Под покровом сна

      Нет чувства невыносимее неведения.       Нора пулей вылетела в коридор, желая догнать Ребекку, однако стоило женщине открыть дверь, как девушка пропала. Ее не было нигде, комнаты оказались пусты. Она испарилась опять, словно ее и не было, словно она была бестелесным призраком, что устал мучить Нору во снах и решил просочиться в реальность. Женщина со злостью захлопнула дверь и прислонилась к стене. Как такое может быть?       Фредерика аккуратно вышла в коридор и мягко положила ладонь на дрожащее плечо Норы. Она пыталась успокоить ее, усмирить, прекрасно чувствуя нарастающий гнев, обращенный не на кого-то, а на саму себя. Это разрушительное чувство выжигало все.       — Где она? — порывисто спросила Нора. — Куда она, черт возьми, делась?       — Ушла в жилые блоки, в сад или в кафетерий, — предположила доктор. — Вариантов много.       — Точно… — пробормотала девушка и, не попрощавшись, побежала в сторону своей комнаты, где в верхнем ящике хранился блокнот, которому она могла доверять, потому что бумага не врет никогда.       Нора забежала внутрь и закрыла дверь на замок, она не знала, почему хотела сделать это, но внутри было ощущение, что так и надо. Торопливо женщина открыла ящик и дрожащими пальцами достала свою записную книжку.       Страницы зашуршали, махая крыльями подобно умирающим птицам. Нора открыла новую страницу прямо посередине блокнота и большими буквами вписала одно имя: «Ребекка».       Поток эмоций никак не хотел формироваться в осознанные слова и, тем более, предложения. Сумбурность сбивала с толку, мешала концентрироваться на действительно важных вещах и принять простую истину: сны отныне не просто сны. Они таят опасность, они материализуются в реальном мире, они вышли за пределы черепной коробки. Нора сжала ручку и зажмурилась, будто ласковые объятия темноты могли помочь решить проблему.       «Ребекка знает что-то, но не говорит, она играется со мной; она знает, что я видела ее во сне (?). Были ли мы знакомы до клиники? Если да, где мы могли пересечься, если она совершенно точно помнит меня? Как она могла попасть в мою квартиру (уборщица/риелтор/сон)? Могла ли она просто обманывать меня, чтобы так жестоко повеселиться?»       Текст впечатывался в бумагу резко, отрывисто, однако этот хаотичный процесс помог Норе прийти в чувства и усмирить панику, застрявшую меж ребер. Она глубоко дышала, забивая легкие приятным цветочным ароматом. Женщина перевела взгляд на георгины, стоявшие с момента ее приезда. Несмотря на то, что шел уже третий день пребывания в клинике, они были по-прежнему прекрасны, словно время не могло тронуть тонкие нежные лепестки цветов. Но ведь так не бывает: молодость не вечна, а цветы неизбежно начинают гнить, осыпая желтоватыми сухими листьями поверхность тумбочки. Нора приподняла один цветок, осматривая стебель, сочившийся соком — георгины не были искусственными. Они источали запах, питались водой, цвели, однако было что-то не то. На миг женщина подумала, что сходит с ума, а в ее отсутствие кто-то из работников попросту поставил новый букет, но она точно помнила, как отрывала один из листьев. Спустя миг сомнений, Нора принялась осматривать цветы, пока не нашла тот самый, поврежденный. Дефект — признак уникальности.       Это был тот же цветок, тот же букет.       Нора нахмурилась, вытащила все из вазы, бросив георгины на тумбочку, и понюхала воду. Она не пахла водкой, была чистой, не густой, как если в воду не добавляли ничего для подкормки. Женщина покачала головой и поставила букет обратно. Цветы не осыпались: ни один лепесток не упал на деревянную тумбочку.       Нора открыла свой новый дневник на первых страницах и написала одно слово: «георгины». Чтобы не сходить с ума от вопросов, нужно было просто найти кого-то из работников и уточнит этот момент.       Невеселые мысли развеял шум дождя, стучавшегося в окно. Мелкие капли, безжалостно вытряхнутые из карманов туч, ломали ноги о стекла. Нора поежилась от пронизывающего холода и стянула с кровати плед, такой же, какой носила Лета. Усмехнувшись этой детали, женщина спрятала блокнот в верхний ящик и направилась к общим комнатам, надеясь или боясь встретить там Ребекку.

