Махбуб

Год спустя воздух на вилле стал другим. Он больше не был густым от напряжения и скрытых желаний, а наполнился ровным, деловым спокойствием. В гостиной царил рабочий хаос: учебники, тетради, разноцветные ручки. Арми, вернувшись с работы, застал Талор и Тимоти за уроками математики в гостиной. Талор, с карандашом за ухом, тыкала пальцем в лист с уравнениями. — Ну же, Тимоти, сосредоточься. Это же просто. Телевизор был выключен - это говорило об одном, Талор на грани нервного срыва. Когда учеба давалась Тимоти легко, она обычно поглядывала за ним одним глазом, а другим смотрела сериалы. Если телевизор не работал. Значит Тимоти ленился и за ним нужен был глаз да глаз. Арми прошел мимо них его взгляд скользнул по учебному беспорядку, губы тронула улыбка. Он потрепал Тимоти по кудрявой макушке. Тимоти вздрогнул от прикосновения и поднял на него глаза. Во взгляде омеги теперь не было прежнего томного вызова — лишь теплая, безоговорочная преданность и обожание. Арми подмигнул Тимоти и скрылся в глубине коридора. Тимоти, смущенно улыбнулся в ответ. Талор тут же одернула его, будто у нее где-то был встроен радар на его неусидчивость: - Не отвлекайся! Омега опустил голову к тетради, заскрипел резинкой и исправил ошибку. Он в целом неплохо справлялся с математикой, благодаря упорству Талор и педагогам из центра уде экстерном заканчивал третий класс общеобразовательной школы. Он поднял глаза, чтобы продемонстрировать исправление, и его взгляд случайно упал на открытую дверь в кухню, где в проеме он увидел, как Арми, поставив портфель на стол, одной рукой грубовато и привычно обхватил округлую ягодицу Приянки, а другой притянул ее к себе за шею, губы к губам. Она звонко хихикнула в поцелуе и ответила ему с готовностью. Тимоти отвел глаза. Сердце сжалось знакомой, тупой болью. Талор заметила, что он снова отвлекся, и ворчливо сказала: - Тимоти! Я уже это все знаю, я школу давно закончила, мне это не нужно! Тимоти поджал губы и вернулся к заданию. Талор постучала карандашом по столу. — Ты весь день в облаках! Ему было грустно. И не потому, что математика сегодня давалась тяжело, а потому что сегодня он осознал, что был безнадежно и безответно влюблен в Арми. За ужином Арми и Тимоти беседовали по-французски. Арми как обычно расспрашивал о прошедшем дне. — C'était une journée normale (День был обычный), — отчетливо выговаривал Тимоти, его уровень и французкого и английского за интенсивный год обучения вырос до уверенного intermediate. — Nous avons travaillé avec Austin. Sirsha a une pause, elle ne donne pas de cours pour le moment. Talor et moi, nous avons passé la journée sur les maths et le français (Мы позанимались с Остином. У Сирши перерыв, она сейчас не проводит уроки, сессия, сказала будем заниматься после того как она сласт экзамены. Мы с Талор весь день сидели над математикой и родной речью). Талор, наливая себе воды, фыркнула и вставила: — Nous n'aurions pas passé toute la journée sur les maths s'il ne voulait pas faire pipi toutes les cinq minutes (Мы бы не сидели весь день над математикой, если бы он не хотел писать каждые пять минут). Арми рассмеялся. — Tu évites le travail? (Отлыниваешь?) — Nous travaillons toute la journée! — защищался Тимоти. — J'ai besoin de me reposer un peu! (Мы занимаемся целыми днями! Мне нужно немного отдохнуть!) — J'ai promis que si Talor n'aurait pas à se plaindre de toi, vous iriez au parc d'attractions ce week-end — напомнил Арми. — Mais on dirait que tu ne veux pas y aller (Я обещал, если Талор не будет на тебя жаловаться, вы поедете в парк аттракционов в конце недели. Но, кажется, ты не хочешь в парк). Тимоти мрачно перевел взгляд на Талор и перешел на фарси: - Хошхоли? Холо мо намеравем ба парк» («Довольна? Теперь мы не поедем в парк»). Талор ответила ему: - Дах бор имрўз рафтй дастшўй. Фикр мекунй ман намедонам, ки ту ончо бо телефун кортун тамошо мекунй! («Десять раз за сегодня сходил посрать. Думаешь, я не знаю, что ты там с телефоном сидишь и мультики смотришь вместо уроков?»). Арми перешел на английский, решив прервать грвзню: - Ладно, успокойтесь. Давайте доедим и пойдем играть в шахматы. *** Вечером, лежа в постели, Арми услышал тихий скрежет у двери. Он приподнялся на локте. В проеме стоял Тимоти в одних трусах. — Хочешь поспать на тахте? — спросил