Между жизнью и смертью

Это молчание длилось не долго. Ася в привычном ее тоне, когда она злилась, сказала: — Нет, вы ошиблись. Но я знала, что это она. Пусть сейчас под пеленой алкоголя я допускаю мысль, что я могу что-то перепутать в моменте, но она уже себя выдала своим поведением. И, демонстративно вырываясь, она пытается уйти, но я преграждаю путь. Когда она ступает в другую сторону — та же самая история. Глаза закатываются, руки сжимаются. Почему я с ней решила в эти игры начать играть я не знаю, но с какой целью я понимала точно — мне нужно знать, что с ней было. Она мне не чужой человек. — Неужели тебя кинула твоя Татьяна? — Да это я ее кинула. Я такое узнала. — Хватит. — Злится Ася. — Я в твои шифры больше не хочу играть. Но я не отступаю. — Нет, выслушай. — Да не в том я положении, чтобы тебя слушать. — Она все-таки вырывается, пока я бегу за ней по лестнице вниз. Она оглядывается и в какой-то момент ждет, пока я добегу к ней, путаясь в своих ногах. Она опускает глаза в пол. — Я, наверное, дура, но... Давай, рассказывай. — Когда я встала на ступень выше, чем стоит она, мы встретились глазами. Я из-за большого напора алкогольного ручья во мне начинаю выплескивать его слезами, смотря на нее. Сейчас я похожа вообще на какую-нибудь обезумевшую и милую, пока рыжие кудрявые волосы закрывают мои горящие щеки. И только когда она приближается ко мне, чтобы поцеловать, я ее останавливаю. — Сначала я скажу. — Она кивает. Мы просто две идиотки, которых почему-то тянет друг к другу, хотя все давно решено — я еду в Лос-Анджелес, она остается здесь. Но как же все может поменяться за одно мгновение. И теперь я точно знаю, что никуда я не еду, потому что рассказала Асе про пропажу подруги, подозрительное поведение Анфисы-Веры, про ее шифрованное имя тоже упомянула, про нашу ссору с Таней. Но, видимо, мои слова были неубедительные. — Она тебя любит. Останься с ней. — Перебивает Ася мой рассказ. — Идиотка. — Обижаюсь я, пока она больно сжимает мою руку. — Может я этого не понимаю, но что ты хочешь от меня? — Ты не умеешь врать. Ты все понимаешь. — Обезумевший взгляд сейчас очень хорошо красуется и у меня, и у нее, пока мы думаем, что теперь. Какое плацебо мы будем использовать в этот раз, в качестве предлога сойтись снова? Так нельзя! Нам не хватает лживости — звучит отрывок аудиостихотворения Полозковой в моей голове. Но лживости нам очень даже хватает. И мы снова лжем, только снова не друг другу. Браво. Поцелуй стал знаком примирения, сквозь который я говорю: — Прости, что опять тебя в это втяг… — Мы что-нибудь придумаем. — Что? — Останавливаю ее я. — Завтра рейс в Лос-Анджелес. — Давай так, — Ася все еще стоит на ступеньке ниже, придерживая меня за талию. — я подъеду туда и мы попробуем сбежать вместе, а вот куда мы вместе поедем уже не важно, главное — вместе. Я все еще не до конца понимаю, почему она резко меня простила. Так не может быть. — Ася, скажи, — смотрю в ее зелено-карие, перемешанные еще с каким-то морским цветом глаза. Только сейчас я начала замечать, какие они красивые. — ты бросила?.. — Знаешь, — Ее глаза резко озлобленно посмотрели на меня. — а езжай ты в самом деле с ней. — Но для меня это важно знать, я же люблю тебя. — Ей ты тоже так говоришь? — Может хватит? — Я опять начинаю ненавидеть обстоятельства, происходящие в эту секунду. — Это был просто вопрос. — У тебя все просто. — Ася отпускает мою талию и уходит в порыве гнева. Я понимаю, что это последствия наркотиков и что наши разговоры вообще не имеют никакой логики только благодаря им. Но все-таки через минуты две, когда я пыталась успокоится, она вернулась, обняв меня настолько крепко, что я просто не поверила, что она так умеет. И я простила эти эмоциональные качели, потому что деваться-то некуда. Ночью я не застала Татьяну, что мне показалось странным. Она ведь говорила, что будет дома