, весело подмигивая монстру. Но Вендиго не собирался сдаваться без боя. Вырвавшись из ослабляющихся оков цепей, он бросился на Эртая, клацая зубами и размахивая когтями. Эртай, словно танцор, уклонялся от ударов разъярённого монстра, попутно выкрикивая саркастические комплименты: «Ну и рожа у тебя! Ты, случаем, не на конкурс красоты собрался? Ах, точно, ты же уже выиграл в номинации «Самый отвратительный монстр года»!» Вендиго, похоже, не оценил юмор Эртая, и в ответ на оскорбления разразился ещё более жутким воем. Эртай хихикнул и, собрав всю свою духовную энергию, обрушил на монстра сокрушительный удар. «Ну что, костлявый, пора спать! Баю-баюшки-баю! Труп ложится на краю… Придёт чётенький Эртай, труп окажется в раю!» С грохотом Вендиго рухнул на пол под эту идиотскую колыбельную, превратившись в кучку пепла. Эртай, отряхнув несуществующую пыль с плаща, победно вскинул руки вверх. «Вот так-то!» — крикнул он, чувствуя, как адреналин отступает, оставляя приятную усталость. — Слишком просто, подумаешь, Вендиго! — произнёс Эртай, поправляя свои непокорные хвостики, решив немного попозировать напоследок. Он водрузил ногу на кучку пепла, словно на поверженного врага, и сложил руки на груди, посылая невидимый вызов всем тем, кто сомневался в его способностях. «Я — Эртай Вэньчжоу! И я тут главный охотник на нечисть!» Но вдруг, как гром среди ясного неба, раздался тихий, но отчётливый хлопок. Эртай подпрыгнул от неожиданности, чуть не потеряв равновесие. Из тени неспешно вышел профессор Бай Цзюнь. В его руках едва заметно поблёскивал серебряный веер. Профессор прикрыл им половину лица, словно стесняясь своей скрытой силы. — Впечатляюще, студент Вэньчжоу, — елейным голосом произнёс профессор. — Однако, боюсь, у вас небольшая промашка… Вы забыли запечатать остатки души. Впрочем, похоже мне придётся привыкнуть подчищать за вами хвосты. Профессор, подмигнув как старый лукавый лис, небрежно взмахнул своим неизменным веером. И тогда из пепла Вендиго, словно джинн из бутылки, вырвался призрачный силуэт. Взревев, он тут же испарился, оставив после себя лишь привкус сожаления и упущенной выгоды (ну, для Вендиго, разумеется). Эртай побагровел так, будто его только что окунули в чан с раскалённой свекольной ботвой. — Ох, спасибочки! — прошипел он ядовито, сквозь зубы. — В следующий раз, чтобы наверняка, позвоню вам, чтобы напомнили мне шнурки завязать! И, кстати, свой хвост вы бы тоже не забыли подчистить, а то от него несёт как от протухшей змеи, которую забыли в холодильнике ещё в прошлом веке! Эртай готов был поклясться, что слышал, как у профессора змеиная чешуя заскрипела от напряжения. «Да чтоб тебя киммерийская тьма поглотила, старый ящер!» — мысленно прорычал он, с трудом сдерживая желание запустить в самодовольное лицо профессора комком пепла. Но вместо этого он лишь демонстративно закатил глаза, всем своим видом показывая, насколько «заинтересован» в нравоучениях Бай Цзюня. — Ах, несёт? — профессор искренне удивился, в его голосе звучала неподдельная забота. — Боюсь, ваш нюх очевидно вас подводит, мой дорогой студент Вэньчжоу. Утром, как и все приличные люди, я принял ванную. И смею уверить, благоухаю не иначе как гелем для душа со вкусом… манго-маракуйя. — Да что ты говоришь! Манго-маракуйя, значит? Оригинально! Обычно шэцзины предпочитают что-то более… экзотическое, типа настоянных на лунном свете слёз девственниц или забродившей крови младенца, — съязвил Эртай, стараясь не выдать, как его раздражает эта нарочитая ухоженность профессора. Он-то после битвы с Вендиго чувствовал себя так, словно его прожевали и выплюнули обратно через трубу пылесоса. Не дожидаясь ответа, Эртай развернулся и зашагал прочь, на ходу бормоча себе под нос: «Манго-маракуйя! Ещё скажи, что в солярий ходишь, чтобы чешую подровнять.» Но стоило ему сделать пару шагов, как в голове зловеще щёлкнуло: «Запечатать остатки души… Вот же гад! Специально ждал, пока я попотею, чтобы потом выпендриться.» Вмиг позабыв про усталость и раздражение, вскипевший от праведного гнева, Эртай резко обернулся, намереваясь высказать этому лицемерному профессору всё, что о нём думает. Но, к своему удивлению, Бай Цзюня и след простыл. Лишь лёгкий аромат тропических фруктов витал в затхлом больничном воздухе, словно насмешка над его опростоволосившейся самоуверенностью. «Вот же проклятье! Сбежал, как трусливая крыса, поджав свой чешуйчатый хвост! Ну ничего, в следующий раз я ему этот манго-маракуйя в самое горло запихну!», — пообещал себе Эртай, злобно пиная валявшийся под ногами кусок облупившейся штукатурки. Но задумавшись на секунду, в его голове вдруг появилась идея получше. И внутренний его голос, в ту же секунду, стал холодным и расчётливым. «Проследую за ним, вдруг удастся выяснить о местонахождении лиги Чжулуна. В конце концов, этот змей явно не мог уйти далеко.» Эртай, словно охотничий пёс, взявший след, двинулся по едва уловимому запаху искусственного рая — манго-маракуйи, приправленной змеиным ядом. Больница, казалось, выплёвывала его в свои тёмные недра, коридоры извивались, как кишки огромного чудовища, а тени плясали, словно бесы, потешающиеся над его злостью. «Не уйдешь, гад ползучий! Клянусь волосами моей матери, я отыщу тебя!» — мысленно рычал Эртай, шагая всё быстрее и в конце концов, покинул здание.