Ты заслуживаешь большего

***

Просыпаться рядом с Элисой было как слушать музыку без слов — всё говорило телом. Кейт уже не спала, лежала рядом, разглядывая свою девочку, прислушиваясь к тишине, в которой дышит доверие. Мягкий свет с улицы крался по стенам, по их коже, по выдохам. Хлоя свернулась у изножья кровати, чуть пошевелилась во сне и замерла, будто чувствовала: это утро принадлежит не ей. Кейт наклонилась, и её губы коснулись обнажённого плеча Элисы. Ощутила лёгкий вздох в ответ. Она продолжила — поцелуями вниз по шее медленно, как будто ставила метки. — Ммм… — вырвалось у Элисы глухо, почти во сне. Она пошевелилась, будто не до конца осознавая, просыпается ли от прикосновений или во сне продолжает им подчиняться. Кейт провела языком по чувствительной точке за ухом — и тотчас же почувствовала, как тело под ней отозвалось дрожью. — Мм… Госпожа… — тише, чем шёпот, нежнее, чем просьба. Кейт улыбнулась уголком губ, не прерывая движения. Целовала дальше — по линии позвоночника, вниз, оставляя едва влажные следы. Элиса выгнулась едва заметно, как под током. — Да… — прошептала и тут же чуть всхлипнула, когда Кейт задержалась губами на её пояснице. Это были не громкие стоны — это было дышащее, ломкое наслаждение в полутишине. Как будто Элиса не могла молчать, но и не хотела нарушить ритуал. Кейт провела ладонью по её бёдрам, чуть прижала пальцы — и снова отклик. — Ммм… пожалуйста… — сорвалось с губ Элисы, не как мольба, а как признание. — Ещё рано, — прошептала Кейт, продолжая целовать, будто дразня. — Я просто тебя бужу, моя. Стоны стали глубже, дыхание — прерывистым. Элиса прильнула ближе, спиной к груди Кейт, как будто хотела утонуть в этом ритме. Она вся — в звуках, в этой ласковой власти. Без ожиданий, без команд — просто принадлежность, растворяющая утро. Хлоя дёрнула ухом и зевнула, не открывая глаз. Кейт провела рукой по животу Элисы, притянула ближе. Целовала в плечо, в лопатку, в шею. И с каждым выдохом девочки, с каждым коротким, приглушённым «м-м…» — она ощущала: тело уже проснулось. А душа вот-вот встанет на колени. Элиса развернулась, медленно, будто внутри сна, и прижалась к Кейт лбом. Её кожа пылала от прикосновений, но в дыхании не было похоти — только глубоко заякоренное спокойствие. Она чуть поводила пальцами по ключице Кейт, остановилась на сердце. Лежала ладонью, будто проверяя — бьётся ли оно также сильно, как ночью. — Госпожа… — прошептала она, почти стесняясь собственной нежности. — Вчера… вы были как огонь. Я не знала, что можно чувствовать так. Я не знала, что мне можно так чувствовать. Кейт смотрела на неё молча, ладонью проводя по её спине. Элиса целовала плечо Кейт, потом касалась губами её подбородка, щеки, века — как будто хотела увериться, что она здесь, живая, её. — Вы были… моей. Моей даже тогда, когда всё во мне кричало, что я принадлежу только вам. Кейт рассмеялась — тихо, хрипло, откуда-то из груди. Потянулась вперёд, крепко обняла свою девочку, сжала в объятиях. — Глупышка. Я и есть твоя. До костей. И ты — моя. И тело, и голос, и твои стоны, и твои молчания. Всё твоё — моё. Она чуть приподнялась на локте и легко, с привычной уверенностью, взяла Элису за бёдра, направляя её вверх по себе. Девочка не сопротивлялась — села на неё, как будто так и было задумано с ночи. Кейт осталась лежать, а Элиса оказалась, раскинув колени по обе стороны от её талии, прямо над ней, в лёгком наклоне. Госпожа обвила её бедра ладонями — сильными, тёплыми, с привычной тягой к контролю. Сначала нежно скользнула вверх — к рёбрам, к бокам, большим пальцем проведя под грудью. Потом сжала — не больно, но ощутимо, с той силой, от которой Элиса едва слышно выдохнула. — Ты такая тёплая… — сказала Кейт, чуть сев, чтобы прижаться к ней лбом. — Такая настоящая. Ты даже во сне моя. — Я во всём ваша… — прошептала Элиса и провела пальцами по груди Кейт, будто касаясь святого. Кейт смотрела снизу вверх, и взгляд её не был хищным. Он был открытым, почти мягким. — И знаешь, что самое ужасное? — продолжила она, улыбаясь. — Я не хочу тебя только как девочку. Я хочу тебя как… как воздух. Хочу знать, как ты плачешь и смеёшься. Хочу видеть, как ты злишься. Хочу целовать тебя, даже когда ты не в ошейнике. Даже когда ты не стоишь на коленях. Элиса резко втянула воздух и опустилась, обнимая её — грудью к груди, щекой к щеке, ладонями по бокам. — Тогда не отпускайте, Госпожа. Никогда. Кейт усмехнулась — и не ответила. Просто провела руками вверх по её спине, потом снова вниз, прижимая бедра Элисы к себе. Движений почти не было. Это не был секс. Это был акт любви, грубый своей силой и одновременно такой трепетный, что Хлоя, дёрнув ухом, на секунду приоткрыла глаза — и тут же снова уснула. Всё было спокойно. Они ещё долго лежали, не разрывая касания. Ни одна из них не спешила вставать — как будто тело, только-только вспомнившее, что значит принадлежать, боялось оторваться от тепла. Но потом, почти синхронно, они поднялись. Без слов, с лёгкими касаниями — рука к талии, пальцы к запястью. Кейт ушла в ванную первой. Она всегда любила тишину там — тёплый пар, одиночество, возможность почувствовать себя в теле без чужих прикосновений. Даже Госпожа иногда нуждается в паузе, и Кейт брала её не из отстранённости, а из уважения — к себе, к ней, к тому, что между ними не сводилось к ролям. Когда Кейт вышла, волосы оставались влажными, кожа пахла лавандой и чем-то более резким — чем-то, что напоминало Элисе её силу. На ней была простая чёрная футболка, чуть великая, чуть прилипшая на спине, и шорты, оставляющие бедра открытыми. Она спустилась вниз босиком, с привычной уверенностью хозяйки пространства. На кухне было прохладно. Кофемашина заурчала, от её звука вздрагивали стены. Кейт открыла шкаф, достала две чашки — серую и белую. Повернулась к плите, положила руку на стол, ждала, когда прольётся первый кофе. А наверху — щелчок замка. Тихие шаги. Лёгкий гул воды, оседающий на влажной коже. Элиса тоже закончила душ. Она спустилась медленно, без театральности, без шума. Просто появилась — как тень желания, принявшая форму. В лёгкой майке, с распущенными, ещё влажными волосами по плечи, босая, с невидимой, но ощутимой покорностью в движении. Как будто под кожей её уже звали вниз. Кейт не обернулась — чувствовала её спиной. Услышала, как она подошла. Ощутила тепло дыхания на затылке. И только тогда — губы. Лёгкий поцелуй в основание шеи, прямо туда, где иногда оставались её засосы. Кейт медленно развернулась, держа чашку в руке. Элиса встретила взгляд — всего долю секунды. А потом, как будто что-то оборвалось внутри, как будто граница растворилась, — просто опустилась на колени. Быстро, без слова, не требуя ничего, но в этом было всё. Кейт молчала. Элиса обвила руками её бёдра, прижалась щекой к бедру, закрыла глаза. Не было запроса. Не было даже инициативы. Было только действие — как будто тело знало раньше, чем