раньше. Не обратив на это никакого внимания, я легла спать. К моему удивлению мне ничего не снилось. Обычно в тревожных буднях проскальзывают такие же сны. Но не сейчас. Утро следующего дня началось с того, что будильник зазвонил очень внезапно и сквозь сон. На столе лежало какое-то ожерелье и записка. Я ринулась читать: « Весь Питер объехала, чтобы оставить красивое воспоминание об этом городе тебе. » Да уж, мне этот город только психоделические воспоминания дарит пока что. Татьяна будто прочитала мои мысли, кинув утреннюю фразу: — Ну что, Жозефина, опять что-то не так? — Да почему именно это имя среди тысячи других? — Я откладываю записку на стол. — И вообще, — поворачиваюсь к ней. — меня до сих пор Ира зовут. — Да что ты! — Татьяна кутается в халат и уходит на кухню, ступая по кафелю. Я понимаю, что она вчера не была дома только поэтому и мне становится как-то неудобно, что я ей так хамлю. — Ну простите. — Говорю ей вслед я. — У тебя все так просто. — После этой фразы голова заболела и я поняла, что попала в матрицу. Татьяна, увидев это, подошла поближе. — Что-то не так? — Вы как обычно права. — Язвлю я, скрывая шок от того, насколько они с Асей похожи были в этой фразе. Надо же. Что одна, что другая абсолютно разного формата люди, а связавшись со мной ведут себя одинаково. Знали бы они друг о друге… Тут же хлопаю себя по лбу! Конечно! Конечно, знают они друг о друге, только еще не хватало их лбами столкнуть. — Кто бы там ни был прав, — Перебивает мой дзен мысли Таня. — мы на рейс опоздаем. Да, действительно — рейс важнее меня; рейс важнее наших отношений; рейс важнее, черт возьми, моего состояния и как я буду его исправлять ей не интересно, у нее же рейс! И вот, надувшись, как мышь на крупу — она всегда так говорила — я совсем была не рада погоде, когда мы вышли из белого большого здания, огороженного рельефными заборами. Дождь нормальное явление в Петербурге, но сейчас он только нагнетал. Мне стало интересно — придет ли Ася? Плащ сиреневого цвета хорошо сочетался с бардовыми туфлями, только один минус — неудобно. Татьяна меня всегда, как модель какую-нибудь одевала, хотя я поэт. — А Ве… — Тут же себя бью мысленно и переиначиваю. — Анфиса с нами? — Да, конечно. Мы ждем ее. — Татьяна достает сигареты и начинает курить. Неизменно осталось то, что ей так же все равно на меня, но почему-то сейчас мне как будто жаль ее. Я, сдерживая слезы, подхожу ближе, пока она оглядывает меня. — Дождь. — Коротко говорит она, обозначая, что сейчас не лучшее время для разборок. Но я и не за ними вовсе. — Скорее бы покинуть этот сырой Питер. Я остаюсь очень грустной улыбкой; очень грустной шуткой; очень грустным праздником. Я радую ее глаз, но душу — вряд ли. И вообще, я столько гадости ей принесла в ее размеренную жизнь, что теперь просто улыбаться — уже издевательство. Она обнимает меня первая, пока я утыкаюсь в ее грудь. Мне ничего не остается, как видеть нас в отражении стекла машины, беспомощную меня и серую, как мораль, ее. Анфиса приехала незамедлительно и мы собрались в аэропорт. Я сняла плащ, прощаясь с ним, оставляя себя в розовом платье. Глаза косо вглядывались в атмосферу, воздух давил, невозможность мыслей пробивалась. Когда мы ступили на эскалатор, Татьяна поправила мою рыжую прядь и я увидела вдалеке Асю, махающую мне. И тогда я поняла — нужно бежать. Схватив свою сумку крепче, я развернулась, вырвавшись из-под объятий Тани, которая развернулась за мной. Экскалатор издевательски быстро ехал, но я ринулась бежать против его инерция. По экскалатору обратно бежать, конечно было тяжело, но я все-таки пересилила себя и кое-как перебежала, оставляя их потерянных, стоять там. — Ты что творишь? — Крикнула мне Татьяна, но это было будто больше забота о ее авторитете. — То, что надо. — Смотрю на них свысока я, не жалея, что теперь у меня одно розовое платье, сапоги и