horns

— Первое условие, — решительно говорит Люмин, когда в кофе тонет пакетик сахара, — здесь мы не говорим о работе. Я о своей, ты о своей. Я не пытаюсь выведать у тебя, какими тёмными делишками ты занимаешься, ты не пытаешься вымогать у меня сведения о том, когда тебя наконец посадят за решётку. Тарталья смотрит на неё с ироничным прищуром. Этот человек берёт себе айс капучино со сливками на кокосовом молоке — и Люмин стоило бы прийти в ужас только от этого. — Продолжай, — с улыбкой поощряет он её, — твои условия подразумевают, что это свидание — не разовая акция, так что я весь внимание. Начинается всё, конечно, не с этого. Начинается всё с того, что Люмин шлёт на три буквы все предостережения Альбедо по поводу того, что ей следует быть осторожнее, и всё-таки назначает Тарталье свидание. У неё не остаётся выбора, окей? Он ей попросту звонит, и Люмин, как раз в этот момент зависавшая с Венти в баре, шипит в трубку согласие, только бы он побыстрее сбросил звонок. Весь оставшийся вечер она с ужасом думает о том, что натворила, пока Венти наконец с ехидцей не замечает, что она слишком напряжённая, «как будто с парнем порвала». Люмин на это может только хмыкнуть: ты, блин, даже не представляешь. Место встречи — пекарню с вкуснейшими булочками на углу первой и восьмидесятой — выбирает она сама. Тарталья аргументирует это просто. «Если место назначу я, ты будешь подозревать, что я готовлю тебе какую-то ловушку, — говорит он в трубку, пока Люмин пробирается через ряды пьяных людей к туалету, чтобы поговорить спокойно. — С твоей стороны разумно было бы сделать так же, но я тебе доверяю. Поэтому выбирай ты. К тому же, — и почти слышится, как он подмигивает, — я готов спорить, что у тебя хороший вкус». Итак, его первый жест доброй воли в качестве нормального парня — он ей доверяет. И Люмин держит слово. Она не говорит о свидании никому из управления, даже Кэйе, даже Альбедо. Альбедо вообще должен знать в последнюю очередь, он и так после той операции в галерее был бледнее бледного… Если он сейчас зайдёт в пекарню и увидит Люмин с преступником статуса А+ мило беседующими за чашечкой полуденного кофе, его просто удар хватит. А потом её уволят, само собой. — Второе условие, — продолжает Люмин, отгоняя мысли о своём увольнении куда подальше, — никаких публичных поцелуев. Ты вообще не будешь меня целовать, не спросив разрешения. Ясно? — Ясно, — с готовностью кивает Тарталья. Ему идёт быть покладистым, из каких закромов он эту черту только выкопал. — Встречное условие… — Я ещё не закончила. Условие третье: если нас увидят вместе и кого-то узнают в лицо… — Люмин медлит. Этот нежелательный этап плана она продумать не успела. — Тебя за это вышвырнут из управления? — вдруг спрашивает Тарталья. Это в его голосе что, намёк на озабоченность? Люмин долго разглядывает его в упор, прежде чем неохотно кивает. Что толку отпираться, с личными отношениями на работе и так всё строго, а с преступниками… О боже, на что она вообще подписалась. — Советую решать проблемы по мере их поступления, — дипломатично предлагает Тарталья. Люмин открывает было рот для резкого «В жопу себе засунь свои советы», но передумывает. Тем более что дальше Тарталья наконец перехватывает инициативу: — Так вот, моё условие. Всего одно. Хочу, чтобы ты честно ответила на вопрос. Люмин отпивает немного кофе. Она и без того знает, что это будет за вопрос. — Почему ты согласилась? И по иронии, как раз на него Люмин честно ответить не может. Не потому что ей так хочется врать — потому что не знает сама. Но раз уж взялась играть — играй до конца, поэтому Люмин хмыкает в свою чашку кофе: — На свидании с тобой я могу быть уверена, что ты не занимаешься грязными делишками. И собирать о тебе сведения, чтобы передать их в управление и тебя побыстрее поймали. — Очень мило, — оценивает Тарталья. Даже почти без сарказма. — Ладно, вот тебе первый факт для твоего начальства: я собираюсь заказать клубничный чизкейк, потому что обожаю клубнику. Обязательно запиши, что ещё я люблю вишню и бананы, а вот на манго у меня