Майкл Крайтон. Цитадель Тьмы.

      Комната, в которую привел его Лео, была лишена каких-либо признаков уюта. Гладкие стены того же черного камня, холодные и безжизненные, поглощали свет и звук. В центре — простой каменный диск, вмонтированный в пол, испещренный концентрическими кругами и рунами, которые слабо светились изнутри, пульсируя в такт его собственному неровному дыханию. В воздухе витал запах озона, статики и подавленной энергии, словно после грозы. Это была одна из множества келий для тренировок, разбросанных по Цитадели — каменный ящик для обуздания внутренних зверей.       — Первое и единственное правило, которое ты должен выжечь у себя на подкорке, — голос Лео эхом отразился от голых стен, вернув ему его привычную, отстраненную твердость после минутной слабости у Печати. Он расхаживал по внешнему периметру комнаты, его тень, отбрасываемая призрачным светом рун, ложилась на Майкла длинной и искаженной. — Ты не пытаешься контролировать силу. Ты признаешь её частью себя. Как руку. Как дыхание. Борьба с ней — это и есть та самая утечка энергии, что разрушает все вокруг. Твой страх — это проводник для Хаоса. Он открывает дверь. Не позволяй ему войти.       Майкл стоял посреди каменного диска, чувствуя себя идиотом и лабораторной крысой одновременно. Его ладони были влажными, спина — мокрой от пота.       — Звучит до невозможности просто, — пробормотал он, сжимая и разжимая кулаки.       — Это самое сложное, что тебе предстоит сделать, — парировал Лео, останавливаясь прямо перед ним, по ту сторону невидимой границы круга. — Потому что это требует абсолютного самообладания. А его-то у тебя и нет. Закрой глаза. Прислушайся к вибрации внутри. Не к голосам Эха, не к шепоту извне — оттолкни их. Прислушайся к тому, что под ними. К своему собственному резонансу. К тому, что делает тебя тобой.       Майкл закрыл глаза. Сначала — ничего. Только навязчивый, оглушительный гул в ушах, шепот чужих мыслей и обещаний на краю сознания. Потом — знакомое давление где-то в груди, холодная, тяжелая змея, свернувшаяся клубком под сердцем. Она шевельнулась, почуяв его внимание. Он инстинктивно попытался оттолкнуть это чувство, сжать его, запереть поглубже, в тот самый темный чулан, где он хранил всё остальное, что было ему не нужно.       Воздух в комнате затрепетал. Где-то на потолке с резким, сухим треском, словно ломалась кость, погас один из светящихся камней, осыпав их мелкой каменной пылью. Майкл дернулся, против своей воли широко распахнув глаза.       — Я же сказал — не бороться! — голос Лео прозвучал резко, как удар хлыста. В его глазах вспыхнуло раздражение, но тут же угасло, сменившись ледяным терпением. — Ты что, наслаждаешься видом разлагающихся растений, мертвых птиц и прочих разрушений? Прими. Это. Твоя. Кровь. Твоё наследие. Разве ты борешься с биением собственного сердца? Ты просто позволяешь ему биться.       Майкл стиснул зубы до боли. Снова закрыл глаза, делая глубокий, дрожащий вдох. Он представил эту тяжесть внутри не как врага, а как часть своего тела. Нечто данное от рождения. Как цвет глаз. Как шрам на колене. Вместо того, чтобы отталкивать ее, он мысленно…обнял ее. Признал ее существование. Это было похоже на то, как перестать бороться с течением и позволить ему нести себя. Давление не исчезло, но его характер изменился. Из враждебного и чужеродного оно стало просто…мощным. Громадным. Колоссальным. Пугающе своим. Оно наполнило его изнутри, как вода наполняет сосуд, и на миг этот сосуд — его тело — показался ему слишком хрупким, чтобы удержать такую мощь.       Он открыл глаза. Лео смотрел на него пристально, и в его темных, почти черных глазах мелькнуло нечто — быстрое, как вспышка, — что-то похожее на одобрение, смешанное с удивлением.       — Лучше, — он кивнул и, его губы тронуло подобие улыбки. — Гораздо лучше. Теперь — капля. Самое простое упражнение для тех, кто не умеет ничего.       Он указал на небольшой металлический сосуд с водой, стоявший на краю круга. Вода была абсолютно неподвижна.       — Подойди и коснись поверхности. Одним пальцем. Без волны. Без кругов. Без малейшей ряби. Просто коснись. Вода должна остаться водой.       Майкл глубоко вдохнул. Сделал шаг к сосуду. Внутри всё сжалось. Перед глазами пронеслись воспоминания. Почерневшие, обвисшие листья маминого папоротника, маленькое бездыханное тельце воробья, обугленные края писем в почтовом ящике. Его палец дрогнул, замер в сантиметре от поверхности. Он боялся. Боялся того, что принесет прикосновение.       — Страх — это не отсутствие силы, Крайтон, — тихо сказал Лео. Его голос потерял металлическую твердость наставника, стал ниже, глубже, почти интимным. Он не подходил ближе, но его присутствие ощущалось почти физически. — Это не изнанка. Ты должен ощущать его кончиками пальцев. Признать его. И только тогда сделать выбор — позволить ему править тобой или отбросить прочь. Выбор за тобой. Всегда.       Майкл выдохнул. Закрыл глаза. Не отталкивал страх, а позволил ему быть. Он почувствовал его — холодный, липкий ком в горле. А затем, с усилием, словно отрывая от себя что-то живое, мысленно отшвырнул его. И опустил палец. Ничего не произошло. Поверхность осталась идеально гладкой, зеркальной. Ни почернения, ни всплеска энергии, ни малейшей ряби. Просто вода, холодная и чистая. Маленькая, ничтожная победа отозвалась в его груди такой волной облегчения, что у него подкосились ноги, и он едва удержался, уперевшись руками в колени.       — Видишь? — Лео стоял совсем близко, теперь внутри круга. Он почти улыбался. Это было странно и завораживающе — увидеть на его обычно невозмутимом, отстраненном лице нечто похожее на теплую, искреннюю мягкость. — Ты не уничтожитель. Ты — Страж! Просто самый неумелый и упрямый Страж из всех, кого мне довелось встречать.       Дальше началась рутина, доводящая до исступления. Лео Варгас был безжалостным учителем. Бесконечно терпеливым в своих объяснениях и безжалостным в требованиях. Он не кричал, не унижал. Его спокойная, холодная уверенность действовала куда сильнее любой ярости.       Сначала была попытка зажечь потухший светильник. Майкл сосредоточился, чувствуя, как энергия копится в груди, и резко выплеснул ее вовне. Камень не зажегся — он лопнул с сухим, оглушительным треском, осыпав их острыми осколками и едкой каменной пылью. Лео, не моргнув глазом, смахнул осколки с плеча.       — Слишком грубо, — произнес он, и его голос звучал ровно, без упрека. — Ты не кузнец, чтобы бить молотком. Ты ткач. Представь не взрыв, а нить. Тонкую, раскаленную нить, которую ты вдеваешь в сердцевину камня.       Потом был гладкий речной камень, который нужно было сдвинуть с места. Майкл стиснул зубы, вновь ощущая, как та самая черная, тяжелая змея внутри него извивается и бьется о ребра. Он толкнул ее по направлению к камню. тот не сдвинулся, а треснул пополам с глухим, унизительным щелчком.       — Ты толкаешь, — пояснил Лео, подбирая одну из половинок. — А должен тянуть. Не применяй силу к камню. Заставь пространство под ним сделать работу за тебя. Дай ему команду, а не удар.       Самым сложным оказалось создать в воздухе иллюзию простейшего символа — ровного, идеального круга. Майкл вглядывался в пустоту перед собой, пытаясь силой воли сконцентрировать энергию, выжечь ею форму в самом воздухе. Получилось нечто перекошенное, рваное, испускавшее едкий дым, пахнувший горелой проводкой и расплавленным пластиком.       — Концентрация, Крайтон, — голос Лео резал слух, как стекло. — Ты не видишь цель. Ты видишь себя, пытающегося достичь цели. Забудь о себе. Думай только о круге. О его идеальной форме. О его геометрии. Стань им.       