Мозаика

Наши тренировки после отъезда продолжались несколько недель. Мы много упражнялись в ориентировании на местности, сооружали скрытые наблюдательные пункты, а также производили разведку и наблюдение вдоль границы. Мы окапывались, накрывали машины маскировочной сетью, и пытались сделать их невидимыми посреди Иракской пустыни. 18 марта. 12 часов ночи. Было уже очень темно. Нам приказали одеть костюмы химической защиты. Костюмы защищают от отравляющих газов, но в них примерно так же удобно, как в резиновых пижамах, а противогаз, который полагается носить вместе с химзащитой, вдвое противнее. Я проверил оружие. Все было в порядке, включая крупнокалиберный пулемет. От меня требовалось лишь оттянуть зарядную рукоятку и подать ленту. Мы входили в отряд, которому была поставлена задача помешать иракцам взорвать нефтяные сооружения или поджечь их, как было в 1991 году. Иракцы организовали оборонительный периметр вокруг нефтяных установок. Их единственная проблема заключалась в том, что мы приземлились внутри, иными словами, — позади их позиций. Им это не сильно понравилось. Они развернулись и начали по нам стрелять. Как только я понял, что опасности химической атаки нет, я сбросил противогаз и начал отстреливаться из «шестидесятого». Но внезапно я услышал, как в наушнике Брюс дал команду «вниз» нашему отряду и начал диалог с кем-то, кто подключился к линии. Мы запрыгнули за ограду и издалека до моих ушей донёсся резкий звук, словно шуршание метлы в воздухе. — подать огонь. — сказал Брюс в микрофон наушника. — есть «подать огонь». Приступаю ко вторжению. — ответил голос неизвестного. — вас понял. Через несколько минут над нашими головами, рассекая воздух, внезапно пролетел, словно ракетой, истребитель F-22 пятого поколения. А за ним — остальная авиационная поддержка, которая была под ответственностью первого. Брюс подполз ко мне на четвереньках, пока мы отстреливались за оградами и на мой вопрос “что за чертовщина?” — он ответил “это мой брат, я тебе про него рассказывал”. Таким образом впервые Гирса Горовица я смог лицезреть лишь в деле. Он отвечал за всю авиационную роту, что на данный момент была у нас перед глазами и отдавал им приказы о действиях. Его в авиации прозвали ночной ведьмой. Он был не только отличным пилотом, но и штурмовиком. Самолет младшего Горовица сконструирован так, чтобы с небольшой высоты и на умеренной скорости обрушивать на наземные цели настоящий шквал огня. На радарах его самолет не считывается, а помимо бомб и ракет, он располагает 30-мм скорострельной шестиствольной пушкой, работающей по принципу пулемета Гатлинга. Этот украинец устроил иракцам в ночь вторжения настоящий ад. Противники не оставляли попыток отстреливаться по лётчику, но поверхность истребителя просто отбрасывала от гладкой поверхности попадающие в них пули. Иракцы пытались перебросить к месту нашего боя бронетехнику из города, но им даже близко не удалось подойти благодаря Гирсу. В какой-то момент арабы поняли, что их вздрючили, и начали разбегаться. Это была большая ошибка. Для этого парниши так они просто стали лучше видны с воздуха. Во время нападения я слышал выстрелы пулемёта в воздухе за спиной, и почти сразу после этого — взрывы и другой грохот, производимый попадающими в цель снарядами. Остальные самолеты, помимо нападения, занимались прикрытием наших войск и тыла старшего лейтенанта от ударов с воздуха. Правила ведения войны у Гирса были очень просты: если ты видишь кого-то в возрасте от шестнадцати до шестидесяти пяти, и это мужчина, стреляй в него. Если ты видишь постройку — сноси ее ракетой. Если ты видишь группу врагов, — обливай их огнем. Убивай каждого мужчину, который тебе попадется. Ни одна жертва лётчика не уходила от него живым. Он забирал жизни даже у тех, кто был согласен сдаться в плен. Это дало мне чёткое понимание почему Гирс прошел BUD/S быстрее своего брата. Через несколько часов я поднялся. Большинство парней из моей роты тоже были на ногах. Мы вышли наружу и начали проверку периметра нефтяных полей. Во время этой процедуры мы обнаружили некоторые из якобы отсутствующих у иракцев средств ПВО. Но данные разведки не нуждались в обновлении — эти средства ПВО были уже не в той форме, чтобы