разум. — Малышка… — голос Кейт был тише, чем гул машины за окном. Элиса не шевелилась. Дышала ровно. Просто была там — на коленях, как якорь, как откровение. Кейт поставила чашку на стол. Опустила руку — провела по затылку, по волосам, чуть сжала. — Даже не попросила, — выдохнула она. — Просто пришла и встала, как будто мир без этого не работает. Элиса кивнула. Не открыла глаз. — Я… — выдохнула она, но не продолжила. — Я знаю, — ответила Кейт. Встала тверже. Сильнее. Госпожа — как воздух, который заполняет лёгкие, даже когда ты не осознаешь, что задыхаешься. И в этой тишине, посреди кухни, где только что бурлил кофе, родилось что-то новое — начало не сессии, не сцены, а глубины. Там, где подчинение — не игра, а язык. И Элиса знала его наизусть. Чашка кофе осталась на столе. Кейт двинулась — спокойно, уверенно, с такой внутренней тишиной, от которой Элиса каждый раз теряла опору в себе, и полагала её на Госпожу. Одной рукой Госпожа обхватила волосы Элисы — не дёрнула, нет. Просто намотала на руку, как ленту. Медленно. Затянула. Вторая рука легла ей под подбородок и чуть приподняла лицо. Глаза Элисы были затуманены. Щёки горячие. Губы приоткрыты. Она не смела смотреть прямо — только скользила взглядом, дрожащая, как от холода. Или от предвкушения. Кейт наклонилась и медленно, молча плюнула ей в рот. Точно. Чётко. Неотвратимо. Элиса вздрогнула. Лёгкий стон вырвался прежде, чем она успела осознать, что сделала. И тут же — послушно, с отрепетированной покорностью — проглотила. Не вытираясь, не морщась. Просто приняла как благословение. Кейт усмехнулась. Лёгкая, ледяная ухмылка. Она не тронула её больше. Отпустила волосы. Развернулась. Сделала шаг — и, не оглядываясь, произнесла: — Ползи за мной. Элиса даже не встала. Просто наклонилась вперёд, опустилась на ладони — и поползла, босая, горячая, мокрая, по прохладной плитке за Госпожой. Не из принуждения — из трепета. Из желания раствориться в этой жестокой, унижающей, великолепной власти. Каждый шорох кожи о пол, каждый вздох — были молитвой. Её тело уже горело, а Кейт не сделала почти ничего. Но она и не обязана была. Холод кафеля, влажная кожа, дыхание, спутавшееся с парами кофе — всё стерлось, когда Кейт произнесла: — Сними шорты. С трусиками. Голос был низкий, ровный, не спрашивающий. Почти безэмоциональный — в нём не было злости, не было ласки. Только власть. Чистая, как лезвие. Элиса на мгновение замерла — не от страха, от того, как быстро в ней вспыхнул жар. Её пальцы чуть дрожали, когда она стянула ткань вниз, медленно, послушно. Шорты с трусиками упали у ног. Она осталась в тонкой майке, и внезапно почувствовала себя ещё более обнажённой, чем если бы была голой. — Ползи к столешнице, — прозвучало сразу. Без пауз. И она поползла. Неуклюже, но с точным пониманием своей роли. Она чувствовала, как каждая секунда напряжения в воздухе усиливает её собственную открытость. Кожа будто слышала шаги Госпожи за спиной. Кейт шла за ней — медленно, молча. Не касаясь, но прикасаясь всем взглядом. Когда Элиса добралась до столешницы, Кейт остановилась прямо позади. — Встань. Она встала на ноги — дыхание уже рваное, как будто бегала. Спина ровная, руки вдоль тела. Нагота между ног — почти болезненно явная. Холодный воздух тронул кожу, и от этого стало только хуже. И вот тогда Кейт подошла ближе. Без предупреждения. Одним движением, почти грубо, она подхватила Элису под бёдра — и усадила на столешницу. Быстро. Уверенно. Как будто тело девочки ничего не весило. Элиса села, сжав колени, руки автоматически закрыли низ живота. Госпожа не говорила ничего. Она стояла перед ней. И смотрела. А потом — одно движение. Резкое, сильное, нечеловечески точное: Кейт схватила Элису за внутренние стороны бёдер и развела их. До аха, до судорожного всхлипа. Элиса не сопротивлялась. Не могла. И Госпожа встала между её разведёнными ногами. Прижалась бедром к бедру, захватив пространство. Закрыв его собой. Сделала шаг вперёд, и тело Элисы отшатнуться не смогло — она уже была в ловушке. Она уже была там, где хотела быть. Руки Кейт легли на талию Элисы. Нет — не легли. Сжали. Обхватили. И Кейт наклонилась. Их губы встретились не сразу - сначала было дыхание, почти касание. Потом — захват. Поцелуй не начался с мягкости. Он начался с давления. Кейт прижалась, всосала нижнюю губу Элисы, чуть потянула, оставляя трепетное жжение. Потом переключилась на верхнюю - медленно, с усмешкой, с умыслом. Язык скользнул между губ - требовательно, не торопясь. Он не искал - он утверждал. Он играл, ласкал, втягивал, сталкивался с языком Элисы, и в этой игре не было равенства. Это была власть, переданная без рук, только через губы. Элиса стонала в поцелуй - низко, дрожащим грудным голосом. Она не дышала - она горела. Её руки лежали на краях столешницы, сжимали дерево. И тогда Кейт отстранилась на полсантиметра, смотря прямо в глаза, и с шёпотом, от которого у Элисы всё внутри сорвалось, отдала команду: — Язык. Высунь. Элиса подчинилась сразу - рот приоткрылся, кончик языка дрогнул в воздухе, подчинённый, открытый. И Кейт накрыла его своими губами. Медленно. Обернула губами его кончик, втянула внутрь, как леденец, как что-то, что принадлежит ей. Её язык ласкал его — нежно, затягивающе, порочно. Она не спешила. Вращала, прикасалась, скользила. Это было интимнее, чем руки между ног, глубже, чем любой шлёпок, потому что ни один мускул тела Элисы не остался в покое. Всё в ней знало: она на крючке. Она вся — внутри этого поцелуя. Она стонала - не с губ, а из груди. Как будто Кейт выжимала звуки из неё, через рот, через язык, через дыхание. И тогда Кейт снова отстранилась. На миллиметры. Кейт уверенно вложила два пальца в рот Элисе. Та нежно облизала их, тихо скуля, словно это был продолженный поцелуй - без спешки, без слов. — Шире, — приказывала Кейт низким, спокойным голосом. Элиса покорно раскрыла рот сильнее, позволяя пальцам зайти глубже. — Не убирай язык, - добавила Госпожа, не отводя взгляда. Элиса послушно ласкала пальцы дальше, чувствуя, как каждое прикосновение Кейт разжигает её изнутри. В тот же миг Кейт резко провела двумя пальцами по влажной коже между ног Элисы - два быстрых, уверенных движения, которые заставили девушку тихо стонуть, сжимаясь от волны сладкого напряжения. Затем Кейт плавно, но твёрдо ввела те же пальцы по самые костяшки, не двигая ими, и одновременно втягивала Элису в нежный, но дразнящий поцелуй, играя языком, лаская и погружая в чувство абсолютного подчинения. — Хорошая девочка, - прошептала Кейт, крепко обхватив талию саба.  