свобода в кармане. Ася подхватывает меня, когда они поднялись наверх и мы двинулись от аэропорта в ее машину. Рассекая воздух, я словно синица сейчас обязательно в полете. Сели наконец в ее машину и тут я уснула на пол часа точно. Ехали долго, хотя Ася перегоняла на дороге всех. Погони за нами не было и это нас заставило остановиться в каком-то переходе между Владимирской и Достоевской. — Ты приехала. — Трогаю ее руки я. Как у нее отливают морем глаза, просто не описать словами, хотя я поэт и мое предназначение именно в этом. — Я не могла пропустить это шоу. Ася еще немного поязвила и мы обе заключили друг друга в поцелуй, переросший в игру — «раздень меня в машине» и у Желновой, черт возьми, это вышло ловко. Она спокойно сняла с меня нижнее белье, говоря что-то вроде: А еще сложнее платье не одеть было? А то не добраться даже до самого важного. — Ты же это важное сняла. — Успокаиваю ее я. Ася не отвечает; ее голова забита явно не этим. Все-таки она только что спасла меня. А что мы будем делать дальше, я не знаю. Пока что я сажусь на ее колени, не имеющая ничего против того, чтобы она все сделала, как хочет. И только наш поцелуй разъединяет ее рука на моем бедре, как глаза сразу заблестели. Мы обе знали, что будет дальше, но она зачем-то спрашивает: — Ты хочешь ведь этого? — Еще как. — Подтверждаю свое согласие я и она без замедления входит, заставляя все внутри ощутить какое-то состояние, вроде перед принятием дозы ломки. Эта ломка ощущалась дрожью во всем теле, пока Ася, прижав меня полностью, что-то старательно вырисовывала на моей шее языком, оставляя следы. Она ведь теперь имеет право показать, настолько она собственница. И пусть, я ей разрешаю это сделать. — Я люблю тебя. — Звучит, как отскок монеты. — Я тоже тебя. — Мое признание дрожало сильнее. И так мы еще несколько раз друг другу признавались в машине, заехали к Асе и там признавались до самого утра, пока я не отрубилась. Засыпая, я думала, какую глупость я совершила. И что сегодня, ласточки летали ниже, чем перед дождем. Не то, чтобы я суеверная, но мое предчувствие подтвердилось утром, когда Ася очень долго не выходила из ванны. Я стала стучать, но она не открывала. Когда утро рассыпалось бисером на наши сонные тела, Ася резко встала и побежала в ванну. Я не успела ни обнять, ни поцеловать свою героиню, уже, кстати, не любовницу. Меня это не смутило - мы вчера очень долго не спали в прямом смысле этого слова. Но когда прошло минут сорок, я напряглась, слушая ровный стук часов. Все-таки я решила подойти, послушать. Звуки воды еле слышные, ничего там вообще не было слышно. Терпение кончилось и мне стало невыносимо интересно, что она делает. — Может, я зайду? — Пытаюсь тактично спросить я. В ответ что-то грохнулось и она вышла. — Ася, что случилось? — Не понимаю ее совсем. То не выходила, а то раз и вышла. — Да я что-то неважно себя чувствую. — И правда вид у нее был бледен. Я осмотрела ее всю, все еще додумывая состояние. — Можно я полежу и никуда не пойду? — Ну здрасьте. Кто из нас старше? Ты! А ответственность беру я? — Тут во мне заиграл чистый эгоизм. — Ира, тебе сложно просто предупредить их всех о моем нездоровье? — Ася умоляет меня, вопрошая. Она имеет ввиду Грибоедов, то есть, чтобы я туда пошла. Нет, я хотела ей высказать пару ласковых, но это бесполезно - она и правда будто заболела. — Ладно, я пойду собирать себя. Но сначала в душ схожу. — Она отходит и я закрываюсь в ванной. Интересно, как там… Точнее, почему это вообще стало интересным? Татьяна и Татьяна. Я сейчас абсолютно голая где? Правильно — у Аси. Никаких мыслей о других женщинах не должно быть. Ну, это если мы о морали говорим. А кто сказал, что я ее соблюдаю? Горячие струи попадают на меня, пока я выдыхаю стресс за тот вечер, но в голове еще есть один не решенный вопрос: Но все-таки странно, почему Ася себя плохо чувствует.