Моя Дорогая Звезда!

      Фургончик агентства подбросил меня к чёрному заднему входу «Звукового Горшка» как раз к началу саундчека. Я вышел на прохладный вечерний воздух, стараясь прогнать остатки апатии. Нужно было сосредоточиться.       Внутри царила привычная предконцертная суета, но энергия была какая-то вялая. Техники без особого энтузиазма возились с проводами, бармен лениво полировал бокалы, а несколько случайных посетителей, пришедших явно просто выпить, бросали на сцену равнодушные взгляды. Ничего, главное — сделать своё дело хорошо.       Я уже собирался пройти в гримёрку, как зазвонил телефон. Я невольно скривился, увидев имя, горевшее на экране, — менеджер Бзик.       — Слушаю, — ответил я, стараясь, чтобы в голосе не дрогнуло.       — Рун, где ты? — неестественно бодро спросил он. — Знаешь, я тут подумал... Может, перенесём твоё выступление? Освободим вечерок?       Я замер. Сердце неприятно ёкнуло.       — Перенесём? Но мы же всё уже согласовали. Звук настроен, я на месте.       — Да брось, это же «Звуковой Горшок», не стадион, — Бзик фыркнул. — Просто сегодня уникальный шанс! В семь часов в «Луна Холле» концерт Ханыля! — Он произнёс это имя с таким благоговейным придыханием, будто говорил о божестве, спустившемся с небес. — Вот это — настоящая школа! «Луна» же почти на четыре тысячи, и все мгновенно раскупили! Сходи, посмотри, как надо работать с публикой, как держаться на сцене. А то ты, если честно... — он сделал паузу, — не всегда уверенно выглядишь.       Мои пальцы так сильно сжали телефон, что костяшки побелели. Меня, который уже был на месте и готовился к работе, этот человек уговаривал всё бросить и побежать учиться «как надо» у кого-то другого.       — Спасибо за заботу, — сквозь зубы выдавил я. — Но я уже здесь. И я буду выступать.       — Ну, как знаешь, — в голосе Бзика прозвучало разочарование. — Упускаешь возможность.       Он бросил трубку, даже не попрощавшись. Я опустил телефон, чувствуя, как по щекам разливается жар от унижения и злости. «Не всегда уверенно выглядишь». Ещё бы, когда твой же менеджер считает тебя безнадёжным и мечтает о работе с кем-то другим, вроде Ханыля или Лейлы!       Я плюхнулся на потертый диванчик в небольшой гримёрке и уставился на часы. Шесть вечера. Концерт Ханыля в семь. Моё выступление — в половине десятого. Если бы я сорвался сейчас, я бы успел. Два часа шоу, полчаса на дорогу... Ухмылка сама собой наползла на моё лицо. Технически — да, я мог бы успеть и на его концерт, и на свой. Но с чего вдруг? С чего это я должен бегать по концертам зазнавшихся «принцев», чтобы научиться «как надо»? Я пришёл в музыку не для того, чтобы копировать кого-то, даже если этот кто-то — великий Ханыль.       С раздражением я встал и подошёл к зеркалу. Нет. Лучше я потрачу эти два часа с пользой. Ещё раз прогоню танец, проверю вокальные распевки, отрепетирую переходы. Чтобы моё выступление, здесь, в этом скромном клубе, прошло идеально. По-моему.       Я направился в пустой танцевальный зал, что соседствовал с главным залом клуба. Нужно было проверить связку, которая всё никак не шла. Включив музыку на телефоне, я сделал рывок, неудачно перенёс вес и грузно шлёпнулся на пол, больно ударившись локтем.       — Ëжики..! — прошипел я, оставаясь сидеть на прохладном линолеуме. Отчаяние снова накатило густой, липкой волной. Может, Бзик был прав? Может, я и впрямь не создан для этого?       И тогда, словно ответ на мои мысли, в памяти всплыл чёткий образ. Полуночная студия, год назад. Наши агентства ненадолго пересеклись в совместном проекте. Я задержался допоздна, дописывая партию, и, проходя мимо танцевальных залов, увидел свет в одном из них.       Там была Лейла. Одна. Волосы собраны в небрежный пучок, лицо залито потом, на футболке тёмные пятна. Она повторяла один и тот же сложный переход. Снова и снова. Сначала неловко, почти так же, как только что я. Падала, поднималась, смотрела на своё отражение в зеркале с таким холодным, безжалостным анализом, что по коже бежали мурашки. И снова повторяла. В её движениях не было ни капли той надменности, что я обычно видел. Только чистый, неспящий огонь и железная воля. Если она и была «принцессой», то «принцессой-воином».       Она меня бесила. Всегда я смотрел на нее со смесью раздражения и восторга, с самых моих шестнадцати лет... И в тот момент я снова не мог не восхититься ею. Так же, как не мог не восхищаться Ханылем, чья музыка, хоть и сводила меня с ума от зависти, была безупречна.       Они не родились гениями. Они ими стали. Ценой вот таких падений и тренировок в два часа ночи.       Я с силой оттолкнулся от пола и поднялся на ноги.       — Ладно, — проворчал я сам себе. — Если они смогли, то и я тоже.       И я пошёл на связку снова. Пока мышцы не заныли приятной усталостью, а движение не стало получаться если не идеально, то хотя бы стабильно.       