Кейт опустилась к шее Элисы, оставляя жёсткий засос. Пальцы без движения, но тело Элисы сжалось, дрожа и пульсируя, пальцы Кейт едва касались её глубины. — Не двигайся! — резко приказала Кейт, голос безапелляционный. Элиса тихо застонала, волна тепла разливалась по телу, она непроизвольно сжалась вокруг пальцев Госпожи. — Посмела без моего разрешения? — холодно прошипела Кейт, вынимая пальцы. Она поднесла их к губам, медленно облизала, словно вкушая победу. — Я… сорвалась, Госпожа, — прошептала Элиса. — Не сдержалась… простите… — Сдержанность — это не просьба, — отрезала Кейт. — Это твоя обязанность. Особенно, когда я в тебе. Тон не менялся. Он не повышался — он опускался, как острое лезвие, всё ниже. И каждая реплика вонзалась, резала внутри, заставляя Элису чувствовать не вину — подчинение. Ощущение, что она подвела не Кейт, а ритуал. Власть. Саму ткань того, что между ними. Кейт шагнула назад. Молча. Отошла на несколько метров, развернулась спиной, словно оставила Элису одну — не физически, а символически. И только это было хуже, чем любые слова. Хуже, чем наказание. Элиса сидела на краю столешницы, колени всё ещё разведены, ладони дрожали. Она не смела закрыться — ей не приказывали. И это ожидание стало её пыткой. Ожидание взгляда, прикосновения, команды. А Кейт молчала. Не шла. Не прикасалась. — Что мне с тобой делать? — наконец выдохнула Госпожа, всё ещё не оборачиваясь. — Всё, что вы захотите, — тихо ответила Элиса, и голос её был не мольбой, а капитуляцией. Кейт развернулась резко, но шагнула неспешно. Подошла вплотную. Между ними снова не осталось воздуха. — Тогда поднимись. Встань на колени — на столе. Руки за голову. Спину — ровно. Элиса повиновалась. Медленно, с благоговейной точностью, как будто вставала на алтарь. Колени оперлись на холодную столешницу, тело вытянулось, грудь приподнялась, живот втянут. Она переплела пальцы за головой, шею вытянула — открытая, обнажённая, в уязвимости своей дерзко прекрасная. Кейт обошла её кругом. Один оборот. Второй. Как хищница, но не ради атаки — ради утверждения контроля. Чтобы тело Элисы запомнило, как воздух меняется, когда она рядом. И только тогда — шаг вперёд. Кейт встала за её спиной, провела рукой по плечам — одной, потом другой, вдоль позвоночника вниз, к пояснице. Её пальцы были холоднее, чем кожа Элисы, и от этого девочка вздрогнула, но не шелохнулась. — Я не наказываю тебя, — прошептала Госпожа, наклоняясь к уху. — Я учу тебя быть честной с собой. С телом. С моими касаниями. Я разрешаю тебе чувствовать. Но только тогда, когда я это выбираю. Она провела пальцами по внутренней стороне бедра Элисы — медленно, почти ласково. А потом резко — шлёпнула. Один раз. Глухо, сочно. Болью, которая не требует слов. Элиса всхлипнула. Не от боли — от внезапности. От собственной распахнутости перед этим моментом. Второй удар — по другому бедру. Ровный, точно отмеренный. Потом ещё один. И ещё. Пальцы Кейт оставляли красные следы на её коже, но ритм был не жестоким — ритуальным. Каждое движение будто вытесняло прежнюю ошибку, боль, неуверенность. И в каждый удар — капля прощения. Капля новой, заслуженной нежности. Кейт закончила так же резко, как начала. Обошла спереди. Встала, глядя прямо в глаза своей девочке. — Скажи, кому принадлежит твоё тело. — Вам, Госпожа, — не дрогнув, ответила Элиса. — Кому принадлежит твой стон? — Вам. — А слёзы? — Вам. — А этот жар между ног? — Кейт прижалась, но не прикоснулась. Только жар взгляда — и этого было достаточно. Элиса закрыла глаза и прошептала, как заклинание: — Вам, Госпожа… только вам… Кейт не смотрела на неё — смотрела сквозь. Как будто тело Элисы было уже частью интерьера: собственностью, вещью, утренним ресурсом для доминирования. — На четвереньки, - голос прозвучал ровно, почти лениво. — Ноги шире. Хочу видеть, как твоя дырка пульсирует. Элиса подчинилась сразу. Без лишних движений, без слов. Ладони - на плитку. Колени - врозь. Спина прогнута. Волосы упали вперёд, скрывая лицо. Но тело - всё - было раскрыто. Гладкое, обнажённое, без малейшей защиты. Кейт подошла медленно. Всей своей высотой, всей этой бессловесной, не кричащей, убивающей аурой силы. От её шагов по полу будто опускалась температура в комнате, но Элиса наоборот - горела. Между ног текло. Грудь дрожала от собственного дыхания. И каждое движение Госпожи за спиной отзывалось в теле саба, как электрошок по позвоночнику. — Вот так, — выдохнула Кейт. — Хорошая. Молча подчиняешься. Без просьб, без театра. Она встала позади. Точно. Метр в метр.  И Элиса знала: сейчас её разорвёт - от ожидания, от страха, от удовольствия, от того, насколько она принадлежит. Кейт провела ладонью по спине — от шеи до поясницы. Сильно. Не ласково, а так, как будто проверяла, выдержит ли её игрушка. Потом ладонь — по ягодицам. Раз. Ещё. Как будто выравнивала форму. А потом — без предупреждения, без паузы — шлёпок. Один. Между половинок. Не по внешнему - по центру. Туда, где кожа чувствительнее. Где удар отзывается внутри. Громко. Жёстко. Сочно. До щелчка в воздухе. Элиса закричала. В голос. Высоко, дико, с надрывом — и не от боли. Это был оргазм без оргазма. Крик не от боли - от освобождения. — Ах, шлюшка моя, — усмехнулась Кейт. — Стоило ударить по пизде — и ты уже стонешь, как сучка на поводке. Ещё не трахнутая, а уже течёшь, как кран с вырванной ручкой. Она наклонилась, приблизилась к самому уху. — Дай мне повод ударить ещё раз. Дай мне посмотреть, как ты снова кричишь только от моей ладони. Элиса всхлипывала, не двигаясь, не смея произнести ни звука. Щёки горели, бёдра тряслись от напряжения. А внутри — пульсация.  Чистая. Глубокая, мокрая. Кейт не говорила больше ни слова. Она просто встала - точно за Элисой. Одна рука лежала на затылке девочки, крепко, властно, удерживая голову опущенной, а вторая скользнула вниз - между её ног. Без нежности. Без прелюдий. Там, где кожа уже была горячей, влажной, чувствительной до боли. Пальцы прошлись по щели - не лаская, а проверяя. Медленно, методично. Как будто осматривали территорию, которая ей принадлежит. Элиса всхлипнула, но не посмела пошевелиться. Тело дёрнулось, но Госпожа только сильнее прижала ладонь к затылку. — Я же сказала — не двигаться. Голос был тихий, ровный. Без капли ласки. И от этого дрожал позвоночник. Пальцы снова прошли по губкам - на этот раз с чуть большим нажимом, разводя их. Грубо, точно, властно. Один палец резко надавил на клитор - не ласково, а вспарывающе точно, так, что Элиса выдохнула резко, в голос, и тут же прикусила губу. — Ты же помнишь, что я тебе сказала? — Д-да... — почти шёпотом, почти плача от напряжения. — Что? — Не двигаться... и не стонать... Госпожа... Кейт усмехнулась - тихо, почти с насмешкой. — Умничка, тогда стой. И она вошла. Двумя пальцами. Сразу. Без подготовки, без медленного погружения — резко, глубоко, жёстко. Тело Элисы выгнулось, но Кейт прижала её вниз, вдавила в столешницу. Не дала подняться. — Стоять. — Отрезала она, и голос зазвенел в ушах. — Ты просила быть моей дыркой — так будь ею. Пальцы внутри начали двигаться. В темпе, который не щадил. Ритм — быстрый, тяжёлый, ровный. Каждый толчок бил в точку. Кейт знала её тело. Лучше, чем она сама. И использовала это безжалостно. Элиса уже не могла молчать. Рот был полуоткрыт, дыхание рваное, грудь толкалась вперёд, соски — твёрдые, обнажённые под тонкой майкой. Она сгорела — не от возбуждения, от принадлежности. Кейт добавила третий палец. Вошла резко и сразу глубоко. Элиса вскрикнула — не сдержалась. Резко, в голос, так, что звук отразился от кафельных стен. Кейт вытащила пальцы. Медленно. С липким, влажным щелчком. Поднесла к губам. Облизала их. Элиса услышала это.  — Вкус греха, — Прошептала. — Ты ничего не стоишь, когда я не касаюсь тебя. Ни-че-го. И снова — вбила пальцы внутрь, глубже, жёстче. Обеими руками теперь держала её: одна на бедре, вторая в ней. Каждый толчок заставлял Элису дрожать. Она не стояла — висела на этих движениях. — Госпожа... — сорвалось с губ, почти рыдание. Кейт наклонилась, прошептала в ухо: — Заткнись.  И продолжила. Внутри. Ровно. С нарастающей яростью. Как будто с каждым движением она вбивала в неё правду: ты моя. Ты моя. Ты моя. А потом — остановилась. Пальцы замерли.  Дыхание Элисы сбито. Она вся — на краю. Всё тело — в звуках, в слезах, в огне. Кейт вытащила пальцы. Молча. Облизала пальцы ещё раз. Пауза. Госпожа обошла столешницу. Теперь она стояла прямо перед Элисой. Руки в карманах белых шорт — ткань натягивалась по бёдрам, подчеркивая рельеф мышц, колени чуть расставлены, тело прямое, лицо холодное, спокойное. В этом спокойствии жила власть — голая, без декора. От одного её взгляда Элиса снова почти застонала. Почти — но удержалась. Потому что Госпожа смотрела ровно так, как смотрят на своё. Кейт опустила руку. Спокойно, точно. Взяла девочку за шею — не сдавливая, а как будто примеряя: сколько веса она может вынести. Пальцы обвили горло, мягко, но нежности в этом не было. — Голову подними, — тихо, глухо. — Смотри на меня, пока я говорю. Элиса подняла взгляд. Медленно, будто шею вытягивала не головой, а телом. Глаза влажные, дыхание тяжёлое, рот приоткрыт. Она была вся — молитва. А Кейт держала её, как держат хрупкую склянку — не от заботы, а чтобы в любой момент выбросить. — Сессия окончена. Голос — ровный. Ни капли ласки. Ни намёка на тепло. Только результат: Кейт получила то, что хотела. И она это показала. Госпожа чуть дернула шею Элисы вверх, потом — откинула голову назад, как будто отпустила. Не с грубостью, а с презрительной точностью, как выбрасывают использованную тряпку за край мойки. — Встанешь — когда скажу. Сейчас — оставайся так. И она пошла. Медленно, в тишине, как будто комната только что не была ареной всепоглощающей власти. Вышла из огромной гостиной, через широкую арку — в гардеробную, где на темной дубовой стойке висел её чёрный костюм: прямой пиджак, плотная ткань, тяжёлые плечи. Внутри кармана — зелёная пачка Marlboro, ментол. Та самая. Пахнущая не просто табаком — домом, авторитетом, границей, за которую Элиса ни разу не посмела переступить. В этом запахе было всё: «ты в безопасности», «ты под контролем», «ты моя». Кейт достала сигарету. Зажигалку — щелчок. Вернулась к столу, села. Ноги — расставлены. Одна рука — на колене. Сигарета — между губ. Глубокая тяга. Дым прошёл через неё, как вторичное наказание, и разошёлся по пространству. Заполнил каждый угол, каждую щель, каждый вдох. Элиса почувствовала его первой. Даже не запах — смысл. Голова всё ещё была запрокинута, тело напряжено, влагалище пульсировало. Но теперь — уже не от удара, а от этого тонкого сигнального шлейфа: Госпожа довольна. Госпожа в состоянии после. Значит, можно жить. Кейт смотрела на неё. Снизу — открытая, на коленях, между ног всё ещё блестело, покрасневшая кожа ягодиц, слегка выгнутая спина. Собачья поза, без поводка, но с идеальной преданностью. — Как же ты хороша сейчас… — проговорила Кейт, тихо, как будто для себя. Ей нравилось это состояние. Не просто контроль. После. Когда всё сделано. Когда сабмиссива не нужно ломать — она уже разложена, как оружие на чистом столе. Каждая деталь доступна, видна, открыта для манипуляции. Кейт потянулась за пепельницей. Пальцы — тонкие, сильные. Положила пепел точно, аккуратно. Она текла. Сама. Не от возбуждения в привычном смысле, а от мощи, от чувства всего тела в моменте. От полной власти. От осознания, что всё, что стоит перед ней на коленях, — результат её голоса, её пальцев, её силы. — Ты понимаешь, что я могу сделать с тобой всё? Элиса вздрогнула. Медленно, как будто даже звук Госпожьего голоса касался её, как порыв ветра между ног. — Да, Госпожа… — хрипло, без попытки быть красивой. Только искренне. — А хочешь, я не сделаю ничего? Молчание. Элиса застонала на выдохе. Нежно. Почти беззвучно. Кейт улыбнулась. Выдохнула дым. Слегка, в сторону — но так, чтобы запах дошёл до неё. Её возбуждение было интеллектуальным. Ментальным. И всё тело отзывалось в такт контролю. Кейт встала. Медленно, как машина, набирающая мощность, как власть, которая никогда не спешит. Она оставила сигарету в пальцах и пошла обратно. Не глядя. Не торопясь. Прямо. Прямо к своей сабмиссиве. Элиса услышала шаги. Почувствовала их не ушами — в позвоночнике. Тело среагировало раньше разума: спина чуть сильнее прогнулась, колени дрогнули, но она осталась на месте. Знала: нельзя шевелиться. Нельзя просить. Нужно дожидаться. Кейт остановилась вплотную. Строго напротив неё. На расстоянии вытянутой руки — но не коснулась. Стояла всем своим ростом. Сверху. Слишком спокойная. Слишком сильная. Она дышала ровно. Сигарета — в руке. Вторая рука — в кармане. Позвоночник — прямой. Колени — слегка раздвинуты. Тень от неё падала на лицо Элисы, как крышка над телом. — Подними голову, — приказала Кейт. Не громко. Не резко. Просто — приказ. И Элиса подняла. Медленно. Сквозь этот жар, который тек вниз по телу, и этот страх-наслаждение, как перед прыжком в чёрную воду. Госпожа сделала затяжку. Глубокую. До дна лёгких. Потом чуть наклонилась — и выдохнула дым прямо в лицо девочке. Прямо в глаза, в губы, в рот. Плотно, тяжело, как будто заставляя вдыхать. — Вот, — проговорила Кейт. — Впитай это. Запоминай. Это — я. В тебе. Элиса всхлипнула. На вдохе. Дым опустился ей в горло, но она не посмела ни отшатнуться, ни закрыть глаза. Она впитывала. А Кейт смотрела. Долго. И вдруг — усмехнулась, склонив голову чуть вбок. — Ты знаешь, как ты сейчас выглядишь? Пауза. Элиса молчит. — Как пьяная сучка. Стоишь на четвереньках, вся в слезах, вся в соках, вдыхаешь мой дым и даже не замечаешь, что я не прикасаюсь к тебе. Кейт выпрямилась. И, не отрывая взгляда, чуть сильнее развела ноги. Сама Госпожа. — Вот ты где. На коленях. Между моих ног. Без разрешения даже взглянуть вверх. Она сделала ещё одну затяжку. Подошла на полшага ближе. Так, чтобы между ними почти не было воздуха. И — всё ещё без касания — склонилась вперёд. Лицом к лицу. Губы почти коснулись лба Элисы. — Ты была создана, чтобы быть вот здесь. Чтобы твоя щёлка мокла, а я даже не думала о тебе. Ты здесь — для моего удобства. Для моего настроения. Для моей тени. Голос