аллергия… — Хорошо, — предельно серьёзно кивает Люмин, — возможно, Варка воспользуется этой информацией, чтобы убить тебя кусочком манго. — Варка. Так зовут твоего начальника? — Первое условие, — покачивает указательным пальцем Люмин, — мы не говорим о работе. Тарталья только пожимает плечами и отпивает своего многоэтажного безобразия. Он и правда заказывает клубничный чизкейк — Люмин на его великодушное приглашение молча качает головой. Сведения о том, что в эту пекарню она ходит только за ним, для Тартальи будут излишни. Ну и бред, думает она, глядя на то, как Тарталья отправляет в рот кусочек клубники. Сегодня пятница, шесть вечера, ей положено разгребать документы после работы, принимать душ и заваливаться в кровать с сериалом на ноутбуке, а она сидит за одним столиком с преступником, пьёт кофе и думает о том, что её пригласили на свидание. Настоящее свидание. Которое даже не закончится, когда парень спросит, где она работает, а Люмин ответит, что на правительство, — потому что этот парень и так в курсе. — У меня к тебе тот же вопрос, — наконец говорит Люмин. — Зачем ты меня позвал? Тарталья весело смотрит на неё: — Разве не очевидно? Я ведь уже говорил: ты мне понравилась. — Ты не похож на того, кто обделён женским вниманием. — Возможно. Но давай начнём с того, что ни одна из девушек, с которыми я встречался, не угрожала мне пистолетом, не сбегала из моего номера на одиннадцатом этаже, не подбрасывала мне жучок и, наконец, не желала мне смерти. Хотя была одна… — Тарталья делает вид, что задумывается, а Люмин вдруг понимает: боже, да он шутит. — У тебя странные фетиши, — фыркает она, — раз уж тебе нравится, когда девушка тебя избивает. Тарталья демонстративно кривит губы. Нижняя, та, которую Люмин рассекла прикладом пистолета, уже почти зажила — и синяк, оставленный ей же, тоже. Теперь он выглядит почти так же, как в момент их первой встречи, разве что сейчас на нём не пиджак за пару миллионов, а простая серая рубашка и джинсы. Видеть его за столиком в кафе намного менее привычно, чем в смокинге и в окружении богачей и фотокамер. — Это не фетиши, — Тарталья усмехается. — Это… давай назовём здоровыми сбережениями? Если девушка может постоять за себя, мне не придётся тратиться на телохранителя. — Ты же не серьёзно сейчас? — Почему? К одной мне пришлось приставить охранника, её постоянно хотел кто-нибудь убить. Вид у Тартальи такой весёлый, что Люмин не выдерживает: смеётся. У него своеобразные шутки, но она привыкает как-то слишком быстро. — Ну а ты? — Тарталья подпирает голову рукой. — Давай. Твоя самая неудачная пассия. «О, дай подумать. Та, что сейчас сидит напротив». — Был один парень… — начинает Люмин. — Жутко приставучий, как липучка. Постоянно караулил у моего дома, пытался проследить до работы, а когда узнал, что я из разведки, попросил показать, как обращаться с пистолетом. Прострелил себе ногу, месяц провалялся в больнице, а когда вышел, тут же нашёл себе другую девушку. Видимо, решил, что такая весёлая жизнь не для него. Я его даже понимаю… Но он мог придумать способ бросить меня получше, чем прислать сообщение со словами «Извини, ты для меня как-то слишком травмоопасна», понимаешь? Ногу же он сам себе прострелил. — А я думал, вам запрещено давать оружие гражданским. — Какой ты догадливый. Ладно, я порвала с ним, потому что у него воняло изо рта. Тарталья прячет смешок за ладонью. Люмин для себя отмечает, что смеётся он всё так же очаровательно… Это она, пожалуй, в отчёт включать не будет. Чёрт, да она ничего не будет включать — потому что для всего управления этого свидания просто не было. — Сменим тему, — дипломатично предлагает она, — а то разговаривать о бывших на первом свидании — дурной тон. — Мне нравится, что ты говоришь об этом свидании как о первом. — Давай без пустых надежд. — Я тоже тебе понравился. — Без. Пустых. Надежд, — Люмин стучит пальцем по столу, скрывая улыбку за глотком кофе. — Ты слишком надутый и самоуверенный, думаешь, что тебе всё позволено, и ведёшь себя как типичный богатенький придурок. А ещё ты злодей. Не думаю, что стала бы