***

      Сквозь приоткрытую дверь в пустой общий зал порывами залетал влажный холодный воздух. Нора поежилась и огляделась вокруг, гадая, кому в такой ливень могла прийти в голову идея пойти во внутренний дворик. Гадать долго не пришлось: на скамейке виднелась хрупкая фигура. По редким русым волосам стекал дождь, скапливавшийся в достаточно глубокой впадине под ключицей. Кэрри походила на статую, обтянутую человеческой кожей.       — Эй! — воскликнула Нора, выбегая на улицу.       Кеды загребали воду из луж, носки стремительно промокли, однако женщине было все равно.       — Ты заболеешь! — воскликнула она, стараясь перекричать шум дождя.       Кэрри не пошевелилась, она обнимала свои колени, покрытые маленькими синяками, и смотрела куда-то в пустоту. Нора замешкалась, но вскоре решилась сорвать с плеч изрядно намокший плед и вытянуть его над головой девушки. В этот момент она словно вышла из затяжного транса, подняла на женщину огромные глаза, впитавшие в себя цвет ливня, и приоткрыла искусанные губы, будто желая сказать что-то.       — Идем внутрь, — проговорила Нора, морщась от капель, налипавших на пушистые ресницы. — Здесь очень холодно.       — Холодно… — проговорила Кэрри.       Ее надломленный низкий голос никак не мог принадлежать девочке-подростку. Нора испуганно отшатнулась, однако тут же покачала головой и протянула Кэрри ладонь. Девочка непонимающе взглянула наверх.       — Идем, — мягко проговорила Нора. — Тебе нужно согреться.       — Ты не такая… Не такая, как они все, — прохрипела Кэрри.       — Почему?       — Ты не хочешь моей смерти, — устало бросила она и вновь опустила подбородок на колени.       — Что? — ошарашенно переспросила женщина. — О чем ты говоришь?       Ответа не было. Нора сделала то, что не ожидала от себя сама — села рядом с девочкой. Почему-то в ней она увидела отголосок собственной жгучей боли, эхо давно забытой травмы. Осознание этого отдалось почти физически ощутимой вибрацией по всему телу.       — Почему ты все время молчишь? — внезапно спросила Нора, облокачиваясь о спинку скамейки.       Одежда постепенно пропитывалась дождевой водой, липла к коже, покрытой мурашками, однако женщина не обращала на это внимания, ее взгляд был прикован к мутно-серым струнам дождя, пуповиной связавшими небо и землю. Нора опустила плед, ставший совсем бесполезным, и позволила каплям стекать по ее лицу.       — Слова мешают, — прошептала Кэрри.       Женщина не хотела что-либо говорить, да и ничего не приходило на ум. Все вопросы и фразы казались донельзя глупыми, нелепыми. Несколько мгновений две девушки сидели в тишине, наслаждаясь колючим воздухом, ставшим глотком свежести после душащих стен клиники.       — Они никогда не помогают. Бессмысленные и ломкие, — протянула Кэрри, стискивая пальцы. — Никогда…       — Почему ты считаешь, что девочки хотят твоей смерти? — устало уточнила Нора.       — Потому что я бесполезная. Все это знают. Молчат просто. Знают…       Ее речь казалась странноватой, неказистой, несвойственной подростку, однако это вполне можно было объяснить ее прошлым.       — Никто не хочет тебе зла, Кэрри, — проговорила женщина.       — Ты не знаешь. Ничего… Мне нельзя говорить… Никому нельзя говорить…       Она в панике опустила голову, хватаясь за волосы. Девочка несколько раз с размаха ударилась лбом о колени и заревела. Нора испуганно коснулась ее спины, но Кэрри тут же отшатнулась, будто женщина вогнала ей нож в гниющую рану. Резкая перемена настроения девочки, обычно пребывавшей в оцепенении, не могла не напугать.       — О чем нельзя говорить? — вкрадчиво спросила она. — Ты можешь мне довериться, я сохраню твою тайну…       Кэрри истерично засмеялась, царапая ногтями шею. Ее безумный вид вкупе с мрачной атмосферой нагнал на Нору леденящий ужас. Она невольно отсела подальше, не сводя пристального взора с собеседницы.       — От них ничего не скрыть… Они там, в черепе…       Кэрри с силой ударила себя по виску. Нора, не выдержав этого, перехватила запястье девочки, влажное от дождя и слез, ручьем стекавших по грязному лицу.       — Хватит! — закричала женщина. — Ты вредишь себе…       Девочка с неистовой силой выдернула руку и быстро поднялась на ноги, чуть пошатываясь. В ее глазах, ранее казавшихся такими бездонно пустыми, разгорелось пламя всепоглощающего безумия. Теперь Нора понимала, почему остальные пациенты старались не трогать ее. Хрупкая скорлупа безразличной тоски треснула, обнажая пылающую сумасшедшую ярость.       Кэрри побежала вглубь сада, не оглядываясь назад. Юркая девочка пролезла через щель в живой изгороди и скрылась, а Нора несколько секунд думала, стоит ли ей последовать за ней. Она вымокла, дрожала от холода, однако что-то не давало ей покоя. Она просто не могла после всего произошедшего оставить Кэрри одну.       Поэтому она последовала за ней.

