В памят(и/ь) фидейи

Карлос Клайбер был моим любимым дирижером столько, сколько себя помню, с самого детства заслушивалась игрой из-под его палочки. Но музыка воспринималась совсем иначе рядом с мужчиной, который одним только взглядом разливал свинцовый жар по телу, сосредотачивавшийся тянущим горячим желанием внизу живота. В тот вечер мы сидели на концерте. В зрительном зале царил мрак, в нашей лоджии под конец не осталось ни единого любопытного взгляда. Рори бесцеремонно и совершенно по-хозяйски водил рукой по моему бедру, запуская ее слишком глубоко под вырез подаренного им же платья. То дразня меня, он касался оголенной коленки, то вводя в сладостное упоение, нежно, как бы невзначай, проводил по самому интимному месту. Звучала увертюра Бетховена Кориолан. Рори обладал особым музыкальным слухом, иных объяснений тому, как ловко его движения подстраивались в такт мелодии, у меня не было. Временами он наклонялся к моему уху, опаляя его, ускорял сердце жгучими поцелуями в шею. Я слышала его сбивчивое дыхание, знала, что он сам находится на грани. Нами не владело ни нетерпение, ни животное желание. В том было искусство. В уединении и единении. Страсть и музыка всегда шли рука в руку, так и мы с Рори отдавались целиком им и друг другу. В конце, когда свет вновь озарил зрительный зал, мы раскрасневшиеся, со сбитым дыханием не спешили покинуть свои места. Лишь когда все опустело, а гомон стал доноситься откуда-то из коридоров, Рори встал, галантно подал мне руку и помог подняться. — Ты невероятна, когда задыхаешься от удовольствия, — прошептал он, резко прижав к себе. — Твой взгляд с поволокой сводит меня с ума. — Ты невероятен всегда. Кто-то мог принять нас за влюбленную пару, в которой каждый смотрит сквозь розовые очки, но правда в том, что мы были вместе всю осознанную жизнь. Мы любили друг друга всепоглощающе, необузданно. Ходили по лезвию, кружили друг другу головы, притом делая вид, что самих это никак не колышет. Конечно, все понимали истинное положение вещей. Когда виски сдавливало возбуждение, не оставляя место здравому рассудку, мы с трудом отдавали отчет собственным действиям. Улыбнувшись, я коснулась губами его губ и, не дожидаясь приглашения, прошествовала из лоджии, оставив сумочку на кресле. Прекрасно знала, что от чуткого внимания Рори не ускользнет такая мелочь. Мы сели в кабриолет. Ясная ночь благоволила нам, поэтому откинув крышу, я позволила ветру запутаться в моих волосах. У ног лежала бутылка шампанского, я не стала спрашивать, сразу открыла ее, вылив немалую долю содержимого на новое платье. Искоса глядя друг на друга, мы от души расхохотались, как настоящие дети. Мне было двадцать шесть, ему немного за сорок. В наши чувства не верил никто, но они были самыми настоящими в моей жизни. Сделала несколько смачных глотков, скорость и алкоголь одурманили слишком быстро. Я еще никогда не была настолько счастлива, тогда даже боль прошлого притупилась, отошла на второй план, хоть и выжженная клеймом судьба всегда следовала по пятам. — Приехали, — оповестил он и потянул бутылку. — Моя очередь. Я присосалась к ней вновь, чтобы влить в себя как можно больше, но осушить до конца не смогла. Зато Рори это удалось отлично. Не сводя с меня завороженных глаз, он делал глоток за глотком. В то же время его кадык ритмично поднимался и опускался вновь, вены на шее пульсировали быстрее обычного. Не удержавшись, я впилась в них поцелуем. Закончив с шампанским, Рори мягко потянул меня за подбородок к своему лицу и, судорожно втянув воздух, затянул в страстный охмелевший поцелуй. Он целовал меня везде, отчаянно и нетерпеливо. Мне пришлось отстраниться первой, ведь насколько бесстыжей бы я ни была, знала, что Рори еще предстоит смотреть в глаза соседям. — Твоя британская чопорность дает трещину, — усмехнувшись, неспешно вышла из машины, спиной чувствуя его вожделеющий взгляд. Стопа съехала в сторону. Споткнувшись на каблуке, я дважды пнула воздух, скинув с себя неудобные туфли и счастливо задрала голову к небу. Слышала, как подошел Рори, но не ожидала, что, подняв обувь, он подхватит меня на руки. — Моя британская чопорность не позволит миссис Гласс ходить босиком. — Нет никакой миссис, мистер Гласс. — Вот как? А кто есть? — Просто Клеменс. — Моя Клеменс. Он произнес мое имя так, будто затянулся самой дурманящей и самой сладкой сигарой, а после вновь поцеловал в губы. Не отрываясь, зашел в дом, ногой открыв входную дверь. Чудом не споткнулся на лестнице, но, чтобы отпереть квартиру потребовалось поставить меня на пол. Внутри пахло пылью и кофе. Повсюду расставлены книги, новые и потрепанные, в мягких и твердых обложках. Это была старая студия, где кухня и жилая комната располагались в одном помещении. Просторная, большими окнами, чистая, но заваленная. Он открыл свой настоящий дом, когда я открыла ему свое сердце. Рори прошел вперед, обернувшись через плечо, бросил на меня игривый взгляд. Из комода под проигрывателем он достал пластинку и поставил ее. «Can't Take My Eyes Off You» Энгельберта Хампердинка. Неспешно я прошла следом, наблюдая за каждым его движением. Он расчищал диван, убирал чашки и книги, и что самое главное, ни он, ни я не чувствовали неловкости. Все было так, как надо. Я не знала, как он зарабатывает и на что живет, мне было достаточно, что он мой. — Потанцуем? Рори аккуратно взял мою левую руку в свою правую, а свою левую разместил на моей талии. Сделав шаг вперед, оказался настолько близко, что макушкой я чувствовала его вдохи и выдохи, грудью – как вздымается и опускается его грудная клетка. Позволив себе вольности, руки Рори тонко касались открытой спины, шеи, ключиц, бедер, ягодиц. Я отзывалась целиком, тонула в тепле его тела, таяла под жаром распиравших меня чувств. Он подхватил меня на руки и глядя в глаза отнес к кровати, куда мягко уложил так, будто я была самой хрупкой вещью на свете. Его ласки были ровно такими же, как в первый раз. И точно такими же, как в последний. — Рори? Подушка в накрахмаленной наволочке под его головой зашуршала. Рори повернулся ко мне, вперив взгляд, полный обожания, неустанно скользивший по всему моему лицу. — Да? Он был в такой досягаемости, что мне достаточно было лишь немного потянуться, чтобы коснуться его губ. На светлой коже, покрытой легкой небрежной щетиной, сверкнули лучи полуденного солнца, укоризненно выглядывавшего из-за занавесок, осуждая нас за то, что в прекрасный день мы все еще в постели. — Скажи что-нибудь хорошее, — шепнула я. — Я видел тебя. — Он невесомо провел кончиками пальцев по моему лицу, под ними тут же заискрился трепет. — Ты танцевала в том баре, но я знал, что ты танцуешь только для меня, — его голос звучал так же нежно, как и всегда, когда он обращался ко мне. С легкой хрипотцой, с шуршащим надрывом. — Ты скидывала с себя одежду, одну за другой, оголяла тело, но я точно знал, что твоя душа обнажится только передо мной. С того момента не мог ни о чем и ни о ком думать, кроме тебя. Я специально переехал в квартиру напротив твоей. — Если бы я знала раньше… — Тогда что? Клеменс, прошлое осталось в прошлом. Прошлое осталось в прошлом.