Махбуб

Арми вышел из душа, и пар клубился за ним, как дымный шлейф. Первое, что он увидел в полумраке спальни, — фигуру на тахте. Тимоти ворочался, обживая новое место, и его взгляд, быстрый и скользящий, как взгляд пойманной птицы, тут же устремился на Арми. Арми, не сводя с него глаз, вытерся грубым полотенцем и прошел к шкафу. Он достал свежие трусы и, чувствуя на себе жгучий взгляд, сделал вид, что не замечает подглядывающего. Он повернулся спиной, демонстративно надел их, громко щелкнув резинкой о поясницу, будто ставя точку в негласном споре, а после подошел к тахте и остановился над Тимоти, смотря сверху вниз. Тот замер, а затем потянулся, как котенок, изгибая спину в немой просьбе о ласке. Движение было обманчиво невинным: одеяло соскользнуло, обнажив пушистый треугольник лобка, аккуратный член, поджатую мошонку, гладкое бедро и контур безупречной ягодицы. Глаза Тимоти, огромные и темные, блестели в полумраке немым вызовом и мольбой одновременно. Он был похож на хрупкого суккуба — соблазнительного, андрогинного, созданного для искушения. Да, он им и был. Арми застыл, любуясь им, как прекрасной и опасной картиной. Тогда Тимоти перевернулся на спину, томно прикрыл веки и начал двигаться. Это был не стриптиз; это был ритуал. Его ладони скользили по плоскому животу, сминали и оттягивали карамельные соски, ложились на уже твердеющий член, поглаживая его, гуляли по плоскому напряженному животу. Он извивался, выгибая спину, облизывал губы, приоткрывая влажный рот, и смотрел на Арми из-под длинных, мокрых от желания ресниц. Затем его рука опустилась ниже. Он широко раздвинул ноги, предоставляя Арми идеальный обзор, и пальцы скользнули между ягодиц. Он засовывал и вынимал их из своего ануса с провокационной медлительностью, раздвигая пальцами, чтобы обнажить влажную розовую слизистую, предлагая себя как самый спелый и желанный плод. Арми почувствовал, как кровь ударила в пах. Он сжал кулаки, чувствуя, как его собственная плоть предает его, наполняясь желанием. - Бесенок, — прошипел он хрипло. — Чертова дразнилка. Ты все о себе знаешь, да? Третий раз не поведусь! Тимоти в ответ будто приняв вызов, перевернулся на живот, встал на колени, высоко подняв таз, и принялся соблазнительно вилять бедрами, будто уже чувствуя внутри себя вес чужой плоти. Его голос сорвался в низкий, гортанный шепот на фарси: -Бигир ман… лутфан, бигир ман…[Возьми меня… пожалуйста, возьми меня…] И тут Арми перестал себя контролировать. Его рука, будто жившая отдельной жизнью, сама потянулась к нему. Он грубо сжал одну упругую ягодицу, потом другую, чувствуя, как под пальцами вздрагивает горячая кожа. Он протолкнул два пальца в тугую, податливую плоть, имитируя фрикции, нащупывая чувствительное местечко, в то время как вторая рука сама собой спускала трусы и сжимала его собственный член, снимая дикое, нарастающее напряжение. Он неистово дрочил свой член и трахал пальцами попку омеги пока не кончил, застонав, на спину Тимоти, и сразу же, охваченный волной стыда и злости на собственную слабость, отшатнулся. - Блядь, снова! Резко прекратив ласки, он молча развернулся и ушел на свою кровать, оставив Тимоти лежать с влажными, скользкими следами на коже. Он лег и уставился в потолок, чувствуя, как бесится его собственное тело. Прогресс, — ядовито подумал он. Никакого проникновения. Всего лишь использовал его мокрую дырку, чтобы подрочить. Какой ужасный, ничтожный прогресс. Он потянулся, чтобы выключить свет, и в тишине услышал тихий, мечтательный голосок с тахты: - Мусиқӣ мехост бишавад… [Вот бы музыку…] Слово «музыка» повисло в воздухе, обретая вдруг плотный, пошлый, абсолютно физический смысл. Арми с горечью представил, как под ритмы этот чертенок начнет свой адский танец и окажется на его члене быстрее, чем он успеет что-то понять. — Нет, — резко, уже на фарси, бросил он в темноту. - Мусиқӣ нест. Хоб! [Никакой музыки. Спи.] Щелчок выключателя отрезал мир, оставив их в кромешной тьме — одного с его стыдом, другого с его непонятой, голодной тоской.