был тихим. Но в нём было что-то, что заставило у Элисы трястись кончики пальцев. Кейт выпрямилась. Сделала последний вдох сигареты. Потушила её рядом — в пепельнице, не глядя. Потом посмотрела на своего саба. Голову чуть склонила. — Моя девочка… такая пустая, такая нужная… такая готовая быть ничем, лишь бы я сказала «моя». И тогда… Кейт застонала. Глухо. Сдавленно. С каким-то сдержанным надрывом. Как будто контроль сам стал наркотиком, как будто её собственная сила вдавила в неё что-то большее, чем возбуждение. Стоять. Дышать. Командовать. Смотреть, как сабмиссива умирает в покое — и всё равно не прикоснуться. Она прикрыла глаза на секунду. Просто от того, что было слишком хорошо. Кейт вытянула руку и указала на неё, как на вещь. Как на экспонат. — Смотри на себя. Смотри, какая ты. И произнесла медленно, впитывая каждое слово: — Ты выглядишь, как самая покорная, низкая, прекрасная тварь на этой земле. Голос у Кейт дрогнул. Не от слабости. От накатившего удовольствия — оттого, как красиво сейчас Элиса принадлежит ей. Как воплощённая власть Госпожи. — О господи… — вырвалось из неё. И вдруг она сорвала дыхание. Глубоко, резко, почти с хрипом. Шагнула ближе, чуть качнувшись, будто хотела что-то сделать — ударить, взять, схватить, — но остановилась. Просто дышала. Стоя над Элисой, не касаясь, с перекошенным лицом. Она не хотела секса. Не хотела разрядки. Она хотела запомнить, как это — видеть своё доминирование настолько совершенным, что в теле не помещается восторг. — Чёрт, — прошептала она. — Чёрт, ты моя… Это был не стон. Это был срыв. Её мышцы сжались. Она чувствовала себя, как будто выпила чью-то душу. Как будто каждый миллиметр в ней гудел от власти. Она резко отвернулась. Пошла к окну. Закрыла глаза. Усмехнулась, тяжело выдыхая: — Я могла бы заставить тебя целовать пол, и ты бы считала это благословением. Пауза. Тишина. Госпожа снова выпрямилась. — Может, я и заставлю. — Я почти кончила, когда ты выдохнула дым в моё лицо. Это же ненормально. Это... это стыдно. Она закрыла глаза. Все внутри выворачивалось, но ей было всё равно. Хотелось вывернуться, если Госпожа этого хочет. — Это не просто возбуждение. Это... как будто ты имеешь меня изнутри. Не сексуально. А так, как никто не имеет. Как будто мои мысли - твои. Моё желание — твоё. Моё тело — это то, чем ты дышишь, когда хочешь почувствовать власть. И я... люблю это. Люблю быть твоей... подстилкой, вещью, голосом, телом. Всем. Сбитое дыхание. - Я не знаю, как тебя назвать... — слёзы капали на пол. — Госпожа... детка... любимая... Ты всё. Ты моя власть, моя семья, моя смерть, моя нежность, моя похоть. Ты такая разная...  Когда я в тебя смотрю, я не понимаю, кто я. Я становлюсь тем, на что ты смотришь. Она вжалась плечами, как будто от холода - или от стыда. — Иногда я дрочу, просто вспоминая, как ты выдыхаешь... без слов. Просто, когда ты идёшь, и знаешь, что я за тобой смотрю. Потому что ты — сам факт того, что у меня есть смысл. Её голос ломался. — Госпожа... пожалуйста... я... Я даже не хочу, чтобы ты прикасалась. Просто... просто сиди и смотри. Дыши. Говори. Делай со мной что хочешь, я уже вся твоя. И это даже не про боль. Не про секс. Это про то, что... я бы тебя любила даже, если бы ты меня убила. И последнее — почти неслышно: — Я не хочу оргазма. Я хочу, чтобы ты смотрела, и мне было достаточно. Потому что, Госпожа, ты — не Кейт. Ты — это всё, чем я дышу. Ты - вся моя суть. Госпожа подошла не сразу. Её шаги были медленными, как у хищницы, насытившейся, но всё ещё играющей с добычей. Она встала вплотную сбоку, положила тёплую ладонь на шею Элисы, держа чашку в другой руке. Наклонилась. — Пей, — сказала ровно, касаясь ободком чашки губ сабмиссивы. Кофе был горьким — как и то, что только что произошло между ними. Элиса отпивала медленно, прямо из руки Госпожи, ощущая, как в этой подаче — не забота, а контроль. И это было прекрасно. Кейт убрала чашку и другой рукой крепко взяла Элису за волосы, оттягивая голову назад, но без боли — просто чтобы обнажить то самое место. Шея: уязвимая, тёплая.  И она оставила там засос. Медленно. Вдавливая губы, чуть посасывая кожу. Не для показухи — для себя. Чтобы только она знала, где. Чтобы Элиса чувствовала, где. Чтобы этот след остался под кожей, как тайный пароль между ними. Но перед этим, прямо между этим, Кейт прошептала с той хищной нежностью, от которой не спасает ни кожа, ни гордость: — Я делаю тебя красивее, когда ты моя. Ты думаешь, ты слабая сейчас? Нет. Ты совершенная. Ярче, чем когда бы то ни было. Потому что ты позволяешь мне ломать и собирать тебя. И в этом — твоя сила. Моя девочка. Она отстранилась. Улыбнулась уголком губ — почти горько, почти влюблённо. — И если кто-нибудь когда-нибудь захочет забрать у меня твою покорность… пусть попробует дотронуться. Я сожгу ему руки. Элиса всё ещё стояла на четвереньках. Но сейчас — будто сгоревшая свеча. Дрожащая, разомкнутая, но до последнего цепляющаяся за позу. Не потому что не могла иначе. А потому что хотела остаться под ней. Ещё немного. Госпожа подошла, мягко обвела ладонью её затылок, скользнув по спине вниз — как бы проверяя: цела ли? Всё ли на месте, всё ли её? Потом просто… взяла. Подсунула одну руку под колени, вторую — под спину, и подняла на руки. Без суеты, без слов. Элиса дернулась в первый момент, но тут же прильнула. Дрожь, что сотрясала её тело, стала глубже — почти как внутренний ток. Она вцепилась пальцами в плечо Кейт, прижимаясь лбом к её ключице. Не плача. Просто — сгорая. От удовольствия, от послевкусия, от ощущения, что всё в ней — в руках того, кому принадлежит без остатка. Кейт слегка поджала челюсть. Почувствовала эту дрожь, тепло. Вес Элисы — не тяжёлый, а родной. Её девочка была разгорячена, податлива, почти не двигалась, только дышала быстро, хрипло. — Моя, — выдохнула Кейт. Не громко. Не напоказ. Просто констатация. Как будто держала тлеющий уголёк в ладонях и берегла, чтобы не угас. — Вот так. Теперь идём. Ванна встретила их паром, стекающим по зеркалу. Поставила девочку на ноги, одной рукой придерживая за талию, второй — проверяя температуру воды. Элиса стояла босиком на прохладной плитке, с глазами, полными смеси выдоха и нового, рвущегося изнутри напряжения. Когда тёплая струя коснулась её бёдер, Элиса чуть вздрогнула. Кейт выдавила гель, распределила по ладоням. И начала. Никаких «аккуратно». Она мыла её как свою — как тело, которое знает до кончиков. Пальцы с силой втискивались в бедра, спину, медленно опускаясь. Ни одного лишнего прикосновения. Только нужное. Только то, что надо. Когда она оказалась между ног, Элиса издала глухой, сдавленный всхлип. — Госпожа… — хрипло. — Почему?.. Почему вы не… дали мне?.. Дыхание дрожало. Она не закончила вопрос — он растворился в её сжатом горле. Кейт не ответила. Только посмотрела на неё. Выключила воду. Вытерла девочку, медленно, с той же основательной грубостью.