Арми, уже привычно. У Тимоти такие порывы случались если они с Талор ссорились, он таким образом как бы искал укрытие и поддержку у большого брата. Но Тимоти лишь пожал плечами, выглядел приунывшим. — Пообниматься? — уточнил Арми. Тимоти кивнул, и Арми откинул одеяло. Тот моментально нырнул под него, прижавшись к теплому боку Арми, как ящерица к солнцу. Он обнял его, и Арми почувствовал, как тощее, но уже не такое хрупкое тело прильнуло к нему с полным доверием. — Что-то случилось? — тихо спросил Арми, гладя его по спине. — Вы с Талор поссорились? Он знал что Талор не при чем, но давал Тимоти пространство, чтобы увильнуть. — Нет, — уткнулся носом в его грудь Тимоти. — А чего тогда? — Просто грустно. — Ладно, я все равно отправлю вас в парк аттракционов. — Не из-за этого. — А из-за чего? — полюбопытствовал Арми. Тимоти замолчал, потом выдохнул: — Мы с Флоренс сегодня говорили о любви. Ооо, этот случай был серьезнее, обниматься Тимоти приходил после сессий с Флоренс Пью, сейчас уже Талор не присутствовала при их общении так как языковой барьер был почти полностью преодолен. И ни Арми и Талор не знали о темах бесед, но как правило после сильных душевных перегрузок Тимоти искал нежности и ласки. — Ну и что интересного ты узнал? О себе? — мягко пошутил Арми. Тимоти промолчал. — Совсем никого не любишь? — подначил Арми. Тимоти фыркнул, его дыхание обожгло кожу Арми. — J'aime Talor (Люблю Талор). — Здорово. - Она говорила, что тоже любит меня. Сказала, даже если ты ее уволишь, она будет скучать, звонить, и мы сможем встречаться. Сказала, что любит меня как глупого младшего брата. Что после того как купит квартиры для всех своих братьев и матери, она неприменно купит квартиру себе в Пенджабе и позовет меня в гости. И на свадьбу пригласит! - Круто! А ты ее как любишь? — спросил Арми, продолжая гладить его по спине. Тимоти поднял глаза, зеленые и ясные в полумраке. — Как ворчливую сестренку. Если бы она что-то украла, я бы взял вину на себя, чтобы ее спасти. Когда я буду жить во Франции, если у меня будет кров… - Не если, а когда, - поправил его Арми. - Да, - согласился Тимоти. - Когда у меня будет кров я тоже позову ее в гости! Арми улыбнулся в темноте. — Здорово. Потому что когда вы только познакомились, ты хотел продать ее за то, что она не пускала тебя ко мне для… ну, ты помнишь. Тимоти смущенно крякнул. — Помню. Они притихли, еще теснее прижавшись друг к другу. — Кого еще любишь? Сиршу? Остина? — Они мне просто симпатичны. Если они что-то украдут — это их проблема, не моя, — с внезапной взрослой рассудительностью ответил Тимоти. Арми рассмеялся. - А Приянку? Любишь? Она готовит вкусный галик нун? - Терпеть не могу галик нун, - скривился Тимоти. - Если Приянка будет висеть на краю скалы. Я наступлю ей на пальцы. - Фу, нельзя так, - хохотнул Арми. - Злой гаденыш! Она же тебе ничего не сделала! - Она постоянно пердит и не нравится мне. Флоренс сказала так тоже можно! — Ну если Флоренс сказала, - усмехнулся Арми, а потом спросил. - А если я что-то украду? Тимоти притих, потом спрятал лицо у него на груди и пробормотал: — Ты не украдешь. Ты самый лучший. — Потому что я твой хозяин? — спросил Арми, и в голосе его прозвучала легкая, проверочная насмешка. Тимоти резко поднял на него глаза и нахмурился, с обидой и достоинством. — Tu n'es pas mon propriétaire (Ты не мой хозяин). Арми радостно улыбнулся, сдаваясь. — Паспорт покажешь? Тимоти фыркнул снова, но уже с легким торжеством. — Ils le font encore (Его еще делают). Оформление вольной и паспорта началось месяц назад. Тогда же они вместе ездили в посольство, где Тимоти впервые расписался в официальных документах как «Тимоти Махбуб» — фамилию решили оставить от прежнего имени, и он был не против. Тот день начался с эйфории: фото на паспорт, чувство важности момента. А вечером он не мог есть, его рвало, поносило. Ком в горле стоял такой огромный, что мешал дышать. Арми и Талор, сначала прдумали что он отравился, но потом наконец, поняли его состояние. Они пытались говорить с ним, успокоить, но их слова были как сквозняк — он их чувствовал, но не мог согреться. А потом наступила ночь. Тихо открыв дверь, он абсолютно голый проскользнул в комнату Арми. Арми читал в кровати. Увидев омегу, он отложил книгу, и на его лице появилось напряженное выражение. Предчувствие