vitrail

      «Вы знаете, что писать прямо в книгах - жутко неприличный поступок?»       Это первое, что она бросила ей, едва они встретились на углу между бульваром dell arancio и каким-то узким безымянным переулком: Астрид как сейчас помнит ее мозолистые и худые пальцы с остатками блеклой краски на них, что так крепко сжимали задрипанный томик легкой итальянской поэзии. По ее мнению, крайне безвкусной поэзии.       Они встретились около испытанного временем песчаного здания, что, как ни странно, не отпугивало туристов своей осыпавшейся штукатуркой и общей пошарпанностью, а напротив - лишь манило. Возможно, во всем виновата эта проклятущая бирка-ярлык, так хитро навешанная коротеньким словом «винтаж».       «Signorina, примите мои глубочайшие извинения!» - реставратор улыбается ей так ярко-ярко, взъерошивая пятерней жёсткие короткие волосы, что у Астрид чуть стопка старинных книг из рук не выскальзывает, так и желая смачно шмякнуться на мокрый после дождя асфальт.       Свободной рукой Камилла ловко подцепляет стопку за новенькую, ещё белую бечёвку, аккуратно придерживая, и ловко вставляет что-то похожее на предложения о помощи. Честно, к своему стыду, Астрид сейчас уже толком и не вспомнит точную формулировку.       Они встречаются на углу около испытанного временем песчаного здания, обе словно не в своей эпохе: одна - со стопкой до тошноты нудной, старинной литературы на руках, другая - с головы до ног покрытая то ли мраморной пылью, то ли блеклыми красками с картин эпохи позднего Ренессанса.       И Астрид до сих пор помнит абсолютно каждую её «Signorina!», так хлестко соскакивающую с острого языка этой мальчуганистой и высокой, словно жердь, итальянки, извечно тонущей в краске. Она помнит, как долго отучивала ее от привычки черкать прямо в книгах, помнит, как долго они приходили к компромиссу в виде простого карандаша. Она помнит, как переживала, когда впервые позвала ее к себе в гости: нервничала из-за старой, какой-то бабушкиной (по ее определению) тюли на деревянном окне и из-за совсем страдальческих сухих сосновых веточек на подоконнике, торчащих прямо из горлышка темной, широкой и грубой бутылки - напоминание о родной Норвегии. Она помнит, как Камилла просидела у нее до вечера, говоря о том, как у неё в квартире уютно.       Она помнит, что Камилла за работой словно статуя: под бледной-бледной кожей изредка гуляют напряженные от долгого сидения в одной позе мышцы, черты лица невероятно острые, сосредоточенные, обсидиановые точеные брови сведены к переносице максимально сильно, пока худые, жилистые пальцы колдуют над холстом, даруя ему вторую жизнь.       «Из тебя выйдет прекрасный литератор, la mia stella»       Камилла тихонько шепчет ей на ушко, ненавязчиво пододвинув кружку с еще теплым чаем поближе и поправив плед на ее плечах. Она такая диаметрально мягкая, заботливая и домашняя, когда не за работой. Астрид это помнит.       Астрид помнит, как реставратор часто лезет к ней со спины со своими горячими поцелуями, из-за чего работу над старинными книгами приходится отложить так надолго-надолго. И однажды, когда Астрид спускается по скрипучим деревянным ступеням, желая наведаться к любимому реставратору, ей на глаза попадается уже новенький томик лёгкой итальянской поэзии: по ее мнению - самой лучшей в мире.       Новая, белоснежная бумага шуршит невероятно приятно, даруя какую-то особую усладу для ушей, а специально состаренная желтоватая бумажка бесхитростно греет скандинавское сердце.       «Тебя я всегда жду»       Астрид помнит. Помнит почти каждую мелочь. Она помнит и бежит в сторону угла между бульваром dell arancio и каким-то узким безымянным переулком, сжимая в руках новенький томик крепко-крепко.       Камилла впервые оставила пометки не в книге, это ли не признание в любви?..