с таким встречаться. — И тем не менее ты здесь, — о, да он не теряет надежды. — Предпочитаю думать об этом как о том, что у меня ещё есть шанс, пусть даже я надутый и самоуверенный богатенький придурок, — и даже отрицать не пытается. — Так о чём ты хотела поговорить? Люмин мысленно возвращается на пару реплик назад. Есть шанс… Богатенький придурок… Без пустых надежд… У кого тут вообще пустые надежды — у Тартальи, думающего, что он действительно может склеить шпионку, или у Люмин, думающей, что ей не выйдет боком свидание с преступником? — О чём-то нейтральном, — наконец вспоминает она. — О музыке или о кино… Ну, знаешь. О чём обычно говорят на первом свидании. Проблема вот в чём: у Люмин первых свиданий была целая куча. Вторые случались реже, ей катастрофически не везло на парней. Она выбиралась в кафе даже с Кэйей — правда, потом выяснилось, что свиданием это было только для неё, а Кэйа гей и просто хотел получше узнать новую сотрудницу. Не сказать чтобы Люмин расстроилась, они оба в тот вечер неплохо посмеялись… Но факт остаётся фактом: свидание с человеком такого полёта, как Тарталья, у неё, наверное, впервые. У неё есть шанс взглянуть на него под другим углом, но даже если отбросить тот факт, что он, просто когда дышит, нарушает пару конституционных статей… Они слишком разные. Может, именно поэтому Люмин пытается зацепиться за то, что ей хотя бы знакомо. — У меня другое предложение, — Тарталья вдруг озорно щурится. — Сыграем в две правды и одну ложь. Классическая игра, чтобы узнать друг друга получше. — Согласна, — тут же кивает Люмин. — Ты первый. Она прячет ожидание за глотком кофе. Раздаётся звон колокольчика — в кафе заходит парень с чёрными вихрами, и Люмин вздрагивает, почти уверенная, что это Кэйа. Но тот скользит по ней равнодушным взглядом и отворачивается к стойке, а Люмин облегчённо выдыхает. Только сейчас она понимает, что даже здесь сидит как на иголках, постоянно ожидая подвоха. — Итак, — Тарталья театрально прочищает горло, — у меня есть два брата и сестра, я дипломированный резчик по дереву и на самом деле я родился в Греции. Люмин посмеивается: — Ты же знаешь, что играть надо так, чтобы один факт хотя бы не звучал как полный бред? — То есть ты даже предположить не можешь, что у меня диплом резчика по дереву? — Скорее диплом с курсов дешёвых подкатов, — фыркает в чашку Люмин. Тарталья смотрит на неё с неподдельной обидой. — Греция, значит… И какое тогда у тебя настоящее имя? Адонис? Еврипид? Перикл? — Аякс, — просто говорит Тарталья. Люмин удивлённо смаргивает. Между ними повисает мёртвая тишина — хоть ножом режь. — Я не имела в виду… — Моё настоящее имя — Аякс, — Тарталья улыбается. — Но предпочитаю Тарталью. Имя тебе ничего не даст, это скорее жест дружелюбия и доверия. Твоё имя я ведь знаю, так что это справедливо. — Да… да, наверное. Люмин кусает губу. Тарталья своей честностью застаёт её врасплох — и как теперь воспринимать такие подарки? Старый приём — подавать дозированную, безобидную правду, чтобы в один прекрасный момент спокойно соврать, но сейчас Тарталья не выглядит как человек, собирающийся ей врать. Может… накручивать себя и думать, что это тщательно расставленная ловушка, всё же не стоит? В конце концов, зачем ему далась какая-то «маленькая шпионка»? — Твоя очередь, — напоминает Тарталья. — Ладно. Хм… В детстве я была балериной, у меня чёрный пояс по тхэквондо, а ещё на родительской ферме живёт моя лошадь по имени Герта. — Это всё звучит как попытка меня запутать. — Ты будешь угадывать или нет? Люмин наблюдает за Тартальей с улыбкой. Что бы он ни говорил, она тоже хорошо умеет читать по лицам — и когда Тарталья думает, это выглядит, как минимум, забавно. Он сводит брови, прямо как Альбедо, и принимается вертеть в руках свой кофе. — Третье, — наконец озвучивает Тарталья — правда, с сомнением. — Может, у тебя и есть лошадь, но ты бы ни за что не назвала её Герта. — Мне было десять, так что её на самом деле зовут Герта, — Люмин с триумфальной улыбкой отпивает ещё кофе. — А вот балериной я не была. Потратила всё детство на