Les lettres

      Я учила французский, лишь чтобы с моих губ так красиво и мелодично слетало это мягкое «ma chère». Застенчивое и больше неловкое, чем соблазнительное. Полное чего-то исконно-стереотипно французского, пахнущего то ли багетом, то ли кофием, то ли дорожной пылью, что поднимают машины на улицах Парижа.       Я так глупо, так нелепо и жалко падала со слишком высоких заборов, чтобы рассказывать вновь и вновь. Тебя не злит. Ты находишь это милым, потому что я такая очаровательная, и я расскажу ещё сотню, и две сотни, и тысячу, потому что ты напомнишь, что я уже говорила. Прости уж, что я такая милая.       Я взяла в руки перо, потому что ты тоже когда-то взяла. Измазала мыслями сотни страниц, сотни километров рулона альбомной бумаги, чтобы мы так случайно, так внезапно и так откровенно столкнулись, изляпанные чернилами, держащие перья в руках.       Я так мило, так по-детски наивно и так невинно делала помпезно-эротические кадры собственного тела, лишь чтобы однажды эпатажно, вызывающе и провокационно отправить их тебе. И быть проигнорированной, быть оставленной без капли ответной эротики, лишь с подлинным, излишне человечным интересом к моей душе.       Я так долго, так усердно ломала себя, утопая то ли в сумерках реальности, то ли в болоте фантазий, лишь чтобы там, на самом дне вдруг поднять голову, увидев тебя. То ли рядом, то ли слишком высоко. И вдруг поверить, потому что уже утонула. Ведь нечего терять.       Я так отчаянно пряталась ото всех под маской, так отчаянно смеялась, так истероидно улыбалась, лишь чтобы тебе вдруг стало… жаль. Жаль эту маленькую перепуганную девочку, такую то ли несчастную, то ли дурную. Жаль до скрежета в сердце и желания помочь.       Я ошибалась, портачила и ломала всё вокруг, лишь чтобы научиться быть с тобой. Я сделала все ошибки, которые можно, такие глупые, такие ранящие, облилась своей и чужой кровью, вырастив в себе себя, и только так могу сейчас быть рядом.       Я так боялась, всю жизнь так сильно боялась, просто чтобы вдруг почувствовать спокойствие в твоих руках. Чтобы рыдать как в последний раз, пока на часах то ли пять, то ли шесть утра. И одежда вся на полу еще с вечера, и ты шепчешь, что я могу плакать, и я плачу, потому что иначе никак, потому что кровит всё до сих пор, и я боюсь так, что ноги дрожат, а слёзы чертят прямые по моим щекам и твоим ключицам.       Я пьяная, дурная и такая легкомысленная целовалась черт знает с кем на грязном диване в чужой квартире, чтоб научиться, чтоб однажды целовать тебя. Как не умела целовать раньше, как не получалось с другими.       Я, наверное, самая распоследняя романтистка, раз думаю, что мне подарили грудь, чтобы прижать тебя к ней, глаза ― чтобы смотреть на тебя, а ты бы спрашивала, почему я такая грустная. А разве я грустная? Мне хочется лишь плакать, ну потому что не придумал наш глуповатый творец другого способа выразить такой океан нежности. Он просто вдруг выливается через край, и я держу твоё лицо в своих ладонях, и мне так радостно, что я отстрадала всё, чтобы быть тут.       И, знаешь, всё же я вознаграждена даром пачкать строками страницы и душою излишне увлечённого авантюриста, лишь чтобы обойти Пастернака и всё же найти ответ, как бы написать мне восьмью строками все свойства моей к тебе страсти.