***

      За живой изгородью оказалась забетонированная площадка в центре которой виднелись ступени. Они вели вниз к металлической двери. Странное сооружение выглядело нелепо на фоне нарочито винтажного особняка и аккуратного заднего дворика. Это место словно выдернули из какой-то заброшенной промзоны. Кэрри стояла на ступенях, глядя вниз завороженно.       — Надо зайти внутрь! — крикнула Нора, остановившись поодаль.       Ее крик перекрыл раскат грома, сверкнувшая гроза осветила полумрак.       Кэрри медленно подняла руку, указывая пальцем вниз. Нора сделала пару аккуратных шагов: достаточно, чтобы рассмотреть выступающие косточки на шее девочки. Вмиг она подумала, что было бы неплохо подхватить ее и понести обратно в здание клиники. Это было абсурдное желание, почти безумное.       — Холодно, — проговорила девочка.       Нора не могла понять, послышалось ли ей это за шелестом яростного дождя или Кэрри действительно говорила что-то.       — Давай вернемся сюда потом, — попросила девушка, присаживаясь на корточки.       Кэрри отчаянно замотала головой и бросилась по ступеням вниз, от ее шагов лужи разлетались сотнями искристых капель. Нора тяжело вздохнула, прикрыла глаза на секунду и побежала за ней. Под крохотным козырьком можно было укрыться от дождя, осевшего на бровях и ресницах, можно было перевести дух.       — Что здесь такое? — нахмурилась девушка, проводя пальцем по двери.       — Я хочу умереть, — пролепетала Кэрри, смотря прямо в глаза Норе. — Я хочу.       — Что ты такое говоришь?       — Я не хочу, чтобы другие хотели моей смерти. Но я хочу умереть.       — Кэрри… — прошептала девушка, качая головой.       — Мы умрем. Она обещала мне, что мы умрем, — яростно прервала ее девочка.       — Кто обещал?       — Мне нельзя говорить… Мне нельзя… Нельзя… — она вновь ударила себя по голове.       — Тише!       Нора перехватила ее запястье. Секунду Кэрри смотрела на свою тонкую руку, зажатую меж пальцев девушки, а затем закричала. Оглушительно, отчаянно. Это был звериный крик, утробный, всепоглощающий. Кэрри начала царапать свою голову ногтями, сдирая кожу. Нора остолбенела, с ужасом глядя на феерию разрушения, которую была не в силах остановить.       — Давай зайдем! Кэрри! Слышишь? — взмолилась она. — Извини! Я не хотела трогать тебя! Извини!       Крик перешел в вой, прерываемый лишь всхлипами. Нора оглянулась по сторонам, однако, казалось, никто не замечал ни отсутствия пациенток, ни громких воплей.       — Зайдем… — провыла девочка. — Обещаешь?       — Обещаю, — быстро согласилась Нора.