фортепиано. — То есть ты хорошо держишься в седле. — Хочешь проверить? На Люмин явно действует общение с Кэйей — потому что Тарталья немного похож на него по типажу, и она уже готова отбрить его шутку ниже пояса, но Тарталья её удивляет: откидывается в кресле и улыбается: — Почему бы и нет? Я хороший наездник. Конная прогулка звучит как неплохой вариант для уикенда. — Поверить не могу, — качает головой Люмин, — есть вообще вещи, в которых ты ни черта не смыслишь? Хоть что-то, где тебя можно засадить? Тарталья снова делает вид, что задумывается. Его недоеденный чизкейк выглядит настолько соблазнительно, что Люмин, когда он отводит взгляд, тянется и забирает последний кусок. Если Тарталья это и замечает, то не подаёт виду. — Угадай, — наконец предлагает он. — Итак, я ужасно хорош в нырянии с аквалангом, в скалолазании и в макраме. — Макраме, — молниеносно реагирует Люмин. — А вот и нет, скалолазание. Эй, кто забрал мой чизкейк?.. Люмин не замечает, когда заканчивается её кофе и когда Тарталья заказывает ещё по одной. За обменом ничего не значащими фактами друг о друге проходит целый вечер — и Люмин, расслабившись, наконец перестаёт следить за входом и посетителями. Они просто разговаривают — как обычные люди, как парочка, у которой действительно назначено свидание. И надо отдать Тарталье должное… когда он ловит настрой собеседника на человеческий диалог, с ним даже можно этот самый диалог вести. Возможно, не будь он преступником… Люмин так и не узнаёт о Тарталье ничего, что можно было бы отправить в управление в качестве «Вот вам информация, посадите этого ублюдка». Она узнаёт, что в детстве он сбежал из дома и провёл неделю на вокзале, что у него непереносимость табачного дыма и что он замечательно поёт и танцует (по его словам, без доказательств), но… ничего, что можно было бы использовать против него. Тарталья выдаёт ей тщательно взвешиваемую информацию (не считая своего настоящего имени), и Люмин отвечает ему тем же. Они оба не доверяют друг другу до конца, и если Тарталья выглядит так, словно очень этого хочет, то Люмин… Люмин уже ни в чём не уверена. Когда на улице становится до неприличия темно, Тарталья наконец указывает ей на выход. Люмин благодарно кивает, так же благодарно делит счёт пополам (со словами «Да задвинь ты свой кошелёк куда подальше, у меня тоже есть деньги, вообще-то»), и они выходят на воздух. — Вызвать тебе такси? — галантно интересуется Тарталья. — О, погоди, я знаю, что ты ответишь. «Я сама». — Вот именно, я сама, — усмехается Люмин, проверяя баланс на карте. Что ж, такси она может себе позволить — не говорить же богатенькому придурку, что сюда она ехала на метро. — А ты? — А что я? Меня за углом уже ждёт лимузин с личным шофёром. Люмин тихо смеётся, открывая карту. Экран высвечивает ей простой чёрный пежо, который приедет через семь минут — а это значит ещё семь минут разговора с Тартальей. Учитывая, что они проговорили больше четырёх часов и не поубивали друг друга, не так уж и много. — Редкая ночь, когда в городе видно звёзды, — Тарталья с прищуром поднимает голову. Люмин перехватывает его взгляд: и правда. Наверное, сейчас они действительно похожи на нормальную парочку. — Смотри, — она указывает пальцем в небо, — разбираешься в созвездиях? Вон там Кассиопея. — Касси-что? — Кассиопея. — Звучит как название венерического заболевания. — Звучит как… — «что-то, что сказал бы Кэйа». Вслух этого Люмин не говорит: информация о сотрудниках управления тоже попадает под гриф «Не делиться». — Это девушка из древнегреческой легенды. Ты же у нас грек, стоило бы получше разбираться в своих корнях. — Может быть, я ещё должен уметь готовить мусаку и играть на самбике? — Тарталья фыркает. — Греческие мифы не попадали под категорию того, что меня интересует. А вот девушки, знающие больше меня… — Да любая девушка, хоть раз открывавшая интернет, утрёт тебе нос. Люмин снова не собирается сдерживать улыбку: когда Тарталья на неё фальшиво обижен, у него забавное лицо. У него в целом потрясающе живая мимика — он не прячет эмоции, как советовал ей, а пользуется