кого-то побеспокоить. Повсюду лежали мертвые тела. Мы видели одного парня, которому в буквальном смысле слова оторвало нижнюю часть туловища. Он истек кровью до смерти, но перед этим сделал все возможное, чтобы уползти от самолетов. В грязи остался кровавый след. Мы пошли дальше, закончив проверку, а лётчики развернулись назад на базу до следующего боя. После того как армия Саддама разбежалась или была разбита, нам пришлось воевать в Ираке с религиозными фанатиками. Они ненавидели нас за то, что мы не были мусульманами. Они хотели убить нас, невзирая на то, что мы просто пришли свергнуть их диктатора, лишь за то, что у нас иная вера. Они поклонялись своему богу, упоминая «Аллах» каждый раз, когда собирались совершить нападение. Я точно знал, что это не ислам. Они не были настоящими мусульманами. Они были из тех, кто очерняет эту веру. Из тех, кто придумывает свои собственные правила, оскверняя ложью их священный Коран. Большее количество из них даже не молились. Другая часть если и молилась — то делала это неправильно. Фанатики, с которыми мы воюем, ничему не придают ценности, кроме своей извращенной интерпретации этой прекрасной религии. Чаще всего они просто заявляют о том, как важна для них их вера. Но под этим они чаще всего подразумевают то, как удобно они подстроили ее под себя. Многие повстанцы были трусливы. Многие из них принимают наркотики, которые поддерживают их мужество. Без этих препаратов сами по себе, они ничего не представляют. У меня есть видеосъемки, на которых в доме засняты отец и дочь, находящиеся в розыске. Они были внизу, под лестницей. По какой-то причине наверху взорвалась светошумовая граната. На записи видно, как отец прячется за спиной своей дочери, боясь, что его убьют; он готов принести в жертву своего ребенка. Некоторые отправляли своих неопытных, маленьких сыновей лет 12-13 бросаться в нас гранатами, сами не решаясь выступить вперед. Некоторые отправляли на верную смерть своих жен, сдавали их, лишь бы уцелеть самим. Отдавали им грязную работу и обращались, как с кусками мяса. Я видел, как воодушевленно принимали некоторые наши солдаты такие «подарки» в виде женщин. Я слышал, как неприлично громко они занимались с бедными пленницами сексом. И то же самое происходило и на стороне Иракцев. Когда я встретился с руинами почти опустевшего города — я старался приучить себя к привычным ужесточенным сценам этого места. Возможно, они были трусливы, но повстанцы определенно убивали людей. Инсургенты не утруждали себя рассуждениями о правилах ведения войны или опасениями насчет военного суда. Если это сулило им какую-то выгоду, они готовы были убить любого иностранца, и неважно, солдат это или гражданский. Как-то нас отправили осмотреть одно здание, где, по слухам, содержались пленные американцы. В доме мы никого не нашли. Но в подвале сразу бросились в глаза свежие следы. Поэтому мы установили освещение и начали копать. Довольно скоро я наткнулся на ногу в брюках, затем появилось и все тело, свежезахороненное. Американский солдат. Сухопутные войска. Рядом с ним был еще один. Затем еще, на сей раз в камуфляже лётчика. Пока мы копали, — я заметил крайне встревоженный взгляд Брюса, который пытался подавить это состояние и работать с холодной головой. Я понял, что он боялся вынуть из этой бездонной могилы своего младшего брата, того смельчака на истребителе. Я помолился про себя, и мы продолжили копать. Еще одно тело, еще один лётчик. Горовиц наклонился и заставил себя посмотреть. Не он. По словам майора, чем больше людей мы доставали из могилы — а там их было много, — тем более Брюс был уверен, что один из них окажется его братом. У меня внутри все сжималось. Я продолжал копать. Меня тошнило. Наконец, мы закончили. Среди мертвецов Гирса не оказалось. Я чувствовал, как на него нашло облегчение, почти восторг. А потом при виде убитых молодых мужчин, которых мы выкопали, на меня навалилась невероятная тоска. В другом месте мы обнаружили бочки с химическими реагентами, которые могли быть использованы в качестве компонентов биохимического оружия. Все говорят о том, что у Саддама не было в Ираке оружия массового поражения, вероятно, имея в виду готовую к применению атомную бомбу, а не