После очередной неудачи, когда вместо ровного пламени над его ладонью запрыгал уродливый, хаотичный огненный чертенок и едва не опалил ему волосы, Майкл в ярости швырнул несуществующий предмет об стену.       — Да что я, кретин?! Почему ничего не получается?! Головой я всё понимаю, а как доходит до дела — одна сплошная разруха!       — Потому что ты пытаешься делать это силой, — спокойно ответил Лео, наблюдая за ним, как хирург за неудачной операцией. — Ане волей. Сила — это грубая материя, глина. Воля — это руки скульптора. Ты пытаешься слепить Венеру Милосскую, швыряясь комьями грязи. Тонкая работа требует тонкого инструмента. Точности. Терпения.       — А у меня, по-твоему, есть этот сраный инструмент? — язвительно бросил Майкл, стирая со лба пот и сажу. — Меня от тонкой работы воротит. Мне проще все сломать, это я отлично умею.       Лео медленно вошел в круг. Впервые за все время тренировки он нарушил дистанцию. Подошел так близко, что Майкл почувствовал исходящее от него легкое тепло и уловил слабый, запах бергамота, мускуса и черного перца, который всегда витал вокруг него.       — Есть, — произнес он тихо, заставляя Майкла встретиться с ним взглядом. Его темные глаза были серьезны. — Где-то очень глубоко. Под всеми этими…— он сделал неопределенный, но исчерпывающий жест, очерчивая в воздухе всю фигуру Майкла, — …слоями боли, гнева, дешевого бурбона и показного цинизма. Он там. И мне интересно, сколько времени и усилий потребуется, чтобы до него докопаться.       Эта фраза, сказанная без насмешки, с какой-то дьявольской проницательностью, ударила неожиданно точно и больно. Майкл замолчал, отводя взгляд. Он чувствовал себя обнаженным. Лео видел слишком много. Он не стал развивать тему, не стал добивать. Он просто указал на центр круга.       — Снова. И на этот раз не думай о том, как создать пламя. Думай о самом пламени. О его тепле. О его свете. Стань им. Разница есть.       О да. Разница, черт возьми, была. Медленная, мучительная, на грани срыва, но была. К концу дня Майкл мог уже не просто гасить и зажигать светильники, а заставлять их гореть чуть ярче. Мог сдвинуть камень, не сломав его, и даже сумел создать в воздухе, нечто, отдаленно напоминающее дрожащий, полупрозрачный круг, просуществовавший целых пять секунд. Он был изможден до предела, каждая клетка тела гудела от перенапряжения, но впервые за долгие месяцы в нем не было пустоты. Была только усталость и странное, щемящее чувство чего-то вроде…удовлетворения. *** Вечером он сидел на краю каменной кушетки в маленькой, аскетичной келье, которую Лео назвал его “временными апартаментами”. Комната была лишена всего: каменное ложе с тонким тюфяком, простой деревянный стул, умывальник с проточной ледяной водой, всегда наполненная кружка. Ничего лишнего. Ничего своего.       В дверь постучали. Три четких, негромких удара. На пороге стоял Лео. Он держал в руках две простые деревянные чашки с дымящимся паром напитка, темного и густого, пахнущего дымом, горькими травами и чем-то ещё, сладковатым и тревожным.       — Пей. Не спрашивай, что это. Восстанавливает силы и немного… успокаивает нервы.       Он протянул одну чашку Майклу и прислонился к косяку, не заходя внутрь, сохраняя дистанцию. Пауза затянулась, наполненная гулом Цитадели и их собственным тяжелым дыханием. Майкл отпил. Напиток обжег горло, горький, как полынь, но следом за жжением по жилам разлилась приятная, согревающая теплота, снимая остроту мышечной боли и усталости.       — Спасибо, — наконец выдавил Майкл, не зная, куда деть глаза.       — За что? — Лео поднял бровь, сделав небольшой глоток из своей чашки. Его движения были точными, выверенными.       — Не знаю. За то, что не бросил меня там, в том цеху. За то, что привел сюда. Хотя, черт возьми, зачем ты это сделал? — Крайтон посмотрел на него прямо. — Я же был для тебя просто… проблемой. Случайным знакомым, который мог взорваться в любой момент.       Наставник отвел взгляд, его лицо озарилось призрачным светом мерцающих рун на полу коридора. Он внезапно показался усталым. По-настоящему усталым, не физически, а чем-то глубже. — Я видел, во что превращаются такие, как ты, оставшись без направления. Без понимания, что с ними происходит. Это… некрасиво. И опасно для всех. Особенно для них самих. Они либо сгорают заживо изнутри, либо… ломаются. И становятся тем, с чем нам, Стражам, и приходится иметь дело. — “Такие, как я”? — Майкл фыркнул, но уже без злобы. — Неуравновешенные алкоголики с тараканами в голове и тягой к саморазрушению?       — Сильные, — поправил его Варгас, и его взгляд вернулся к Майклу, стал пристальным, почти физически ощутимым. — С мощным, неотшлифованным, диким даром. С тьмой внутри, которая ищет выхода и находит его самым уродливым образом. Я знаю, как это бывает. Я видел это.       Он помолчал, словно взвешивая каждое слово, решая, сколько можно выдать информации.       — Мой отец… он был великим Стражем. Одним из сильнейших. Но его сила… она была темной. Гнетущей. И он боялся ее. Боролся с ней каждый день своей жизни. Пытался заковать ее в правила, в догмы, в дисциплину. Этот вечный страх, эта борьба… она в итоге и сломала его. Он не пал в бою. Он просто… угас. Стал тенью. И тенью же умер.       Майкл замер, чашка застыла на полпути ко рту. Это было не просто личное признание. Это было доверие. В его памяти вдруг всплыло, как Кассиус произнес это имя — “Леонардо” — с холодной, почти издевательской формальностью. Тогда оно прозвучало как приговор. Сейчас же, в тишине этой кельи, оно обрело иной вес. Это было имя человека, который делился с ним своей болью. Он раскрыл свою брешь в идеальной, отполированной броне. — А ты? — тихо спросил Майкл, боясь спугнуть этот момент. — Ты боишься своей? Той самой тьмы? Лео медленно, очень медленно покачал головой. Его темные глаза не отрывались от Майкла, в них плясали отражения светящихся рун. — Нет. Я не борюсь с ней. Я научился с ней… договариваться. Принимать ее. Как неотъемлемую часть себя. Как и ты должен. Не отвергать свою природу, а понять ее и оседлать. Иначе она поглотит тебя живьем.       Взгляд его был тяжелым, нестерпимо прямым и проницательным. В нем читалось уже не только наставничество, но и что-то ещё. Понимание? Признание родственной души? Опасное, магнитное влечение? Воздух между ними сгустился, стал упругим, наэлектризованным, как перед ударом молнии. Майкл чувствовал, как по его спине бегут мурашки — но на этот раз не от страха. Его сердце принялось колотиться чаще, снова, но уже по другой причине.       Он первым отвел глаза, снова сделав глоток терпкого, обжигающего чая. Его пальцы слегка дрожали.       — Этот… Леонардо… — начал он, пытаясь сменить тему, сбить это нарастающее, опасное напряжение, вернуть все в безопасные рамки. — Это ведь не просто имя, да? Там, у Кассиуса… он сказал это так, будто это что-то значит.       — Не сейчас, Майкл, — тихо, но твердо прервал его Лео. Он оттолкнулся от косяка, его лицо снова стало закрытым, маской наставника. — Это не та дверь, которую стоит открывать на первом уроке. А сейчас, отдыхай. Ты заслужил это. А завтра… завтра будет больно. Гораздо больнее, чем сегодня.       И, повернувшись, он вышел, растворившись в полумраке коридора так же бесшумно, как и появился. Он оставил Майкла наедине с гулом Цитадели в ушах, с горьким, обжигающим привкусом чая на языке и с новым, навязчивым, пугающим чувством, которое пульсировало в крови горячее любой магии и было куда страшнее любого Эха.