чего-то очень плохого. Тимоти рухнул перед кроватью на колени. Тихие, сдержанные всхлипывания переросли в настоящую истерику. Слезы текли по его лицу ручьями, его тело сотрясали мощные, неконтролируемые спазмы. Настоящий нервный срыв от осознания, что быть свободным — значит, что он может лишиться крова, еды, заботы, защиты и присутствия Арми в его жизни. Его слова превратились в невнятный, горловой вой абсолютного, животного ужаса. Он припал головой к краю кровати, хватая ртом воздух. В его сознании не было места логике. Была лишь первобытная паника существа, которого выталкивают из теплой, знакомой норы в холодную, незнакомую пустоту. Его «свобода» пахла одиночеством, голодом и забвением. Он пытался цепляться за единственное, что умел, за свой старый, единственный язык. Его руки потянулись к Арми, пытаясь ласкать, его тело извивалось в знакомом, соблазняющем танце отчаяния. Он пытался прильнуть губами к его рукам, его шее, умоляя, вымаливая прощение за неведомую вину, за саму возможность уйти. Тимоти провел тогда всю ночь в объятиях Арми, уговаривая вместе порвать паспорт и вернуть все назад , обещая и подробно описывая всяческие волнующие удовольствия, что мог бы доставлять Арми и мерзкие извращения на которые был согласен каждую ночь если бы тот согласился сохранить Тимоти статус раба, Армии до сих пор не понимал на каких морально волевых выдержал это давление всю ночь убеждая Тимоти, что он больше чем функция, он человек и что свобода не равно одиночество в этом мире, он всегда сможет позвонить, и Арми придет на помощь, потому что они близкие люди. Что он будет опекать его, пока Тимоти не закончит школу и не встанет на ноги. Что Тимоти уже достаточно крут, чтобы не бояться свободы он знает три языка, умеет готовить, пользоваться техникой и компьютером, ориентируется в пространстве у него есть поддержка центра адаптации, Арми и Талор. Он справится! И он поймет что быть свободным - это круто! Достаточно преодолеть страх сделать шаг ей на встречу! Он говорил это снова и снова, гладя его по спине, по волосам, пока рыдания не стали тише, а дрожь не начала понемногу стихать. Тимоти обвис в его объятиях, совершенно обессиленный, изможденный. Он так и уснул в обьятьях Арми, вцепившись пальцами в ворот его халата, как тонущий вцепился бы в спасительную веревку. Его вольная лежала на полу, смятая - немая свидетельница того, как жестоко и болезненно рождается свобода в душе, которая никогда ее не знала. Арми не знал почему, но каждый раз когда Тимоти приходил в его комнату он возвращался к воспоминаниям о том дне. Фло на следующей день выслушав Арми сказала. - Его «истерика» — это на самом деле мучительный процесс линьки, рождения нового «Я», которое пока не знает, кто оно и как ему жить. Его отчаянные попытки вернуть все на круги своя — это крик души, которая не хочет меняться, потому что не представляет, что ждет ее на другой стороне. Он — существо, которое вынуждено сбросить свою старую, тесную, но такую привычную и защищающую кожу, чтобы попытаться вырастить новую. И этот процесс Болезненный Новая кожа нежная, все болит и раздражает. Страшный. Он чувствует себя голым и уязвимым. Дезориентирующий. Он еще не знает границ и возможностей своего нового «я». Он снова и снова пытался залезть обратно в старую кожу, но сегодня она треснула и залезать больше некуда. И самое главное — он не знает, что вырастет в итоге. Он не знает, кто он такой без своей старой кожи. И этот страх неведения для него страшнее любой боли. Этот черный день — это на самом деле самый важный и светлый переходный этап в его жизни. Просто со стороны, да и изнутри тоже, он выглядит как кромешный ад. Арми притянул его к себе и крепко поцеловал в лоб. — Ну все, иди к себе. Тимоти издал недовольный звук, ему не хотелось уходить. Ему хотелось, чтобы эти десять минут растянулись на всю ночь. Конечно, он хотел бы не только этого, но за год жестких границ это — объятия — стало единственной допустимой и оттого еще более ценной лаской. — Ладно, — сдался Арми, — давай еще десять минут. А потом спать. Мне завтра рано вставать. Тимоти кивнул, прикрыв глаза, притворяясь, что верит. Он знал, что когда он уйдет, Арми встанет и пройдет в спальню к этой вонючей индуске. Но эти десять минут принадлежали только ему. И ради этого можно было потерпеть.