полным их спектром, как редактором персонажа в компьютерной игре. И меняются они так же быстро, как мелькают пейзажи за окном гоночной машины. И когда Тарталья наклоняется к ней за поцелуем, Люмин не собирается его останавливать — хотя он даёт ей достаточно времени. Всего один раз, говорит она себе, всего раз поцеловать его так, будто при следующей встрече ей не придётся брать его на прицел. Тарталья целует мягко и осторожно, он не ведёт, и Люмин этим пользуется: встаёт на носки, запускает ладонь в растрёпанные рыжие волосы (как же они хорошо выглядят, когда на них нет тонны геля для укладки), чувствуя, как чужие руки обнимают её за талию, и просто бессовестно пользуется украденным моментом. Наверное, именно в этот момент стоит признать: да, он ей действительно нравится. Для её личной жизни арест Тартальи будет просто огромной потерей. Люмин отрывается от его губ, только когда в руке вибрирует телефон, напоминая о такси. Отрывается, давайте честно задокументируем, с сожалением. И, облизывая губы, весело говорит: — Забавный факт: парни всегда ведутся на Кассиопею. Они вбили себе в голову, что девушкам нравятся звёзды, и почему-то считают, что это лучший момент, чтобы прекратить разговоры и полезть за поцелуями. А ты, — и раньше, чем Тарталья успевает хотя бы открыть рот, кладёт ему на губы палец, — нарушил второе условие. — Не спросил разрешения, знаю, — улыбается Тарталья. — Но ты же сама хотела. Люмин и не собирается отрицать. Водитель такси у тротуара коротко гудит в клаксон, и она поспешно делает шаг назад. Второй шанс на поцелуй она ему давать не будет — она знает, когда нужно остановиться, чтобы вовремя раззадорить, и сейчас момент самый подходящий. В конце концов, её задание никто не отменял. — Ладно, было не так уж плохо, — Люмин одёргивает юбку, стараясь не смотреть на Тарталью и его чёртовы губы. — До встречи, маленький придурок. Или, может, лучше Аякс? Тарталья только смеётся в ответ. — До встречи, маленькая шпионка. Конная прогулка на выходных, помнишь? — О, да ты всё-таки задался целью. Я подумаю, ладно? Люмин машет ему рукой на прощание и ныряет в такси. — Сделайте крюк через восьмидесятую, пожалуйста, — просит с заднего сиденья, — на всякий случай. Она не собирается прятать рациональность за светскими беседами и поцелуями. По этой же причине она только хмурится, когда отписывает Венти: «Проверь всех Аяксов, родившихся в Греции с девяносто первого по девяносто пятый. Не говори никому, это личное одолжение». Её жизнь превратилась в сплошную эмоциональную карусель из сумятицы и непорядка — здесь она целуется с преступником, там она выслушивает по нему утреннюю планёрку, тут уговаривает Альбедо взять её на операцию по его поимке. Пусть целоваться с ним, как минимум, приятно… Не стоит забывать, что у неё — да и у него — на первом месте. И это вовсе не личные отношения. Это вопрос профессионализма. Загадка в том, кто же облажается первый.

~

Они встречаются ещё раз. И ещё. И ещё один. На обещанной конной прогулке на выходных (Тарталья и правда прекрасно держится в седле), в театре на шекспировской пьесе (Тарталья обожает «Гамлета»), в обычном кафе за чашкой кофе и клубничным чизкейком (Тарталья уже и его забирает в список «Мне нравится то же, что и Люмин»), на уличном концерте, в галерее, просто на городских улочках… Люмин благодарит всех известных ей богов за то, что они ещё ни единого раза не попались на глаза ни любопытным журналистам, ни её собственному отделу. Конечно, она осторожна. Конечно, она знает, что так нельзя. Но любовь к азарту и феноменальная глупость у них одна на двоих — видимо, передаётся через поцелуи. Потому что Люмин до сих пор не хватает смелости сказать Тарталье в лицо «Извини, дорогой, но в следующий раз мы увидимся в допросной». Пока что всё, о чём они разговаривают, — это кино, музыка, хобби и те аспекты жизни, которые не касаются работы. Тарталья удивительно начитан для человека, не знающего, как выглядит Кассиопея, удивительно образован для преступника и удивительно обходителен для того, кто облапал девушку в первый