***

      Дверь оказалась открыта. Нора осторожно ступала по длинному коридору, залитому холодным светом ламп. Вдоль, до самого конца, тянулись открытые двери, за каждой из которых располагались кушетки. Семь камер. Девушка, движимая странным порывом, прикрыла одну из дверей. На ней красовалась табличка с ее собственным именем. Такая же, как на двери в жилом блоке.       — Что за… черт? — она изо всех сил сдерживала рвущиеся наружу маты.       — Здесь будет… — Кэрри прикусила губу. Капельки алой крови выступили на сухой коже.       — Что будет?       — Я не должна была показывать.       Нора раздраженно нахмурилась и зашла внутрь, придерживая дверь. Отчего-то ей казалось, что если она пройдет достаточно далеко, Кэрри просто захлопнет камеру, оставив ее внутри.       Белая кушетка была оснащена толстыми ремнями с увесистыми застежками. Вдоль стен тянулись шкафы с папками. «Книги», «Семья», «Вино»… «Мальте». Нора тревожно оглянулась через плечо на девочку, однако та вмиг стала спокойной, почти умиротворенной. В странном резком свете Норе даже показалось, что на ее губах играет улыбка. По коже пробежали мурашки. Девушка поспешила выйти, закрыть дверь.       — Для чего это место?       — Мне нельзя… — покачала головой Кэрри.       — Скажи мне, — требовательно прервала ее Нора, положив руки на плечи. — Для чего это место?       Вмиг девочка переменилась в лице, она задергала руками, силясь освободиться из хватки, ее пальцы тряслись, а в больших глазах плескался первобытный ужас.       — Тише, тише, — тут же попыталась загладить вину девушка. — Извини… Извини!       Кэри отошла на шаг и побежала по коридору прямо к лестнице. Нора ринулась за ней, и в этот раз чутье ее не подвело: девочка, добежав до двери, попыталась захлопнуть ее.       — Нет! — прокричала она. — Нет! Ты должна быть тут! Ты должна умереть!       Нора, подставившая ногу, замерла от ужаса. Она смотрела, как Кэрри бежит обратно к корпусу, поскальзываясь на лужах. Несколько секунд она просто стояла так, однако быстро поняла, что у нее нет ни малейшего желания оставаться в этом помещении одной. Она никак не могла отделаться от чувства, что есть кто-то еще, что некто наблюдает за каждым ее движением и ждет удобного момента… Чтобы что?       Этот вопрос явно лучше было оставить на потом.

***

      Нора обхватила руками керамическую кружку с чаем, чтобы хоть как-то согреть покрасневшие пальцы. Тело било мелкой дрожью не то от холода, не от от страха после всего пережитого. Будни в клинике с каждым днем становились все более насыщенными и безумными, даже кошмарные сны казались теперь не такими уж и плохими. Быть может, в этом и состояла идея терапии?       Подумав об этом, женщина невольно рассмеялась. Хриплые подобия смешков резали горло. Со временем случай с Кэрри стал казаться безумной выходкой травмированного ребенка. Быть может, после всего пережитого, она так и не смогла оправиться? Быть может, ее психика не сумела справиться с чем-то настолько жестоким и бесчеловечным? Быть может, в этих камерах проводятся те самые экспериментальные процедуры, а папки — всего лишь информация о пациентах для более эффективной терапии? Это было простое объяснение, которое никак не меняло ее картину мира. Бритва Оккама.       Дверь в кафетерий открылась. Нора всполошилась, поднимая подбородок, чтобы рассмотреть неожиданного гостя. Лета остановилась у стенда с полуденными закусками, усердно раздумывая над выбором выпечки. В голове Норы мелькнула мысль, что эта старушка выбирается из своей комнаты чаще других, однако тут же она подумала, что, возможно, просто не знает, где проводят время остальные пациентки.       — О, милая, ты решила потревожить нашу Кэрри, — с укором произнесла Лета, однако в тоне женщины все равно проскальзывала специфическая ласка, какая бывает только у умудренных жизнью людей.       — Я не хотела, — тут же покачала головой Нора. — Она сидела там под дождем совсем одна… — она решила не углубляться в пересказ событий прошедшего дня.       — Она всегда так делает. Кто бы знал, почему, но вот такая она.       — Всегда? — переспросила женщина. — Вы все так часто говорите «всегда», будто знаете друг друга достаточно давно… Что-то мне уже слабо верится, что эта программа когда-то закончится. Может, нас вообще отсюда не выпустят?       Нора нервно посмеялась над неудачной шуткой, которая слишком четко отражала ее собственные страхи и опасения.       — Время относительно, порой можно годы провести с человеком, не зная его души, — туманно проговорила Лета, смотря в окно. — А иногда достаточно одного взгляда.       — А где остальные пациентки? — спросила Нора. — Они что, так и проводят все время в своих комнатах? Разве никто не выходит посидеть, пообщаться?       — Раньше так и было, да… Собирались, разговаривали, но мы все слишком разные. Пошли недомолвки, конфликты… Лучше худой мир, как говорят.       — И никто не чувствует себя одиноко?       — Вовсе нет, — рассмеялась Лета. — Одиночество есть в голове. Коль рассудок беден и слаб, человек будет нуждаться в обществе других также как в воздухе. Когда тебе открыт целый мир, ты не будешь соваться в чужие, но если все, что у тебя есть — выжженная пустошь, иного выбора нет. Я всю жизнь презирала этих пустословов, которым лишь бы говорить да говорить. Они ведь совершенно не ценят тишину, не понимают, что тишина — спутник мудрости. Да… Помню раньше, когда чуть постарше тебя была, любила всякие мозаики собирать вдали от суеты. Было в этом нечто успокаивающее, знаешь… Тогда еще руки не так тряслись, сейчас уже суставы подводят, да… Так вот, о чем я говорила? — старушка на миг задумалась, обращая полупустой взор куда-то в стену. — Вспомнила, — она хрипло засмеялась. — Мозаика. Чтобы ее собрать правильно, красиво, стройно, нужна основа, каркас, если угодно — без него ничего не выйдет, детальки мелкие все, глаза разбегаются, кусочки теряются и появляются снова, хаос одним словом. Если в голове нет четкой картинки результата, если память ее размыла или упрятала — начинай с самого начала, с самой основы.       Нора в замешательстве смотрела на Лету, ведь ее слова казались калейдоскопом совершенно случайных фактов и мыслей.       — Наивная моя девочка… Ничего на ум не приходит, да? Попробуй не искать ответы в других людях, не допрашивай всех и каждого без разбору, а подумай сама, взгляни в зеркало и позволь себе увидеть истину за мишурой обмана. Не ищи кусочки мозаики, пока не поймешь, что хочешь собрать.       Лета мягко улыбнулась и, подхватив со стола кусочек яблочного пирога с корицей, неспешным шагом направилась в общий зал.