отравляющие вещества и их полуфабрикаты, которых у Саддама на складах было великое множество. Возможно, об этом умалчивают постольку, поскольку почти все эти химикаты были поставлены из Германии и Франции — стран, которые считаются нашими западными союзниками. Вопрос, который я все время себе задаю, — куда Саддам все это спрятал перед нашим вторжением. Мы сделали столько предупреждений, что у него, несомненно, было время переместить и закопать тонны химических материалов. Где это зарыто, как оно проявится, что отравит — я думаю, это очень хорошие вопросы, на которые никто и никогда не ответит. Однажды мы нашли что-то непонятное в пустыне и решили, что это зарытые в песок самодельные взрывные устройства. Мы вызвали саперов. То, что они откопали, было не бомбой — это был самолет. Саддам закопал кучу своих самолетов в пустыне. Их накрыли пластиком и попытались спрятать. Они надеялись на то, что мы сочтём их за деактивированные и не обратим внимания. Но они ошибались. К каждому самолету мы на протяжении суток прикрепляли дистанционные мины и подрывали части, непригодные для ремонта до тех пор, пока от них не остались лишь обломки. 2 апреля нам отдали на приказ обнаружение узлов сопротивления. И хотя мы располагали данными разведки о том, что в этом районе имеются иракские войска, мы не рассчитывали встретить крупные силы противника. В это время мы действовали целым взводом; все шестнадцать человек. Мы заняли небольшое здание на окраине города. Как только мы там оказались, по нам открыли огонь. Перестрелка быстро усилилась, через несколько минут мы поняли, что окружены, и пути к отступлению нам отрезали несколько сот иракцев. Я начал убивать иракцев, — мы все начали, — но на месте каждого сраженного появлялись пятеро, чтобы занять его место. Это продолжалось несколько часов, огневой бой то разгорался, то стихал. Обычно интенсивный огонь продолжался несколько минут, иногда даже час или около того, после чего иракцы отступали. Или же отступали мы. На этот раз было иначе. Бой волна за волной продолжался всю ночь. Иракцы знали, что нас намного меньше и что мы окружены. Мало-помалу они начали приближаться к нам, до тех пор, пока не стало очевидно, что они готовятся к штурму. Мы были готовы. Мы собирались умереть. Или, что хуже, попасть в плен. Я подумал о своей семье и о том, как ужасно это должно быть. Я расстрелял большую часть боезапаса, но теперь бой шел на гораздо более короткой дистанции. Я начал обдумывать, что делать, если дойдет до рукопашной. Я решил пустить в дело пистолет, нож, драться голыми руками — любым способом. И едва я смог перебороть страх смерти и продвинуться, как наш радиопередатчик передал о том, что наши идут на помощь. Лётчики и мобильная часть. Я почувствовал счастье. Этот бой стал последним заметным событием во время нашей первой командировки. Командир отозвал нас обратно на базу. На обратном пути лётчики не были столь дипломатичны. Возвращаясь на базу, Гирс и его ребята спрашивали у нас: «А сегодня вы скольких уделали? Ах, да, вы же не выходили из лагеря…» Удар ниже пояса. Но я их не упрекаю. Они имели на это полное право. И нет, пилоты абсолютно никак не привилегированны в боях. Наоборот — им труднее. Управление самолётом, воздушный бой — это очень трудно. А они, мало того, что выполняли свои поручения на отлично, — так еще и других постоянно вытаскивали из задницы. Отец особенно тяжело переживал мои командировки. Я после возвращения на базу получил присланные письма и вычитал одно из них, от главы Уэльских, который, как оказалось, места себе не находил все то время, что я служил. Отец всегда очень сильно любил своих сыновей. И между нами даже не было «любимых» детей, — мы ощущали его любовь и заботу одинаково. Он из тех типов мужчин, которых в наше время называют «дефицитом». Мне даже ни разу не приходилось прощать его на сеансе у психолога. Мои глаза пробегались по строкам его письма, где он утверждал, что находится уже на грани того, чтобы принять публичное «поражение» перед Ираком, от страха за мою жизнь, и отозвать Британскую армию от объединённой войны. В моей ответной весточке я поблагодарил родителей за их любовь и заботу, но подписал категорический отказ. Я хотел закончить начатое.