же вечер их знакомства. Он ведёт себя так идеально, что зубы от сахара скрипят. И Люмин бы рада придраться, вот только не к чему. Каждый день начинается с неизменного «Доброе утро, маленькая шпионка» и заканчивается неизменным «Спокойной ночи, маленькая шпионка». Тарталья навязчив, но не настолько, чтобы считать его совсем невыносимым, Тарталья придурок, но не настолько, чтобы на него злиться, Тарталья позёр, но не настолько, чтобы… О боже. Она влюбилась в преступника. Люмин чувствует себя в классической мелодраме с сюжетом для двенадцатилеток — а это значит, что до драмы осталось немного, надо только подождать. Вот только встречается она не с Леонардо Ди Каприо и не с Томом Крузом, а с человеком, с брифинга по которому начинается каждая её утренняя планёрка. С человеком, который оказался достаточно хорош, чтобы расширить типаж Люмин до личностей с криминальным досье в тридцать страниц. Но что удивительно — то ли Люмин отнимает у Тартальи так много времени, то ли ему становится лень, то ли ещё одна неведомая причина, о которой они просто не говорят, — но Тарталья как будто закапывается на дно. За последний месяц — ни одного появления на публике, ни одной зафиксированной преступной сделки, ни одного подозрительного банковского актива («Не считая огромных счетов за кофейни», — ругается Венти, снова и снова залезая в его профайл). Люмин не знает, в чём дело. Но следуя своему же условию, не спрашивает. Наверное, потому что в глубине души её маленькая наивная девочка искренне считает, что даже статус А+ можно исправить парой свиданий. Операции продолжаются и без Тартальи, на нём управление не зацикливается — Люмин забрасывает то на очередной приём (на каблуках выходит держаться всё увереннее), то на крышу отеля, то на подземную парковку, то в десятичасовое дежурство среди каких-то заброшенных складов. С полевой работой как с сексом — первый блин, может, и комом, но после него всё не то. И каждый раз она одновременно хочет и не хочет увидеть среди потенциальных преступников знакомую рыжую макушку. Люмин, может, и идиотка, но не до конца. Пялясь в телефон на очередное сообщение, она пытается представить: спецназовский костюм против пиджака за пару миллионов, нервозность против задора, пистолет против пистолета. Люмин, может, и идиотка, но больше реалистка, а поэтому прекрасно понимает: передать Тарталью в суд ей будет сложнее, чем любому из отдела, но когда дойдёт до крайней точки, она это сделает. Потому что она абсолютно уверена: после этой самой точки Тарталья сможет её убить. И, в отличие от неё, его не будут мучить за это угрызения совести. А в случае, если она выживет, все эти тайные встречи по выходным останутся в голове не больше, чем простое «Это была моя работа». Её игры в кошки-мышки с управлением и преступником одновременно продолжаются до тех пор, пока обычный день не катится ко всем чертям. — Сегодня на повестке дня, — Дилюк хмуро (он не умеет по-другому) выводит на экран фотографию какого-то темноволосого парня с дурацкой стрижкой под горшок, — вот этот красавец. Подпольная кличка — Скарамучча. — Ого, прямо как у одного нашего фаната солнечной Италии, — мурлычет Кэйа за соседним от Люмин столом. Он лениво подпирает голову рукой, на Дилюка смотрит так влюблённо, что странно, как он под такими взглядами только фыркает и отворачивается. Если не знать, что они, по словам Венти, «неофициально трахаются», в жизни не догадаешься. — Они же в одной организации, если я правильно помню? Дилюк награждает всех собравшихся глубоким вздохом. Люмин, которая до этого вертела в руках карандаш, дёргается и напряжённо сжимает хватку. — Да, в одной, — сдержанно просвещает Дилюк. — Ты бы знал, если бы хоть раз открывал досье. — Сдались мне твои бумажки, кто их вообще читает? — Тот, кто не хочет провалить операцию, — Дилюк переходит на угрожающее скрежетание зубами. — И помогло твоё досье, когда тебе нос ломали? — но на Кэйю оно не действует. На Дилюка его беззаботный тон, впрочем, тоже — он только возводит глаза к потолку, пытаясь найти ответ на то, почему он до сих пор