***

Кейт вышла во двор так, будто этот дом, этот бассейн и даже сама Элиса принадлежали только ей, и не было в мире ни малейшего сомнения в том, что именно так и должно быть. Белые шорты висели на ней свободно, чуть намокая от капель, которые стекали с волос, но майку она сняла одним уверенным движением и оставила её на шезлонге, открыв перед глазами Элисы рельефный торс, линию живота и грудь, что сияла под солнцем так же бесстыдно и дерзко, как вся её аура. Татуировка на спине, обычно скрытая под строгой одеждой, заиграла новыми оттенками на коже, словно её самоё солнце подчеркивало, вытягивало наружу тайну, которая и без того заставляла Элису буквально терять контроль над собой. Элиса шла за Госпожой покорно, почти невесомо, и в то же время каждая клеточка её тела отзывалась жгучей тоской от одного вида этой обнажённой спины, от мысли, что ей позволено будет коснуться, прижаться, вылизать каждую линию татуировки, оставляя влажные следы языка и яростные отметины ногтей, которые будут говорить только одно - она принадлежит. Кейт остановилась у бортика. Подняла глаза, и в этом взгляде не было ни тени сомнения, только спокойная решимость, которая всегда обрушивалась на Элису, как холодный ток по венам. Она протянула руку, коснулась груди своей сабмиссивы и толкнула так легко, что это почти походило на ласку, но силы хватило, чтобы Элиса, вскрикнув, потеряла опору и сорвалась в воду. Холод обхватил её мгновенно, сжал тело, заставил лёгкие жадно рвануть воздух, и в этой резкой смене ощущений было столько восторга, что она рассмеялась и застонала одновременно, всплывая и хватаясь за бортик, глядя снизу вверх на Госпожу, которая всё ещё стояла над ней и смотрела с тем хищным удовлетворением, которое превращало Элису в пустую оболочку, созданную только для того, чтобы быть красивой в унижении. — Вот она, моя мокрая тварь, — сказала Кейт медленно, позволив словам упасть, как камни в воду. — Жалкая, дрожащая, но такая нужная мне, потому что только в таком состоянии ты совершенна. Элиса прижалась щекой к холодному камню бортика, улыбнулась сквозь сбившееся дыхание, потому что каждое унижение отзывалось внутри сладким теплом. Кейт нырнула в бассейн и двигалась в воде так, будто это пространство тоже принадлежало ей, и даже тишина вокруг словно подчинялась её ритму. Когда она подплыла ближе и схватила Элису за затылок, притянув её лицо почти вплотную к своему, Элиса ощутила, что сердце ударило сильнее, чем от любого прикосновения, потому что это был момент, когда всё в ней переставало существовать отдельно. — Ты моя детка, моя сладкая покорная девочка, — выдохнула Кейт низко и тягуче, и это прозвучало как награда за готовность быть униженной до предела. — Моё животное, моя собственность, мой смысл. И в этот момент, дрожа от воды и от счастья, Элиса поняла, что могла бы утонуть в этих словах и назвать это раем. Её глаза дрожали, она то и дело смотрела на Госпожу с таким жадным обожанием, что сама же терялась, опускала взгляд вниз, будто боялась обжечься о её силу, но через мгновение снова поднимала его, будто не могла насытиться. Кейт заметила это и усмехнулась хищно, с тем холодным спокойствием, которое только сильнее заводило её сабмиссиву, и когда Элиса, не выдержав, протянула руки, чтобы дотронуться до напряжённых мышц её живота, Госпожа не оттолкнула её, а позволила, наблюдая за тем, как дрожат пальцы, как дыхание становится неровным и прерывистым. — Смотришь на меня так, будто хочешь сожрать, - сказала Кейт почти ласково, и в этом контрасте между нежностью голоса и жестокостью слов было столько власти, что Элиса сама застонала, сжимаясь изнутри. Она дернулась, но не от страха, а от сладкого удара - Кейт резко подняла руку и дала ей пощёчину, резкую и звонкую, от которой по коже пробежала дрожь, а внизу живота разлился пожар. Элиса едва устояла, глаза моментально наполнились влажным блеском, и всё её тело предательски затрепетало, словно сама эта боль была наградой.  — Вот так, моя хорошая, - Кейт наклонилась ближе, глядя прямо в её глаза, - ты создана для того, чтобы я ставила тебя на место, и ты это знаешь. Элиса застонала в ответ, голос дрожал, словно каждая клеточка её души разрывалась от восторга, и она готова была потерять сознание от того, как сильно бились в ней эти волны унижения и счастья, как легко Кейт поднимала на неё руку и тем самым утверждала абсолютную власть, в которой Элиса видела не жестокость, а самый высокий акт любви. Она дрожала всем телом, едва сдерживаясь, и в то же время ощущала себя самой счастливой женщиной на земле, потому что мечтала об этом всю жизнь - чтобы та, кого она любит до боли, не стеснялась ломать рамки, возвышаться над ней и приравнивать её к чему угодно, только бы напоминать: ты моя, и другого пути у тебя нет. Кейт прижала её к себе и взяла за бедра к себе на руки так, что казалось – вода вовсе не существовала, и единственным пространством, где жила Элиса, были сильные руки её домины. Держа сабмиссиву над поверхностью, она двигалась спокойно и уверенно, словно весь мир подчинялся только её ритму. Её ладони то гладили, то властно сжимали ягодицы Элисы, оставляя в теле сладкий отклик на каждое движение. Когда Госпожа облокотилась на бортик, удерживая её так, будто вес не имел никакого значения, Элиса застонала от переполняющего чувства — от того, что её буквально носят на руках, что вся её сила, её хрупкость и её слабость целиком отданы женщине, которая может сделать с ними что угодно. – Ты видишь, сладкая, – прошептала Кейт ей в ухо, голосом низким и спокойным, – насколько ты беспомощная, когда я решаю поднять тебя вот так? Ты трясёшься у меня на руках и всё равно не просишь отпустить, потому что твоя жалкая слабость – это то, за что я тебя держу здесь, – она чуть сильнее сжала ладонями, отчего по телу Элисы пробежала дрожь, и тут же добавила мягче, – и за что я называю тебя своей любимой. Элиса, не выдерживая напряжения, уткнулась лицом в её шею, и в этот момент Кейт резко ударила её ладонью по ягодице. Звук пощёчины разнёсся по воде, а тело Элисы затрепетало сильнее, но прежде чем сабмиссива успела осознать всю резкость удара, домина скользнула губами к её виску и тихо прошептала: – Хорошая девочка. Моя малышка. Контраст между звонким шлепком и этой мягкой похвалой выбил у Элисы остатки контроля – она вся дрожала, цеплялась ногами за бёдра Госпожи.  Кейт держала Элису на руках в воде, и её взгляд был настолько сосредоточен на сабмиссиве, что казалось, будто вокруг ничего не существует, кроме этих двух тел и тихого плеска бассейна. Она склонилась, губы скользнули к виску Элисы, оставляя лёгкий след, и каждое прикосновение было одновременно мягким и властным, словно Госпожа проводила по ней маркером своей силы, проверяя, где можно слегка давить, а где — удерживать. Ладони Кейт гладили по спине, скользили вдоль рёбер, обвивали ягодицы, затем плавно переходили на ляжки, удерживая Элису в руках так, чтобы та ощущала и поддержку, и власть одновременно. Каждое движение сочетало контроль и заботу, силу и нежность, а реакции сабмиссивы — дрожь, тихие стоны, напряжение — делали картину полной и живой. Поцелуи следовали вдоль шеи, иногда с лёгкой голодной настойчивостью, отчего слышались влажные звуки, но они были частью контроля, частью власти и подчинения, частью того, что делало момент таким насыщенным и целостным. Кейт ощущала всё — дрожь в руках, дыхание, накатившую волну эмоций, и каждое прикосновение, каждое движение усиливало ощущение, что Элиса полностью принадлежит ей в этом пространстве. — Элиса… Элиса… Элиса… — шептала Госпожа, скользя пальцами по коже, поглаживая и сжимая, исследуя тело, как будто читая каждую реакцию, каждую дрожь, каждое напряжение. — Какая же ты, детка… такую хочется мазать по всем поверхностям и одновременно отдавать всю заботу и всю силу, что у меня есть. Элиса цеплялась ногами за бедра Кейт, полностью растворяясь в этом ощущении абсолютной власти домины, и в то же время каждая минута, проведённая здесь, становилась актом доверия, наслаждения от подчинения и уверенности, что