***

      Нора хотела уйти к себе, однако притормозила, увидев Барбару, сидящую на порожке. Она свесила ногу, позволяя каплям дождя затекать в дырки на джинсах, а сама курила, стряхивая пепел на кафель. Казалось, в этот момент ее не волновало ничего, возможно, она даже не была здесь. Скорее всего ее мысли витали где-то далеко.       — Эй, — неловко позвала ее Нора.       — Что надо? — Барбара даже не развернулась.       — Спросить хотела…       — Что. Тебе. Надо? — повторила она.       — Ты знаешь что-то о подвале? — выпалила Нора, украдкой оглядываясь по сторонам, будто за углом мог притаиться кто-то, ждущий ее провала.       — О подвале? — нахмурилась она, медленно прокручивая сигарету меж пальцев. — Нет. Еще вопросы?       — Кэрри привела меня к подвалу, — настойчиво повторила Нора. — Там были комнаты. С нашими именами на дверях.       — Кэрри привела тебя? Охренеть… — Барбара затушила сигарету о собственную руку, а Нора невольно сжалась от боли, глядя как кожа на запястье девушки краснеет. — Тогда, думаю, ты про процедурную.       — Процедурная? — переспросила она, неловко подходя чуть ближе. — Я просто думала…       — Что? Что тут проводятся какие-то эксперименты над сознанием? — прищурилась Барбара.       — Ну… Да…       Она рассмеялась слишком звонко и натянуто, слишком надрывно и отчаянно. Нора нервно прикусила губу, всматриваясь в сероватую стену из серебристых нитей дождя.       — Ну да, — повторила Барбара. — А как ты думаешь, что такое сознание? — она прикурила новую сигарету. — Набор электрических импульсов в мозге? Или что-то большее?       Нора села рядом, не обращая внимания на мокрые ступеньки. Где-то в недрах здания заработал вентилятор — низкий, вибрирующий гул, похожий на дыхание спящего монстра.       — Не понимаю, к чему ты ведешь.       — К тому, что мы можем быть чем угодно. Мозгами в банках с питательным раствором, подключенными к компьютеру. Персонажами чьего-то сна или… книги. Симуляцией… — Барбара затянулась. — Откуда ты знаешь, что твоя память реальна? Что твое тело существует? Что я существую?       — Потому что я чувствую. Вижу. Осязаю.       — А если это все иллюзия? Если твой мозг просто получает нужные сигналы? — Барбара посмотрела на свое обожженное запястье. — Я только что причинила себе боль. Но откуда я знаю, что это была настоящая боль, а не симуляция болевых рецепторов?       — Это… это параноидальный бред.       —Паранойя? — Барбара фыркнула, как кот, которому предложили собачий корм. — Может, это единственный способ не свихнуться в мире, где все может оказаться иллюзией. Знаешь, что самое поганое в солипсизме? Не то, что ты можешь быть одна во вселенной, играющая сама с собой в куклы. А то, что доказать это невозможно. Как невозможно доказать обратное. Замкнутый круг, детка.       — И зачем тогда жить?       — А зачем жить, если ты реальна? Смысл не меняется от того, симуляция это или нет. Ты все равно чувствуешь, мыслишь, страдаешь — это же не зависит от того, биология это или программный код. Боль есть боль, хоть ее и генерирует компьютер размером с горошину. Разве не в этом суть?       Нора помолчала, прислушиваясь к монотонному урчанию где-то в глубине.       — О чем ты вообще говоришь, когда упоминаешь компьютеры?       — О, блин, ну конечно, — Барбара закатила глаза и театрально вздохнула. — Сейчас я буду объяснять базовые вещи взрослой тетке. Слышала про органический интеллект?             — Нет.       — Конечно нет, — она затянулась, выпуская дым струйкой. — Органический интеллект — это наши с тобой черепушки, дорогуша. Биологические процессоры, которые думают мясом вместо железа. Мы — живые компьютеры на белковом топливе.       — В чем разница с обычным… ну, человеческим мозгом?       —Да ничем, вот в чем прикол! — усмехнулась Барбара. —Твой драгоценный мозг работает точно так же, как любой другой компьютер. Входящие данные, обработка, выходной сигнал. Только вместо микросхем у нас нейроны, а вместо электричества — химия.       — Но мы же чувствуем, переживаем…       — Интерпретация сенсорных данных и химические реакции, — перебила Барбара. — Твоя «любовь» — это дофамин и окситоцин. Твой «страх» — адреналин. А твоя «личность» — устойчивый паттерн нейронной активности.       Гудение в стенах стало ритмичнее, словно сердцебиение какого-то спящего великана.       Знаешь, что самое забавное во всей этой байке про органический интеллект? — Барбара стряхнула пепел, и серая пыль смешалась с каплями дождя на ступенях. — Чтобы наши биологические процессоры работали как часы, их нужно подкармливать. И не только глюкозой.       — Чем еще?       — Нейронами насекомых. Бабочек, если точнее, — Барбара произнесла это так буднично, словно говорила о завтраке. — Их перемалывают в пюре и вливают органическому интеллекту, чтобы мозги работали эффективнее. И мозг переключается — появляются странные, инородные мысли… Истории будто… наслаиваются друг на друга… Знаешь, как… Лихорадочные сны. Думаешь, я несу чушь? Может, и так. А может, нам в таблетки и еду что-то подмешивают. Для ясности мышления. Или для его помутнения. Все по настроению.       — Ты издеваешься надо мной.       — Над тобой? Нет, — Барбара затушила окурок о ступеньку. — Над всей этой ситуацией — да. Мы сидим тут, две органические машины, и обсуждаем природу реальности, пока где-то гудят другие машины. Разве не абсурдно?       Гул внезапно оборвался, и в наступившей тишине стали отчетливо слышны далекие звуки — чьи-то шаги, приглушенные голоса, скрип петель. Словно параллельная жизнь, которая течет своим чередом.       — Тогда что мы такое на самом деле? — спросила Нора, и в ее голосе не было страха — скорее, усталое любопытство.       — Иллюзии, осознающие сами себя, — тихо сказала Барбара. — Мыслящие мясные компьютеры, которые придумали себе души, чтобы не сойти с ума от собственной механистичности. Довольна? Вот поэтому я и не лезу в подвалы, — подытожила она. — Какая разница, что там происходило? Твоя память может быть целиком сфабрикована, твоя личность — результатом эксперимента, но твои переживания здесь и сейчас подлинны. Твой страх реален. Твое желание найти ответы — реально.       — Значит, все наши воспоминания могут быть ложными? По твоей концепции реальности вообще не существует, потому что ничто не может быть объективно.       — Все наши воспоминания гарантированно искажены. Мозг их постоянно переписывает, корректирует, подгоняет под текущую версию себя. Каждое воспоминание — это не запись, а реконструкция. Мы живем в мире собственных фантазий, постоянно переписывая собственную историю. И знаешь что? Может, так даже лучше, — Барбара усмехнулась.       — Тогда что остается?       — Момент. Здесь и сейчас. Ты сидела здесь и говорила со мной. Возможно, я — твоя галлюцинация. Возможно, ты — остатки нейронов очередной «бабочки». Возможно, мы обе — персонажи чьего-то эксперимента. Но разговор был. В каком-то смысле. И этого достаточно для меня.       Она зажала сигарету меж зубов и кривоватой походкой направилась к себе в комнату.