в этом аду и почему Бог не слышит его молитвы, но потом продолжает: — Джинн прислала дополненный профайл на ящики, проверьте после планёрки. Потенциальная сделка в доках сегодня ночью, есть шанс взять сразу после неё. Курирую я, так что никаких самовольных отлучек с поста в магазин за сигаретами, — Кэйа ложится головой на стол, — и за жвачками тоже, — Венти повторяет. Дилюк смотрит на эту картину, как воспитатель на детский сад, а потом устало командует: — До обеда изучите профайл, потом обсудим план действий. Люмин, тоже идёшь. — Давай только в этот раз без поцелуев с итальянцами, — хихикает Венти в рукав. Люмин награждает его милой улыбкой. От всей души надеясь, что хакать чужой мозг Венти ещё не научился, иначе первое, что бы он увидел в строчках кода, — это огромное красное «Я целовалась с ним меньше недели назад». Вслух она говорит только: — Стрижки под горшок не в моём вкусе. О, и он грек, кстати — это тоже в профайле написано, — и, подбирая записную книжку со сломанным карандашом (когда она только успела?), первой выходит из зала. Дилюк вдруг придерживает её ладонью за плечо. Терпеливо ждёт, пока подтянутся все остальные, и только когда за Всё Понимающим Взглядом Кэйи захлопывается дверь, прямо говорит: — Извини, я обязан спросить. Ты виделась с Тартальей дважды, — «Намного больше», — мрачно думает Люмин, гадая, к чему Дилюк сейчас ведёт этот диалог с ней наедине. — К тебе он, кажется, отнёсся вполне благосклонно. Люмин пробирает на вполне натуральный смех: — До или после того, как запер меня в номере отеля и пытался убить? На губах Дилюка мелькает сильно искажённое подобие улыбки. — Я имею в виду, что у тебя с ним общение прошло без видимых эксцессов, — он касается пальцами переносицы, и Люмин фыркает вслух. — Меня сейчас интересует не Тарталья. Возможно, он упоминал нашего парня, и если так, я должен знать… — Извини, — Люмин качает головой, — никаких подпольных кличек. Ни одного имени. Мне нечего тебе сказать. — Если сегодня мы возьмём Скарамуччу, — продолжает Дилюк, будто его этот факт ничуть не расстраивает и вообще был всего лишь подводкой к настоящей теме разговора, — он может вывести нас на Тарталью. Люмин кривит губы. Что-то у неё в груди при этом подозрительно ёкает. — И что? Дилюк молчит, долго изучая её взглядом. Одному ему известно, что он думает в этот самый момент, но Люмин надеется, что вовсе не о том, где она пропадает вечерами и почему, когда забирает телефон из камеры хранения после работы, на нём стабильно пара пропущенных и с десяток сообщений от скрытого номера. — Просто хочу, чтобы ты была в курсе, — наконец пожимает плечами Дилюк. — Я не знаю, допустят ли тебя к нему ещё раз, учитывая, что оба предыдущие вышли… не очень. — Только что кто-то тут радовался, что они прошли без эксцессов. Люмин воинственно складывает руки на груди, Дилюк отвечает ей непроницаемым взглядом. Значит, вот так выглядит типаж Кэйи — сильные, молчаливые мужчины, которые без единого дрогнувшего мускула на лице сообщат тебе о том, что умерла твоя любимая собака? — Он проявил к тебе поразительный интерес, — наконец говорит Дилюк, — я изучил записи с тех дел. Люмин, ты должна понимать, что личные отношения в нашей работе недопустимы. Если вы встретитесь ещё раз и он снова попытается с тобой играть… — Дилюк, — обрывает его Люмин, раздражённая тем, что её считают за ребёнка, — напоминаю, он запер меня в номере отеля и пытался убить. Если бы не управление, я бы давно нашла его сама и пустила пулю в лоб, просто потому что, ну знаешь, не люблю, когда с девушкой так грубо обращаются. К тому же, — припечатывает она и разворачивается к двери, — рыжие — не мой тип. Мне нравятся блондины. Когда она вылетает из зала с горящими щеками, Дилюк не пытается её остановить. Старая шарманка о том, как всё это опасно и какая она дура, они с Альбедо что, сговорились? Она и без нравоучений под боком прекрасно всё понимает. И она спокойно докажет им, что не поведётся на харизму Тартальи и в нужный момент действительно сможет пустить ему пулю в лоб. Даже если… Даже если влюбилась.

