Сердце Дьявола

Лечение похмелья это особое искусство. Руситы говорят, что ошибки в нём приводят к многодневному пьянству, от которого человек и с ума сойти может. Их, кстати, считают врождёнными пьяницами, но по мне кубок прочно держат британцы. Так вот, у руситов есть несколько слов, которые даже звучат так, что их поймёшь сразу, без перевода. Buharovo — это когда вливаешь в себя алкоголь не глядя ни на часы, ни на уровень в бутылке, бездумно. Pohmel`e — это когда после «бухарово» наутро так плохо, что лучше бы вчера умер от переизбытка спирта в крови. Голова раскалывается, в глазах темно, тошнит, всё тело чугунное, пить охота, во рту «как кот кучу наложил». И вот тут надо правильно o`pohmelitca, то есть вывести себя из этого состояния. Применяется принцип гомеопатии — от чего заболел, тем и лечишься в малой дозе. Пивом налился — надо выпить баночку триста миллилитров. Водкой — шотик водки и обязательно ледяной. Вином — стакан холодного вина, лучше красного. Если сделаешь неправильно, много выпьешь, то спирт в желудке вызовет тот, что впитался в стенки за ночь и ты опять опьянеешь. Почему-то руситы верят будто спирт в желудке превращается в hefe, drojji, и называется такое состояние когда перебрал лекарства — на svejie drojji. То есть как бы усилил эффект старым спиртом. Такое неправильное лечение может привести к новому состоянию Buharovo — так называемому Zapoy. Длиться это может и несколько дней, и недель. Страшно представить. Кто это выдержит — не пойму. Разве что бритты и руситы. Если резко прервать Zapoy, то неизбежна Bela Goriachka, weißes Fieber, белая лихорадка, точней не перевести. Это натуральное безумие, шизофрения, из которой может вывести только больница. В общем, пьянство — дело тонкое. Я выдавил из оранжевых ягодок сок прямо в стакане, ложкой, налил густого вина консистенции жидкой сметаны и заставил Мартина выпить до дна. После душа он немного пришёл в себя и развалился на диване — уже в его номере — как умирающий котик. Но сидя, это верное положение. Кровь не приливает к и без того больной голове. Утерев молочные полоски с небритой морды, Марти откинул голову назад и простонал: — Господи, святая Барбара, я шлюха. Боже, какая я шлюха, — руки раскинулись по спинке золотого с белым дивана, рубаха расстёгнута на груди. У Марти и меня шерстка слабая, даже и брить особо не надо. Детский пушок. Это последствия излучения Геллы. А вот Пауль базово из Нойе-Рура, из-под лучей Альмара. У него шерсть так шерсть. Депилляционного крема по три тюбика за раз уходит. Я полюбовался бело-розовой грудью и принялся мешать вторую порцию — с сахаром. «Шалье» не совсем вино. Это перебродившее молоко с какими-то травками. На вкус молока почти не чувствуешь, оно кислое. Выпьешь и «шалье» так медленно тянется, обволакивает кишечник. Как и всякое молоко и йогурт, «шалье» обладает эффектом абсорбции, поглощения. Оно забирает в себя вредные ингредиенты, которых ты, гурман недоделаный, в себя накидал кружками и ложками. — Ну вот чего ты молчишь, Аль? Я же шлюха, да? — Да никакая ты не шлюха! — взорвался я, — Ты просто перебрал! И всё. Бывает. И наркота у них в пойле есть — это к ведьме не ходи. Гратч или что-то ещё. — Ты думаешь? — простонал Марти и чуть оторвал затылок от спинки дивана. Я сел рядом со вторым бокалом белой жижи, подсунул ему под голову ладонь. Мартин повернул башку, губами прикусил бугорок под большим пальцем и смотрел на меня мутным щенячьим взглядом. Я решил немного позабавить любимую лапушку: — Знаешь, сколько этой дряни я перевозил? Море. Когда ещё ходил на «Мари», мне дали фрахт синего, самого убойного гратча. Со Стреи, где его и гонят, на Ольгию. Восемнадцать тысяч литров, как сейчас помню. Иду, шарюсь по туманностям, от патрулей уворачиваюсь. Ну, «Мари» не сильно резвая была, зато маленькая. «Рысь» впятеро больше её. Так вот иду себе и так захотелось попробовать — я же в жизни такого дорогого вина не пил. Ну, спустился в трюм, подпалил зажигалкой с краю плёнку и сбросил одну коробку в тазик. Типа сама упала, сорри, упаковка вот попалась с дефектом. Такое допускается до определённого процента. Всегда учитывают усадку, уплотнение, что часть разобьётся или скиснет. Что крысы съедят. Ну вот, в тазик чего-то слилось, но это что-то я там в трюме и разлил. Надо же пятно показать. Но несколько бутылок были целы. Я взял две — вдруг понравится. А мятую коробку поставил в сторонку и закрыл трюм. Мартин протянул руку и взял бокал. Он выпил его медленно, со страданием на лице. Я терпеливо ждал, чтобы забрать хрусталь и переставить на стол. Мартин опять положил пушистую голову мне на ладонь и прикрыл глаза. Он был слабый, но такой милый, что по сердцу разливалось тепло и мир. — Я знал, конечно, что от гратча встаёт колом, но не верил. Выпил стакан — ну, приятно так, резковато, но вроде ничего. Дай, думаю, второй — распробовать-то надо. Боже, Марти, хорошо я у койки стоял! У меня закуток такой был в самой рубке, туда только койка и влезала. Широкая такая, на двоих. Вот секунду назад стоял, а раз — и лежу. И пошевелиться не могу, мышцы расслабились. Кроме одной. Торчит, как ствол гаусса «на-караул», штаны оттянуло, а я и расстегнуться не могу. А спейсшип-то идёт! На интелпилоте. У «Мари» интел с закидонами был, иногда вёл корабль прямо к трассам, на посадку в порты ни с того ни с сего. Прямо как лошадь старая. Привыкла к своей конюшне и прёт туда, что ни делай. В общем сутки я лежал с двух стаканов, Марти, и молился, чтобы моя старая кляча на трассу не вылезла. Едва меня чуток отпустило, слез кое-как, вздрочнул, чтобы ствол не мешал. Прикинь, стою на коленях у пульта, локтем на кресло опёрся. Одной рукой вывожу эту дуру на точку возле тайной червы, а другой наяриваю так, что шкура с пальцев заворачивается! Мартин дрожал от мелкого смеха. Он обнял меня одной рукой и поглаживал по плечу кончиками пальцев. — Так это ещё не всё, — продолжал я, — У меня не ложилось, хоть убей. И под холодной водой держал, и дрочил по-всякому — ничего не берёт. И трясло — зуб на зуб не попадал. Хоть сам у себя отсасывай! Пришлось завернуть на одну базу. Бутылкой я за стоянку заплатил, а пол-бутылки я доку отдал чтобы он мне вколол какую-то отраву. Меня потом в секторе сто девяносто шесть — сто восемь — пятьсот четыре ещё года два Альби-Гратч звали. — М-м-м, гратч, — промурлыкал Мартин и резко втянул в себя воздух. Ага, знаю эти штуки. Молочко отрабатывает. Я решительно стянул дружка с дивана и поволок в туалет. Самый простой способ вывести яды из организма — естественный.