Потом была распевка. Звук рождался с трудом, но мне удалось добиться неплохих результатов.       И вот наступило время. Перед самым выходом я стоял перед зеркалом в гримёрке и смотрел на своё бледное отражение. «А не самозванец ли я?» — пронеслось в голове. Фраза, знакомая до боли. В этот момент телефон пропищал. Я взглянул на экран. Джин.       — Эй, удачи там! Я прийти не смогу, дела. Но с меня пиво после! Дерзай!       Я невольно улыбнулся. Хоть что-то. Потом палец сам потянулся к чату с Лёлем. Последний визит в восемнадцать сорок пять. И ни слова. Ни «удачи», ни «бей их всех». Грустная тяжесть опустилась на плечи. Вот и всё мое «приближённое окружение» — один друг, который вечно занят, и виртуальный незнакомец, пропавший в делах.       Никто не пришёл меня поддержать.       Хотя… стоп. А кого я, собственно, ждал? Семью? Я их даже не приглашал. Представить отца в его потрёпанной рыбацкой кепке или маму с её банкой домашнего кимчи в этом клубе… нет, это было бы нелепо.       И тут я вспомнил. А ведь была же одна кандидатура! Моя тётя, сестра отца. Импозантная дама в леопардовой шубе, с голосом, перекрывающим шум взлетающего самолёта, и с невероятным талантом дарить самые абсурдные подарки. Те самые носки с огурцами и фартук с принтом обнажённого мужского тела с четкой прорисовкой всего самого «ценного», до сих пор лежат у меня в шкафу.       Я представил, как она входит в «Звуковой Горшок» в своем красном до пят платье, окидывает зал влажным взглядом и на весь клуб кричит: «Руни, дорогой! Выйди, я тебе подарок привезла – бордовые трусы с микрофонами, на удачу!».       Я засмеялся от своей же фантазии. Да, тётю точно нужно было пригласить! Она одна стоила целого фан-клуба. Она вписалась бы в любой интерьер и любое настроение, раздавив его своей безудержной жизнерадостностью.       И с этим тёплым, нелепым чувством внутри я глубоко вдохнул, поправил лацканы на блестящем пиджаке и вышел из гримёрки. Было страшно. Было одиноко. Но где-то там, на воображаемых трибунах, за меня болела тётя в красном платье и леопардовой шубе. А это уже что-то.       Мои ладони вспотели, когда я вышел на сцену. Пять огней софитов били прямо в глаза, за ними — тени, в котором угадывались силуэты. Человек семьдесят? Или нет? А, неважно. Я взял первый аккорд, и голос прозвучал чуть хрипло от волнения.       Первые две песни — мои, самые новые, ещё пахнущие потом студии и бессонницей. Публика слушала вежливо, с одобрительными кивками. Ничего особенного, но и не провал. Потом я перешёл к кавер-версиям. И вот тогда что-то щёлкнуло.       Я заиграл вступление к тому самому известному хиту, что все сто раз слышали по радио. И из темноты донёсся первый крик: «Нормас!». Потом ещё один. И вот уже десятки голосов подхватили припев, сначала неуверенно, а потом всё громче, раскатистее. Кто-то начал танцевать у столиков, кто-то поднял руки в воздух.       И это чувство... его не описать. Оно ударило в грудь теплой волной, смывая всю мою неуверенность, все эти дурацкие мысли о самозванстве. Это был чистый, ничем не разбавленный восторг. Электричество, которое бежало от моих пальцев по струнам, через микрофон — и ударяло прямо в сердца этих людей. Они улыбались, кричали, пели мою аранжировку вместе со мной.       В этот момент я снова вспомнил, за что всё это люблю. За эту магию. За возможность одним аккордом, одной фразой заставить кого-то забыть о проблемах, просто радоваться здесь и сейчас. Почему я постоянно об этом забываю? Почему позволяю менеджеру Бзику, чартам и собственным страхам убеждать меня, что я ничего не стою?       Да, это был не стадион. Это был «Звуковой Горшок». Но эти семьдесят человек, отдававшие мне свою энергию, были настоящими. Их аплодисменты в конце, искренние и громкие, значили для меня больше, чем любая строчка в чарте.       Если хоть один человек ушёл сегодня вечером с чуть более лёгким сердцем, с улыбкой на лице потому, что я пел... то моя миссия как артиста исполнена. Всё остальное — просто шум.       Я поклонился, улыбаясь так широко, как не улыбался давно, и поймал себя на мысли что благодарен тому, что имею.       — Молодец, — кивнул мне заведующий программой клуба, когда я, промокший и отчаянно хватающий ртом воздух, пробирался к своей гримёрке. — Публика сегодня оживилась. Видно, что вкладываешься.       Я лишь кивнул в ответ, слишком запыхавшийся, чтобы говорить. Но внутри всё пело. Это маленькое, простое «молодец» значило для меня сейчас почти столько же, сколько и аплодисменты зала.       Волна адреналина начала отступать, сменяясь приятной, сладкой усталостью. Я почти доплёлся до своей двери, уже мечтая снять мокрую одежду и просто посидеть в тишине, как вдруг в полумраке узкого коридора моё внимание привлекло что-то тёмное и объёмное, прислонённое к дверному косяку. Это еще что?