~

Скарамуччу берут той же ночью — которая для Люмин оказывается бессонной. Легче и быстрее операции и придумать нельзя. Под уверенной командой Дилюка они оцепляют доки, и как только Венти из своего фургончика подключается к внешним камерам и в руках у них оказываются все нужные доказательства, оперативный отряд валит из всех щелей. Люмин здесь похвастаться нечем, она всего лишь постояла на стрёме и подержала пистолет, но из двадцати человек, взявших Скарамуччу в окружение, взглядом он почему-то находит именно её. На долю секунды Люмин становится страшно. Но затем Скарамучча просто отворачивается, Дилюк самолично цепляет на него наручники, и они дружным конвоем возвращаются в управление. В допросной они проводят всю ночь. Люмин не отходит от стекла — внутрь её не пускают, а домой она не уезжает, просто потому что боится того, что он может рассказать. Люмин верит Тарталье и знает, что он не будет трепать языком об их тайных свиданиях всем, кто хочет и не хочет выслушать, и дело тут вовсе не в том, что Скарамучча вдруг брякнет: «О, я знаю эту блондиночку, она встречается с моим лучшим другом, мы оба преступники, кстати». Нет, дело не в этом. Дело в том, что если он действительно расколется и выведет управление на Тарталью — она должна здесь быть и должна об этом знать. Должна знать о том, в какой момент придётся всё прекратить. Итак, в допросной они проводят всю ночь, но на Скарамуччу не действуют ни кнуты Дилюка, ни пряники Кэйи — ему возмутительно похрен. За время допроса он произносит ровно две фразы. Раз: «Когда закончатся положенные двадцать четыре часа задержания, впустите моего адвоката, а до тех пор отвалите», и два: «Кстати, я хочу верхнюю койку в камере и двойной эспрессо со сливками». Вылетая из допросной, доведённый до кипения Дилюк хлопает дверью так, что с древнего потолка отваливается кусок побелки. А сам Дилюк железным тоном извещает: — Если всё отрицать и подвязать адвоката, он отделается условным. — С нашими доказательствами, — кукующий рядом Венти хлопает по своему ноутбуку, — не отделается. Брось ты, тебя просто злит, что ему на тебя насрать. — Да ему на всех насрать. — О, ну это факт. Как он сказал, что у тебя нос кривой, — и откуда он только знает!.. — По домам, — командует Дилюк, обращая на веселящегося Венти не больше внимания, чем на подставку для своей третьей чашки кофе. — Нам всем не помешает выспаться. Люмин, — он поднимает бровь, будто удивлённый тем, что она ещё здесь, — ты тоже. Люмин только вяло кивает. Спать. Да. Отличный план. К концу этого невыносимо долгого дня сил у неё, пожалуй, останется ровно на то, чтобы доползти до кровати. И… Она забирает телефон на выходе из управления и устало вздыхает при взгляде на экран блокировки. И ответить на шесть пропущенных, конечно же. Люмин собирается подождать, пока такси довезёт её до дома, и только в безопасности своей квартиры отвечать на такие компрометирующие звонки. Но телефон вибрирует, едва она садится в машину, так что ничего не остаётся, кроме как устало просветить в динамик: — Я была на работе. Что-то срочное? Только сейчас она понимает, что они сегодня натворили. Они взяли Скарамуччу. Подельника, приближённого к Тарталье человека, потенциальную ниточку к его аресту. Он уже знает? Знает, что она была там? Знает, что когда он расколется — а рано или поздно раскалываются все, — она придёт и за ним? Но Тарталья только зевает в динамик: — Не то чтобы. Прости, что бомбардирую как чёртов сталкер, но ты пропала на весь день, а на завтра у нас назначена встреча. Ты уже выбрала место? Завтра… Будет ли он знать через двадцать четыре часа? — Не совсем… — начинает Люмин, но вдруг замирает. В голове сам собой рождается план — безумный в своей тупой гениальности план. — Да. Да, выбрала. О боже, она и правда сделает это. Лишь бы отвлечь и убедиться наверняка. — Куда идём на этот раз? — Тарталья хорошо обыгрывает в голосе радостное нетерпение. Хотелось бы верить, что ему даже притворяться для этого не надо. — Кафе? Парк? В театре как раз завтра будет… — Никуда не идём, — Люмин улыбается своему отражению в переднем зеркале, стараясь, чтобы голос звучал вкрадчиво, а не напряжённо. — Я назначаю свидание у тебя дома. И, не дожидаясь ответа, жмёт на отбой. Она всё ещё знает, когда нужно остановиться, чтобы его раздразнить, — потому что не проходит и минуты, как в уведомлениях высвечивается простое «Согласен». Люмин тяжело вздыхает, прикрывает глаза и откидывается на сиденье. Только бы всё прошло как надо.