***

Пауль возник на пороге, когда я колдовал над кофематом. И не один. С ним был мило улыбающийся Фрэнк. Без цепочек и часов он выглядел не такой уж и шлюхой. Хотя коротенькие шортики до пол-бедра недвусмысленно намекали на то, что под ними скрывалось. — О, буэнос диас, — пропел шаловливый мальчишка, — Вот видишь, Пауль, я же так и подумал, что Альби один ночевать не будет. Ого, я ему уже и Альби. — Привет, Пауль, — сухо бросил я, — Заходи. Кофе будешь? — Ой, меня не замечают, — хабалил Фрэнк тоном избалованной девицы, — Что такое, котик, ты не рад мне? — Манерных не люблю, — расставил я точки над i. — Фрэнсис, ты же можешь выражаться нормально. Не под клиентом же. Какого чёрта? — Ты на ежа с размаху сел? — осведомился Пауль, прикрыв дверь, — Привет. Где Мартин? — В сортире от последствий ночной гулянки избавляется, — проинформировал я, — Тут что-то нехорошее в отеле ночью случилось, Пауль. Утром в моём бассейне оказалась кровь. Пауль прошёл к кофемату, сдвинул меня бедром и пробежался по сенсорам. По его мнению я не кофе делаю, а баранью мочу. Но он и правда классно собирает вкус. — Откуда? — прошептал Фрэнк вполне нормальным голосом, — Я, кстати, не Фрэнсис, а Франсуа. — Окэй, Франсуа, я бы и сам хотел знать откуда. Полезла из-под пола со стороны семидесятых номеров. Ты знал, что бассейны соединены в этакую речку? Он пожал плечами, отбросил назад волосы: — Да все олды про это знают. Их отключить можно, код «спинка-кроватка-оранжевый-штора», но тогда тебя начнёт топить, пока дежурный инженер не заметит падение уровня в контрольном колодце. Или коридорный, но они часто спят, когда гости уже не ходят. Оп-па, а дисциплинка-то всё же хромает. Стандартно по-армейски. Когда оберст в штабе — все по струнке, но стоит ему уехать и понеслась вольница. — Мартин напился? — спросил Пауль. — И перетрахался с кучей народа. Теперь стонет и зовёт себя шлюхой. Ты уж его не добивай, битте. Пауль фыркнул: — Подумаешь, оттянулся, — он достал две первые горячие чашечки, переставил на стол, — Это у тебя «шалье»? Правильно, одобряю, — Он опять повернулся к машинке. Фрэнк сел в кресло и рассматривал нас прищуреными глазами. Мне захотелось немного подразнить этих двоих. — Кстати, Пауль, а вы всё-таки добрались до проглота? Блондин поперхнулся и покраснел. Очень мило так покраснел, но тут же пришёл в себя и заявил: — Прикинь — да! И скажу тебе, Альберт, хоть ты и мастер, но поучиться тебе не мешало бы. Это вполне возможно, как выяснилось. А шея у тебя точно не меньше, чем у Фрэнки. Ты попросту боишься, рыжая лесная тварь!