она — в безопасности, даже когда каждая клеточка тела реагирует на строгую, но заботливую руку Госпожи. Элиса тяжело дышала, её ноги всё ещё обвивали бедра Кейт, и глаза, блестящие от внутренней дрожи, снова поднимались к лицу Госпожи, чтобы потом стыдливо опуститься, не в силах выдержать её взгляда. — Госпожа… — голос дрожал, но был твёрдым, почти требовательным, — сделайте… сделайте меня ещё слабее, пожалуйста… будьте жестче со мной… я хочу… хочу, чтобы вы владели мной полностью. Кейт чуть наклонила голову, изучая её реакцию, и тон её голоса был холодным, властным, но внутри скрывалась тонкая нить удовлетворения. — Ты хочешь, чтобы я сделала с тобой всё, что захочу? — произнесла она медленно, каждый звук звенел в пространстве, как удар молота по наковальне. Элиса кивнула, губы чуть приоткрыты, дыхание рваное, весь голос отдавался в воде и в теле: — Да… Госпожа… пожалуйста… я хочу, чтобы вы заставили меня забыть себя… чтобы вы поцеловали меня так… чтобы я своё имя забыла… только вы… только вы… Кейт улыбнулась уголком губ — эта просьба, дрожащая и отчаянная, была для неё как признание силы, и взгляд её стал ещё более сосредоточенным, будто она могла прочесть все мысли Элисы через кожу и дыхание. Она провела ладонью по спине сабмиссивы, сжимая ягодицы и бёдра так, чтобы Элиса чувствовала себя полностью ведомой, а потом склонилась и едва коснулась губами виска и шеи, оставляя влажные следы, слышались маленькие звуки Элисы, каждый из которых был подтверждением её подчинения и доверия. — Моя малышка… — прошептала Кейт, скользя ладонями по телу, сжимая, поглаживая, проверяя реакцию на каждое прикосновение, — ты хочешь забыть себя… и ты заслуживаешь этого, потому что позволила мне быть твоей Госпожой полностью. Элиса тихо стонала, снова и снова опуская взгляд, едва удерживая себя, и в этом сочетании страха, ожидания и восторга каждая клеточка её тела кричала о том, что она хочет только одного — ощущать полное руководство, полный контроль и ту власть, которая делает её абсолютно ведомой в руках своей домины. Поцелуй Кейт углублялся, не торопливо, но неумолимо — словно она тянула Элису за собой в бездну, где нет воздуха, нет мыслей, есть только её воля. Губы Госпожи двигались властно: то сжимали её губы крепче, то отпускали, позволяя языку проскользнуть внутрь и обозначить новую границу. Элиса подчинялась каждому движению, и всё же в этот раз её тело отвечало не только покорностью — в ней что-то рвалось наружу, что-то живое и необузданное. Кейт первой позволила себе тихий, почти сдержанный стон, и именно он стал спусковым крючком. Для Элисы этот звук был невозможным чудом — Госпожа, та, что всегда держит контроль, та, что никогда не срывается, позволила себе слабость. Мир внутри неё раскололся, будто в один миг превратился в сотни тысяч сияющих осколков. Элиса, дрожа от восторга, перестала сдерживаться. Её поцелуй стал глубже, язык двигался смелее, губы жадно ловили Госпожу. Она целовала так, словно это была не Госпожа, а просто её Кейт, та, кого она любит отчаянно, всем сердцем, без оглядки. Пальцы её дрожали, дыхание рвалось наружу, и каждая нота этого отчаянного забвения становилась вызовом самой себе: забылась, переступила, сорвалась. Кейт позволила ей на секунду почувствовать эту свободу — и тут же усилила давление, губы властно сомкнулись, язык требовательно взял верх, дыхание стало более тяжёлым, но управляемым. Она словно возвращала Элису на место, напоминая: даже когда та сгорает от безумия чувств, роль их не меняется. — Ты забылась, малышка, — прошептала Госпожа сквозь поцелуй, касаясь губами её губ всё жёстче, — и я позволю тебе это… ровно настолько, насколько сама решу. Элиса всхлипнула в поцелуе, но не от боли, а от слишком сильного переполнения — её тело не выдерживало смешения власти и нежности. Она умоляюще подалась вперёд, губами, дыханием, всем собой, и её поцелуй уже не был покорным. Он был криком её сущности, желанием раствориться и в то же время разорвать тишину. Кейт стонала снова — низко, глухо, но каждая интонация звучала так, что у Элисы сжималось сердце. Для неё это был знак, что она коснулась запретного, что ей дали прикоснуться к трещине в броне Госпожи. И именно это лишало её остатков контроля, превращая её в чистую дрожь, в слёзы и дыхание, в полное забвение имени и роли. Вода вокруг них будто светилась от жара, который они сами же разожгли. Элиса всё ещё держалась за плечи Кейт, дыхание прерывистое, губы приоткрыты, а взгляд тянулся к лицу Госпожи так, будто в мире не существовало ничего важнее. Кейт не отпускала — и не позволяла ей утонуть в этой слабости. Белые шорты прилипли к телу, в мокрой ткани угадывалась властная линия бедер, и именно это зрелище делало Элису ещё более уязвимой. — Ты знаешь, — тихо, но с твёрдой нотой сказала Кейт, скользнув пальцами по шее сабмиссивы, — что это не для тебя, да? Голос её звучал так, что у Элисы дрогнуло тело: не вопрос, а утверждение, граничащее с приказом. Элиса закрыла глаза, кивнула, и на выдохе вырвалось: — Да, Госпожа. Поцелуй, который только что был горячим и беспорядочным, растворился в нежности. Кейт позволила себе задержаться у её виска, будто проверяя пульс, и в этом касании не было ни капли случайности. Она отстранилась ровно настолько, чтобы Элиса ощутила пустоту и тут же прижалась ближе — не имея права требовать, но умоляя телом. — Ты — моя, — почти шёпотом, но каждое слово резало, как печать. — Даже здесь, в воде. Даже когда я позволяю тебе чувствовать больше, чем нужно. Элиса открыла глаза, влажные, затуманенные, и не удержалась: — Госпожа… вы делаете со мной что хотите… я… я теряюсь. Кейт усмехнулась, склонилась так близко, что их дыхание смешалось, и произнесла едва слышно, с оттенком жестокой ласки: — Теряйся. Это всё, чего я от тебя требую сейчас. Она отпустила её на секунду — не физически, а властью, позволив короткий миг тишины, где вместо команд было только тёплое прикосновение руки к спине. Но даже в этом покое Элиса чувствовала — под нежностью скрыта железная рамка, напоминание, что каждое дыхание принадлежит не ей, а Госпоже. Кейт позволила себе ещё миг — тёплая ладонь на затылке Элисы, влажные губы возле её уха, выдох, будто обещание. Но в следующую секунду это растворилось. Госпожа знала, когда достаточно. Она отпустила, скользнула по воде к бортику и поднялась первой — спокойно, с достоинством, будто владычица, которой и море обязано подчиняться. Белые шорты облепили бёдра, и когда Кейт натянула сухую полосатую блузку, ткань моментально прилипла к мокрому телу, вырисовывая очертания рельефных плеч, живота и грудной клетки. Каждое движение было неторопливым, точным, будто сама ткань повинна подчёркивать её силу. Она обернулась, и взгляд её стал стальным. — Выйди из воды, Элиса. Голос не допускал сомнений. Сабмиссива подчинилась мгновенно: скользнула к борту, поднялась, вода стекала по изгибам тела, по чёрному бикини, будто подчеркивая, что она стоит перед Госпожой без остатка. Кейт задержала взгляд на ней так, что Элиса затаила дыхание, а потом мягко, но резко бросила: — Быстрее. Элиса торопливо подчинялась, дрожа не от холода, а от той власти, что витала в воздухе. Она опустилась в кресло у бассейна — не торопясь, не меняя дыхания. В её позе не было ничего нарочитого, но само присутствие заставляло воздух вокруг тянуться к тишине. — Иди. В гардеробной всё готово. — Голос прозвучал спокойно, даже мягко, но в этой мягкости не было ни капли выбора. Элиса молча кивнула. Взгляд — вниз, движения — быстрые и аккуратные. Она знала: Госпожа не терпит суеты, но и задержка — недопустима. Кейт сидела неподвижно. Скрещённые ноги, ладонь на подлокотнике, пальцы легко постукивали — не нервно, а в ритме, который сам по себе был приказом. Она не смотрела на Элису прямо, и от этого сабмиссиве было ещё труднее: Госпожа контролировала её не взглядом, а фактом своего существования. Элиса скрылась в доме. Там, в гардеробной, висел строгий костюм свободного кроя — брючный, глубокого серого цвета. Без макияжа, без украшений. Только ткань и форма, выбранные Госпожой. Кейт осталась у бассейна. Она знала, что каждое движение Элисы внутри — под её контролем, даже без слов и даже без взгляда. Время тянулось ровно настолько, насколько Кейт позволяла. Когда Элиса вернётся — она увидит Госпожу всё в том же кресле, всё с тем же безмятежным спокойствием. И это будет её первым испытанием: выйти в костюме, в котором нет тела, но есть принадлежность. Кейт сидела у бассейна, и всё вокруг будто замирало под её тенью. Черно-вишнёвые волосы, тёмные от воды, прилипли к щекам и шее, тонкие пряди ложились на ворот блузы. Белая ткань, мокрая и тяжёлая, тянулась по плечам и груди, вырисовывая рельеф — мощные плечи, резкая линия ключиц, очерченные мышцы живота. Шорты, прилипшие к телу, делали её почти обнажённой, но в этой обнажённости не было ни грамма слабости. Она сидела свободно, как будто владела не только этим домом, но и временем, и самой атмосферой вокруг. Элиса вошла из дома тихо, и всё же — Кейт услышала её ещё до того, как она показалась. Сабмиссива была в костюме, свободном, строгом, глубокого серого цвета. Брюки падали ровными складками, пиджак скрывал талию и изгибы, лишая тело всякой индивидуальности. Ни украшений, ни косметики, волосы собраны в тугой узел на затылке — подчёркнутая сдержанность. Всё, что было в ней — теперь принадлежало Госпоже, и только Госпожа решала, заметить ли её красоту или растворить её в ткани. Элиса остановилась в двух шагах. Опустила взгляд. Затаила дыхание. Кейт чуть повернула голову, скользнув глазами по ней — не оценивая, а просто отмечая факт: вещь стоит на месте. Взгляд её был почти равнодушным, и именно это заставило у Элисы подкоситься колени. Только тогда Кейт произнесла, негромко, спокойно, словно речь шла не о человеке, а о привычном предмете мебели: — На колени. Жди. Голос не поднимался, не обрывался. Это было не распоряжение — обращение к тому, что принадлежит. Элиса опустилась мгновенно, без тени сомнения. Колени коснулись каменного пола у кресла, ладони легли на бёдра, подбородок чуть склонился. Она сидела тихо, как щенок у ног хозяйки, и в её неподвижности не было покорности ради покорности — только жажда быть в поле этой ауры. Кейт не удостоила её взглядом сразу. Она поднялась и направилась в дом, блуза липла к телу с каждым шагом, оставляя на спине и груди следы воды, очерчивая силу так, что от этого могло закружиться в висках. В каждом её движении — простота и тот самый стиль, который дано распознать не всем: изысканная тишина власти. Элиса осталась у её ног, на холодном камне, зная одно: пока Госпожа не завершит подготовку, она — тень, дыхание, часть пола под её ногами. Она вошла в гардеробную медленно, без спешки, будто и время склоняло голову перед её шагами. На вешалке висела белая рубашка — строгая, но лёгкая, ткань мягко ложилась на плечи, подчёркивая ширину спины и линии рук. Кейт оставила верхние пуговицы расстёгнутыми — не ради игры, а ради свободы дыхания. Под ней — белая майка, простая, без украшений, но в этой простоте было больше достоинства, чем в любом нарочитом наряде. Она потянулась за брюками: глубокий коричневый, прямой крой, складки, будто вышедшие из девяностых. В руках ткань была плотной, тяжёлой, и Кейт неспешно надела их, закрепила ремень. Движения — отточенные, не женские и не мужские, а её. Запястье обхватили винтажные часы с кожаным ремнём — изысканно старые, говорящие о том, что вкус Госпожи выходит за рамки времени. На пальцы лёг холод металла — массивные кольца, разные по форме, но одинаково тяжёлые, уверенные. Они принадлежали её рукам так же естественно, как сами вены, проступающие на кистях и предплечьях. Синие линии вен тянулись под кожей, выдавая силу, скрытую в сухой выверенной движимости этих рук. Руки, что могли держать крепко, что могли управлять одним касанием. Руки, что вызывали у всякой, кто склонялся рядом, желание подчиниться без остатка — даже вылизывать пальцы так, как собака лижет руку хозяина, чьё прикосновение для неё всё. Последним штрихом стали туфли: чёрные, строгие, на низком, почти мужском каблуке. Не для красоты — для устойчивости, для уверенности. В них Кейт не просто ходила, она шла так, что шаги сами задавали ритм пространству. Она оглядела себя в зеркале одним коротким взглядом. Без суеты. Без сомнения. Всё было на месте. Всё было так, как должно быть. И там, у бассейна, на каменном полу, ждала Элиса — в костюме, в тишине, на коленях. Ждала, как ждут не приказа, а самого факта, что Госпожа вновь выйдет во двор и мир продолжит вращаться. Кейт вышла из гардеробной, уже собранная до последней детали. Волосы — наполовину завязаны в пучок, несколько прядей упали на лицо, подчёркивая резкость скул. Белая рубашка сидела свободно, но с намеренной расстёгнутостью верхних пуговиц, под ней — майка, брюки со складкой падали строгой линией. В одной руке — ключи от машины и телефон, в другой — кольца на пальцах блеснули при каждом шаге. Элиса всё ещё стояла на коленях у бассейна, с прямой спиной, опущенной головой. Она ждала — и с каждым мигом ожидание становилось острее боли. Госпожа остановилась рядом. Молчание длилось долго, слишком долго, чтобы Элиса могла оставаться спокойной. Кейт протянула руку, её пальцы коснулись лица — не ласково, а так, будто проверяли качество вещи, которую собираются взять с собой. Провела по щеке, задержалась у подбородка, слегка толкнула голову вбок. Для любого другого это было бы унижением, но для Элисы это было теплее любого объятия: прикосновение Госпожи — значит, она принадлежит. Элиса, не выдержав, прошептала: — Я… так счастлива, Госпожа. Звук удара прозвучал мгновенно. Пощёчина была резкой, звонкой, но за ней не последовало ни гнева, ни осуждения. Это был подарок. Внизу живота у Элисы затянулось туго и сладко, дыхание сбилось, глаза потемнели. Кейт наклонилась чуть ближе, её голос упал мягко, почти интимно, но каждое слово резало чётко: — Молчи, когда я не спрашиваю. Она выпрямилась, убрала волосы с лица и уже спокойным тоном, деловым и строгим, заговорила: — Сегодня ты будешь рядом. Ты не смотришь ни на кого, кроме меня. Не открываешь рот, если я не дам. Не касаешься стола, приборов, стула — ничего. Ты дышишь ровно, улыбаешься, только когда я позволяю. Элиса кивнула, глаза всё ещё горели после пощёчины. Кейт прищурилась, заметив, как дрожь пробежала по её телу. — Ты ведь сама сказала мне, что мысль выйти на публику без табу тебе нравится, — её голос был тихим, но в этой тишине чувствовалась сталь. — Значит, я буду пользоваться этим. Я знаю тебя лучше, чем ты сама, и потому для тебя это будет не сладко. Она выпрямилась, холодно поправив рукав, и продолжила так, будто ставила точку в беседе: — Всё, что произойдёт сегодня, ты сама навлекла. Я только открою дверь в то, чего ты боялась и чего одновременно жаждала. Элиса кивнула, голова всё так же опущена, но губы дрожали от напряжения. Внутри её сжимало, и именно это ощущение — баланс между страхом и нетерпеливым восторгом — было тем, что Госпожа всегда доставала из глубины её тела одним словом. — Принеси из шкафа мешочек с вибропулей и смазкой. Элиса мгновенно поднялась с колен, но едва она сделала шаг, как смачный удар лег на ту же щеку, что уже помнила недавний след. — Я не разрешала вставать! — с холодной строгостью сказала Кейт. — Каждое твоё движение существует только после моего одобрения. Элиса застыла, дыхание сбилось, щека горела. — А теперь иди. Принеси мешочек. Она медленно поднялась с колен, осторожно, но ещё до того, как сделала шаг, Кейт дала второй, ещё более резкий удар по той же щеке. — Кому говорю? — рявкнула Госпожа, — ни одного вздоха без моего разрешения, блядь! Элиса сжала руки на коленях, едва дыша. Только после этого она тихо, с едва слышимым трепетом, спросила: — Разрешите, Госпожа…? — Вставай, иди. Получив одобрение, Элиса поднялась. Каждое движение давалось с трудом: между ног уже жгло, напряжение и возбуждение скапливались весь день без единой разрядки. Она направилась в гардеробную, чтобы принести мешочек, в полной подчинённости, чувствуя на себе безмолвное, но всепоглощающее внимание Госпожи.